Пу Сунлин. Монахи - волшебники

Китайский монах-это прежде всего монах буддийской религии, сэн, тамынь, на разговорном языке - хэшан. Он, как преемник и последователь учения Будды, малодоступного во всей своей сложности простому человеку, идеализуется главным образом как святитель, вмешивающийся в тайны перерождения одной формы бытия в другую.

О Пу Сунлине

Пу Сунлин (по фамилии Пу, по имени Сун-лин), давший себе литературное прозвание, или псевдоним, Ляо Чжаи, родился в 1640 году и умер в 1715 году в провинции Шаньдун, находящейся в Восточном Китае, близ морского побережья, с которого простым глазом видны очертания Порт-Артура. Место действия его рассказов почти не выходит за пределы Шаyьдуна, и время их не отступает от эпохи жизни самого автора. Вот что о нем рассказывает его, к сожалению, слишком краткая биография, находящаяся в описании уезда Цзычуань, в котором он родился и умер.

"Покойному имя было Сунлин, второе имя - Люсянь, дружеское прозвание Люцюань. Он получил на экзамене степень суйгуна в 1711 году и славился среди своих современников тонким литературным стилем, сочетавшимся с высоким нравственным направлением. Со времени своего первого отроческого экзамена он уже был известен такой знаменитости, как Ши Жуньчжан, и вообще его литературная слава уже гремела. Но вот он бросает все и ударяется а старинное литературное творчество, описывая и воспевая свои волнения и переживания. В этом стиле и на этой литературной стезе он является совершенно самостоятельным и обособленным, не примыкая ни к кому.
И в характере своем, и в своих речах покойный проявлял благороднейшую простоту, соединенную с глубиной мысли и основательностью суждения. Он высоко ставил непоколебимость принципа, всегда называющего только то, что должно быть сделано, и неуклонность нравственного долга.

Вместе со своими друзьями Ли Симэем и Чжан Лию, также крупными именами, он основал поэтическое содружество, в котором все они старались воспитать друг друга в возвышенном служении изящному слову и в нравственном совершенстве.
Покойный Ван Шичжэнь всегда дивился его таланту, считая его вне пределов досягаемости для обыкновенных смертных.
В семье покойного хранится богатейшая коллекция его сочинений, но "Рассказы Ляо Чжая о чудесах" ("Ляо Чжай чжи и") особенно восхищают всех нас как нечто самое вкусное, самое приятное".

Итак, перед нами типичный китайский ученый. Посмотрим теперь, каково содержание его личности как ученого, то есть постольку, поскольку это касается воспитания и вообще культурного показателя. Остальное - не правда ли? - уже сообщено в вышеприведенных строках исторической справки.
Китайский ученый отличается от нашего главным образом своею замкнутостью. В то время как наш образованный человек, - не говоря уже об ученом, - наследует в той или иной степени культуру древнего мира и Европы, являющуюся вообще сборным соединением разных отраслей человеческого знания и опыта, начиная с религии и кончая химией и чистописанием, - образованный и ученый китаец является - и особенно являлся в то время, когда жил Пу Сунлин - Ляо Чжай, - наследником и выразителем только своей культуры, причем главным образом литературной. Он начинал не с детских текстов и легких рассказов, а сразу с учения Конфуция и всего того, что к нему примыкает, иначе говоря - с канона китайских писаний, к которым, конечно, можно применить наше слово и понятие "священный", но с надлежащею оговоркой, а именно: они не заимствованы, как у нас, от Чуждых народов и не занимаются сверхъестественным откровением, а излагают учение "совершенного мудреца" Конфуция о призвании человека к высшему служению; Выучив наизусть - непременно в совершенстве - в научившись понимать с полною отчетливостью и в согласии с суровой, непреклонной традицией все содержание этой китайской библии, которая, конечно, во много раз превосходит нашу хотя бы размерами, не говоря уже о трудности языка, - той библии, о которой в нескольких строках нельзя дать даже приблизительного представления (если не сказать в двух словах, что ее язык так же похож на тот, которым говорит учащийся; как русский язык на санскрит), - после этой суровой выучки, на которой "многие силу потеряли" и навсегда сошли с пути образования, китаец приступал к чтению историков, философов разных школ, писателей по вопросам истории и литературы, а главным образом к чтению литературных образцов, которые он, по своей уже выработанной привычке, неукоснительно заучивал наизусть. Цель его теперь сводилась к выработке в себе образцового литературного стиля и навыка, которые позволили бы ему на государственном экзамене проявить самым достойным образом свою мысль в сочинении на заданную тему, а именно доказать, что он в совершенстве постиг всю глубину духовной и литературной китайской культуры тысячелетий и является теперь ее современным представителем и выразителем.

Вот, значит, в чем заключалось китайское образование. Оно вырабатывало человека, отличающегося от необразованного, во-первых, тем, что он был в совершенстве знаком с тайною языка во всех его стадиях, начиная от архаической, понятной только в традиционном объяснении, и кончая современной, сложившейся из непрерывного роста языка, который впоследствии прошел еще целый ряд промежуточных стадий. Во-вторых, этот человек держал в своей памяти, - и притом самым отчетливым образом, - богатейшее содержание китайской литературы, в чтение которой он ведь был погружен чуть ли не двадцать лет, а то и больше! Таким образом, перед нами человек со сложным миропониманием, созерцающий всю свою четырехтысячелетнюю культуру и со сложным умением выражать свои мысли, пользуясь самыми обширными запасами культурного языка, ни на минуту не знавшего перерыва в своем развитии.
Таков был китайский интеллигентный человек времен Пу Сун-лина. Чтобы теперь представить себе личность самого Ляо Чжая, автора этих "странных рассказов", надо к вышеизложенной общей формуле образованного человека прибавить особо отличную память, поэтический талант и размах выдающейся личности, которой сообщено столь сложное культурное наследие.

Все это и отразилось на пленительных его рассказах, в которых прежде всего заблистал столь известный всякой литературе талант повествователя. Там, где всякий другой человек увидит только привычные формы жизни, прозорливый писатель увидит и покажет нам сложнейшую и разнообразнейшую панораму человеческой жизни и человеческой души. То, что любому из нас, простых смертных, кажется обыденным, рядовым, не заслуживающим внимания, ему кажется интересным, тесно связанным с потоком жизни, над которым, сам в нем плывя, только он может поднять голову. И, наконец, тайны человеческой души, видные нам лишь постольку, поскольку чужая душа находит себе в наших бледных и ничтожных душах кое-какое отражение, развертываются перед поэтом во всю ширь и влекут его в неизбывные глубины человеческой жизни.

Однако талантливый повествователь - это только ветвь в лаврах Ляо Чжая. Самым важным в ореоле его славы является соединение этой могучей силы человека, наблюдающего жизнь, с необыкновенным литературным мастерством. Многие писали на эти же темы и до него, но, по-видимому, только Ляо Чжаю удалось приспособить утонченный литературный язык, выработанный, как мы видели, многолетней суровою школой, к изложению простых вещей. В этом живом соединении рассказчика и ученого Ляо Чжай поборол прежде всего презрение ученого к простым вещам. Действительно, китайскому ученому, привыкшему сызмальства к тому, что тонкая и сложная речь передает исключительно важные мысли - мысли Конфуция и первоклассных мастеров литературы и поэзии, которые, конечно, всегда чуждались "подлого штиля" во всех его направлениях, - этому человеку всегда казалось, что так называемое легкое чтение есть нечто вроде исподнего платья, которое все носят, но никто не показывает. И вот является Ляо Чжай и начинает рассказывать о самых интимных вещах жизни таким языком, который делает честь самому выдающемуся писателю важной, кастовой китайской литературы. Совершенно отклонившись от разговорного языка, доведя это отклонение до того, что поселяне-хлебопашцы оказываются у него говорящими языком Конфуция, автор придал своей литературной отделке такую высоту, что члены его поэтического содружества (о котором упоминалось выше) не могли сделать ему ни одного возражения.

Трудно сообщить русскому читателю, привыкшему к вульгарной передаче вульгарных тем, и особенно разговоров, всю ту восхищающую китайца двойственность, которая состоит из простых понятий, Подлежащих, казалось бы, выражению -простыми же словами, но для которых писатель выбирает слова-намеки, взятые из обширного запаса литературной учености и понимаемые только тогда, когда читателю в точности известно, откуда взято данное слово или выражение, что стоит впереди и позади него, одним словом - в каком соседстве оно находится, в каком стиле и смысле употреблено на месте и какова связь его настоящего смысла с текущим текстом. Так, например, Пу Сунлин, рассказывая о блестящем виде бога города, явившегося к своему зятю как незримый другим призрак, употребляет сложное выражение в четыре слова, взятых из разных мест "Шицзина" - классической древней книги античных стихотворений, причем в обоих этих местах говорится о четверке рослых коней, влекущих пышную придворную колесницу. Таким образом, весь вкус этих четырех слов, изображающих парадные украшения лошадей, сообщается только тому, кто знает и помнит все древнее стихотворение, из которого они взяты. Для всех остальных - это только непонятные старые слова, смысл которых в общем как будто говорит о том, что получалась красивая, пышная картина. Разница впечатлений такова, что даже трудно себе представить что-либо более удаленное одно от другого. Затем, например, рассказывая о странном монахе, в молодом теле которого поселилась душа глубокого старца, Пу пользуется словами Конфуция о самом себе. "Мне, - говорит китайский мудрец, - было пятнадцать - и я устремился к учению; стало тридцать, - и я установился..." Теперь, фраза Пу гласит следующее: "Лет ему (монаху) - только <ги установиться", а рассказывал о делах, случившихся восемьдесят, а то и больше лет тому назад". Значит, эта фраза понятна только тем, кто знает вышеприведенное место из Конфуция, и окажется, что монаху было тридцать лет, следовательно, перевести эту фразу на наш язык надо было бы так: "Возраст его был всего-навсего, как говорит Конфуций: "когда только что он установился", а рас-рассказывал" и т. д. Одним словом, выражения заимствуются Пу Сунлином из контекста, из связи частей с целым. Восстановить эту ассоциацию может только образованный китаец. О трудностях перевода этих мест на русский язык не стоит и говорить.

Однако все это - еще сущие пустяки. В самом деле, кто из китайцев не знал (в прежнее, дореформенное время) классической литературы? Наконец, всегда можно было спросить даже простого учителя первой школы, и он мог или знать, или догадаться. Другое дело, когда подобная литературная цветистость распространяется на все решительно поле китайской литературы, задевая историков, и философов, и поэтов, и всю плеяду писателей. Здесь получается для читателя настоящая трагедия. В самом деле, чем дальше развивает отборность своих выражений Пу Сунлин, тем дальше от него читатель. Или же, если последний хочет приблизиться к автору и понимать его, то сам должен стать Пу Сунлином, или, наконец, обращаться поминутно к словарю. И вот, чтобы идти навстречу этой потребности, современные издатели рассказов Ляо Чжая печатают их вместе с толкованиями цветистых выражений, приведенными в той же строке. Конечно, выражения, переведенные и объясненные выше как примеры, ни в каких примечаниях не нуждаются, ибо известны каждому мало-мальски грамотному человеку.

Таким образом, вот тот литературный прием, которым написаны повести Ляо Чжая. Это, значит, вся сложная культурная ткань древнего языка, привлеченная к передаче живых образов в увлекательном рассказе. Волшебным магнитом своей богатейшей фантазии Пу Ляо Чжай заставил кастового ученого отрешиться от представления о литературном языке как о чем-то важном и трактующем только традиционные темы. Он воскресил язык, извлек его, так сказать, из амбаров учености и пустил в вихрь жизни простого мира. Это ценится всеми, и до сих пор образованный китаец втайне думает, что вся его колоссальная литература есть скорее традиционное величие и что только на повестях Ляо Чжая можно научиться живому пользованию языком ученого. С другой же стороны, простолюдин, не имевший времени закончить свое образование, чувствует, что Ляо Чжай рассказывает вещи, ему родные, столь милые и понятные, и одолевает трудный язык во имя близких ему целей, что, конечно, более содействует распространению образования, нежели самая свирепая и мудрая школа каких-либо систематиков.

В повестях Ляо Чжая почти всегда действующим лицом является студент. Китайский студент отличается от нашего, как видно из сказанного выше, тем, что он может оставаться студентом всю жизнь, в особенности если он неудачник и обладает плохою памятью. Мы видели, что и сам автор повестей Пу выдержал мало-мальски сносный экзамен лишь в глубокой старости. Мягко обходя этот вопрос, историческая справка, приведенная на предыдущих страницах, не говорит нам о том, что составляло трагедию личности Пу Сунлина. Он так и не мог выдержать среднего экзамена, не говоря уже о высшем, и, таким образом, стремление каждого китайского ученого стать "государственным сосудом" встретило на его пути решительную неудачу. Как бы ни объясняли себе он, его друзья, почитатели и, наконец, мы эту неудачу, сколько бы мы ни говорили, что живому таланту трудно одолеть узкие рамки скучных и вязких программ с их бесчисленными параграфами и всяческими рамками, выход из которых считается у экзаменаторов преступлением, все равно:
жизнь есть жизнь, а ее блага создаются не индивидуальным пониманием людей, а массовой оценкой, и потому бедный Ляо Чжай глубоко и остро чувствовал свое жалкое положение вечного студента, отравлявшее ему жизнь. И вот он призывает своим раненым сердцем всю фантастику, на которую только способен, и заставляет ухаживать за студентом мир прекрасных фей. Пусть, думается ему, в этой жизни бедный студент горюет и трудится. Вокруг него порхает особая, фантастическая жизнь. К нему явятся прекрасные феи, каких свет не видывал. Они подарят ему счастье, от которого он будет вне себя, они оценят его возвышенную душу и дадут ему то, в чем отказывает ему скучная жизнь. Однако он - студент, ученик Конфуция, его апостол. Он не допустит, как сделал бы всякий другой на его месте, чтобы основные принципы справедливости, добра, человеческой глубины человеческого духа и вообще незыблемых идеалов человека были попраны вмешательством химеры в реальную жизнь. Он помнит, как суров и беспощаден был Конфуций в своих приговорах над людьми, потерявшими всякий масштаб и в упоенье силы начинающими приближаться к скоту, - да! он это помнит и свое суждение выскажет, чего бы это ему ни стоило. И как в языке Ляо Чжая собрано все культурное богатство китайского языка, так и в содержании его повестей собрано все богатство человеческого духа, волнуемого страстью, гневом, завистью и вообще тем, что всегда его тревожило, - и все это богатство духа вьется вихрем в душе вечно юного китайского студента, стремящегося, конечно, поскорее уйти па трон правителя, но до этих пор носящего в себе незыблемо живые силы, сопротивляющиеся окружающей пошлости темных людей.

Кружа, таким образом, своей мыслью около своей неудачи и создавая свой идеал в размахе страстей жизни, бедный студент сумел, однако, высказаться положительно и вызвал к себе отношение, далеко превышающее лавры жалостливого рассказчика. Исповеданные им конфуцианские заветы права и справедливости возбудили внимание к его личности, и, таким образом, личность и талант сплелись в одну победную ветвь над головой Ляо Чжая. И настолько умел он захватить людей своей идейностью, что один император, ярый поклонник его таланта, хотел даже поставить табличку с его именем в храме Конфуция, чтобы, таким образом, сопричислить его к сонму учеников бессмертного мудреца. Однако это было сочтено уже непомерным восхвалением, и дело провалилось.

Содержание повестей, как уже было указано, все время вращается в кругу и - "причудливого, сверхъестественного, странного". Говорят, книга сначала была названа так: "Рассказы о бесах и лисицах" ("Гуй ху чжуань"). Действительно, все рассказы Ляо Чжая занимаются исключительно сношением видимого мира с невидимым при посредстве бесов, оборотней-лисиц, сновидений и т. д. Злые бесы и неумиренные, озлобленные души несчастных людей мучают оставшихся в живых. Добрые духи посылают людям счастье. Блаженные и бессмертные являются в этот мир, чтобы показать его ничтожество. Лисицы-женщины пьют сок обольщенных мужчин и перерождаются в бессмертных. Их мужчины посланы в мир, чтобы насмеяться над глупцом и почтить ученого умника. Кудесники, волхвы, прорицатели, фокусники являются Сюда, чтобы, устроив мираж, показать новые стороны нашей жизни. Горе злому грешнику в подземном царстве! Сколько нужно сложных случайностей и совпадений, чтобы извлечь все и тонут все: и бесы, и лисицы, и всякие люди. Судьба отпускает человеку лишь некоторую долю счастья, и как ни развивай ее, дальше положенного предела не разовьешь. Фатум бедного человека есть абсолютное божество. Таков крик исстрадавшейся души автора, звучащий, в его "книге сиротливой досады", как выражаются его критики и почитатели.

Как же случилось, что все эти химерические превращения и вмешательства в человеческую жизнь, все. эти туманные, мутные речи, "о которых не говорил Конфуций", - не говорят и все классики, - как случилось, что. Пу Сунлин избрал именно их для своих повестей, и не только случайно выбрал, но - нет, - собирал их заботливо всю свою жизнь? Как это совместить с его конфуцианством?

Он сам об этом подробно говорит в предисловии к своей книге, указывая нам прежде всего, что он в данном случае не пионер: и до него люди такой высокой литературной славы, как Цюй Юань и Чжуан-цзы (IV в. до н. э.), выступали поэтами причудливых химер. После них можно также назвать ряд имен (например, знаменитого поэта XI в. Су Дунпо), писавших и любивших все то, что удаляется от земной обыденности. Таким образом, под защитой всех этих славных имен Пу не боится нареканий. Однако главное, конечно, не в защите себя от нападок, а в собственном волевом стремлении, которое автор объясняет врожденной склонностью к чудесному и фатальными совпадениями его жизни. Он молчит здесь о своей неудаче в этом земном мире, которая, конечно, легла в основу его исповедания фатума. Однако из предыдущего ясно, что Пу в своей книге выступает в ряду своих предшественников с жалобой на человеческую несправедливость. Эта тема всюду и везде, как и в Китае, вечна, и, следовательно, мы отлично понимаем автора и не удивляемся его двойственности, без которой, между прочим, он не имел бы той литературной славы, которая осеняла его в течение этих двух столетий.

В. М. Алексеев

ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ ПЕРЕВОДЧИКА К СБОРНИКУ "МОНАХИ-ВОЛШЕБНИКИ"

Монахи, о которых идет речь в этих рассказах Пу Сунлина, писавшего под псевдонимом Ляо Чжай, вмешиваются в человеческую судьбу на правах волшебников. В чарах их волшебства поток событий принимает совершенно обратное естественно ожидаемому направление, и этим автор выигрывает в фабуле.
Народная фантазия, давшая Ляо Чжаю канву его рассказов, представляет себе монаха в двух видах:
с одной стороны, это презренный тунеядец, обманщик и смешной человек; с другой - это святитель, знающий магические приемы и потому опасный, заслуживающий всяческого почитания и не подлежащий оскорблениям. Ляо Чжай взял, конечно, вторую версию отношений народа к монахам, ибо рассказы его, считающиеся шедеврами литературного творчества, не анекдоты и не пасквили.
Китайский монах-это прежде всего монах буддийской религии, сэн, тамынь, на разговорном языке- хэшан. Он, как преемник и последователь учения Будды, малодоступного во всей своей сложности простому человеку, идеализуется главным образом как святитель, вмешивающийся в тайны перерождения одной формы бытия в другую. Запутав фабулу рассказа до безвыходности, Ляо Чжай берет монаха-сэна, как некоего deum ex machina античного театра, и заставляет его распутать весь узел событий, невидимая ткань которых была, как всегда оказывается, единственно реальною. Омрачение же людей мира состояло в том, что они, отнесясь к монаху с насмешкой и пренебрежением, не усмотрели в нем проникновенной личности и чудотворца.

Затем, это монах даосской веры начавшейся, как и буддизм, с философии отрицания мира и бога и вместе с ним превратившейся в служение миру и богу. Идеальная личность монаха этого толка предполагает, точно так же, постижение им тайн сверхбожества, отвлеченного и непостижимого простыми людьми Дао, а потому и вооруженного против зол жизни, которая для него проста, как для фокусника фокус. Этот монах главным образом фокусник и есть, хотя и компетенция в перерождении форм бытия ему не чужда.
Таким образом, вся группа рассказов, объединенных в этом сборнике, разрешает свою интригу вмешательством хэшана или даоса, святителей, чудотворцев, гипнотизеров и фокусников. Перед нами вопрос: как нам отнестись к этим рассказам и их автору? Верил ли он сам во все это,-хотя бы и в начале XVIII века,- при какой обстановке и зачем он их писал?
Решаясь выступить с огромным сборником подобных рассказов, он написал очень интересное к нему предисловие.
Все предисловие есть как бы извинение перед читателем и сообщение ему оснований, по которым Ляо Чжай пал так низко. В Китае такое предисловие было необходимо. Вряд ли оно было бы необходимо у нас, где гоголевский "Вий", "Ундина" Жуковского, "Русалка" Пушкина не нуждаются в оправданиях. А между тем при переводе их на китайский язык пришлось бы китайскому читателю очень многое сказать по поводу этих тем и точно так же задать вопрос: верили ли наши писатели в то, о чем писали? В сущности говоря, вопрос одинаково нелеп как в первом, так и во втором случае, и на нем приходится останавливаться, исключительно чтобы избежать недоразумений, могущих мелькнуть в уме неподготовленного читателя.
1923

Расписная стена

Мэн Лунтань из провинции Цзянси был как-то наездом в Пекине, вместе с кандидатом Чжу. Случайно, во время прогулки, забрели они в буддийский храм. Видят: его здания, пристройки, монашеские кельи и прочее, в общем, не очень обширны. Никого нет: сидит только старик - хэшан, повесив рядом свою хламиду. Увидев посетителей, он ушел к себе, оделся как следует и вышел им навстречу; затем повел их по храму, посмотреть, что есть.
В главном храме стояла глиняная статуя, изображавшая святителя Баочжи. Обе стены, прилежащие к статуе, были покрыты тонкою прекрасною росписью, и люди на ней были, как живые. На восточной стене была изображена Небесная Дева, сыплющая цветами, и в ее свите какая-то девушка с челкой, которая держала в руках цветы и нежно улыбалась. Ее губы - вишни, казалось, вот-вот зашевелятся, а волны ее очей готовы были ринуться потоками.
Чжу уставил на нее свои глаза и долго, долго стоял перед картиной. Он весь застыл в упорной думе, у него закружилась голова, и он не заметил, как душа его заколебалась и рассудок был словно кем-то отнят. И вдруг его тело стало легким-легким, вспорхнуло и полетело, как на туче-тумане... Глядь, он уже на стене. Видит перед собой громадные храмы, величественные здания, одно за другим, одно над другим... Очевидно, думалось ему, здесь уже больше не человеческий мир.

Смотрит дальше - видит: сидит на кресле старый хэшан и проповедует учение Будды. Вокруг него стоят, на него взирая, монахи-ученики, одетые в хламиды с закинутыми за одно плечо концами. Их было очень много, и Чжу вмешался в их толпу, стоял и слушал учителя.
Через несколько времени ему показалось, что кто-то его слегка, и стараясь не дать этого заметить другим, дергает за рукав. Оглянулся,- оказывается, это девушка с челочкой. Засмеялась и убежала. Чжу сейчас же бросился за нею по следам, обогнул извивы палисадника и очутился в небольшом домике. Здесь он остановился в нерешительности, не смея двинуться дальше. Девушка обернулась, подняла перед собой цветок, что был в руке, и стала издали махать ему, как бы призывая. Чжу побежал. В комнате было тихо, ни души. Чжу бросился ее обнимать. Девушка еле сопротивлялась, и Чжу слился с ней в бесстыдной любви.

Затем она убежала и закрыла дверь, причем велела Чжу сидеть тихо и даже не кашлять. Ночью она снова пришла к нему, и так продолжалось два дня. Однако подруги девушки пронюхали и отыскали нашего кандидата.
- Маленький паренек,- смеялись они над ней,- у тебя в брюшке уже порядочно вырос, а ты все еще продолжаешь распускать волосы, изображая невинность, сидящую в тереме!
Тотчас же поднесли ей шпильки, булавки, серьги и велели поскорее взбить прическу замужней дамы. Девушка, застыдясь, молчала.
Затем одна из подруг спохватилась и сказала:
- Сестрицы, нам нельзя здесь долго быть. Смотрите, как бы на нас не было нареканий!

И все убежали.
Чжу посмотрел на свою милую. Тучи ее волос высоко крутились над головой, и с них свешивались вниз булавки-фениксы. Она стала еще красивее, чем с челкой. Увидев, что никого вблизи нет, он подошел к ней и стал интимно ласкаться. Запах мускусных духов напоил ему душу...

Не кончив еще своего наслажденья, они вдруг услыхали грозный и решительный стук кожаных сапог, резко и громко отдающийся в воздухе. Бряцали цепи оглушающим звоном... Затем послышался смешанный гул и шум каких-то резких споров...
Девушка в испуге вскочила и стала вместе с Чжу глядеть в щель двери. Они увидели воина в золотых латах, с черным, словно лаком намазанным лицом, с булавой и цепями в руках. Его окружали девушки.
- Все вы здесь?- спросил воин.
-- Да, все,- отвечали девы.
- Если у кого-нибудь из вас спрятан здесь человек из нижнего мира, сейчас же выдать мне его головой! Смотрите - не навлекайте на себя горя!
Все опять хором отвечали, что таких нет. Воин обернулся, окинул всех недоверчивым взглядом и как будто собирался искать спрятанное.
Дева, в сильном испуге, с лицом, похожим на мертвый пепел, в крайнем смятении велела Чжу быстро спрятаться под кровать. Затем открыла маленькую дверь в стене и быстро выбежала.
Чжу, лежа под кроватью, не смел дохнуть. Вдруг он слышит шаги кожаных сапог уже в спальне. Затем из спальни вышли, и понемногу шум и крики стали удаляться. На сердце Чжу полегчало. Однако за дверями все еще ходили и разговаривали, и Чжу пришлось еще долго лежать, не разгибаясь. И вот он уже чувствует, как в ушах у него жужжат цикады, а из глаз рвется огонь. Выдержать долее не было сил, а он все терпеливо прислушивался и ждал, не вернется ли дева. Наконец он перестал помнить, откуда он сам-то сюда попал.

А в это время Мэн Лунтань, стоя в храме и заметив исчезновение Чжу, в недоумении обратился с вопросом к хэшану.
- Пошел слушать проповедь,- смеясь отвечал тот.
- Куда?
- Да недалеко отсюда!
Вслед затем хэшан постучал пальцем в стену и закричал:
- Послушайте, благодетель Чжу, что это вы так загулялись? Даже возвратиться не желаете!
И сейчас же на картине появилась фигура Чжу, который, стоя напряженно и приникнув ухом, к чему-то прислушивался, словно желал что-то разобрать.
- Ваш приятель давно уже ждет,- закричал опять хэшан. И вслед за этими словами Чжу быстро слетел со стены вниз. Он стоял теперь как истукан, с замершим, как зола, сердцем и неподвижными глазами. Ноги его не слушались, словно размякли.

Мэн сильно изумился и стал осторожно расспрашивать. Оказывается, Чжу, лежа под кроватью, услышал, как кто-то стучит, словно громом, над его головой. Он и вышел из спальни, чтобы посмотреть и прислушаться.

Оба стали теперь смотреть на девушку, державшую на картине цветы. Ее прическа была взбита кверху, как раковина, челки уже не было. Чжу, растерявшись, поклонился хэшану в пояс и спросил, как это могло случиться.
- Чудесное рождается от самих же людей. Где мне, старому монаху, это понимать? - смеялся хэшан.

У Чжу душа как-то сселась, поблекла. Сердце Мэна исполнилось тревоги и потеряло нить. Они сейчас же поднялись, спустились с крыльца и пошли прочь.

Послесловие рассказчика

"Чудесное рождается от самих же людей!" В этих словах, пожалуй, есть глубочайшая правда.
У человека блудливая душа - и вот она создает развратную обстановку, У человека душа развратная - и она рождает все, что наводит страх.

Бодисатва волшебной рукой перерождает человеческие заблуждения, и разом создаются тысячи химер... Да, но все они возбуждаются самим же сердцем человека.

Буддийской мудростью окрепло сердце старого монаха. Как жаль, что оба приятеля не услышали за его словами величайшего прозрения!

Тогда они, наверное, растрепали бы свои волосы и устремились в горы.

Комментарии переводчика

...статуя, изображавшая святителя Баочжи. - Монах Баочжи (ум. в 514 г.) был найден ребенком в гнезде коршуна. Вся его жизнь была сплошным причудливым подвижничеством. Поклонение ему началось тотчас же после его смерти.

...Небесная Дева, сыплющая цветами... - В буддийском каноне "Вималакирти" читаем: "И была среди нас Небесная Дева, сыплющая небесными цветами. На бодисатв (святых) сыпала она, и все цветы падали на землю. Когда же она стала сыпать их на учеников, то цветы пристали к ним и уже не падали. Небесная Дева сказала тогда: "Земные привязанности, овладевшие вами, еще не исчезли, вот почему цветы к вам пристали. Они не пристанут к тому, у кого узлы привычек земли совершенно развязались".

Как он садил грушу

Мужик продавал на базаре груши, чрезвычайно сладкие и душистые, и цену на них поднял весьма изрядно. Даос в рваном колпаке и в лохмотьях просил у него милостыню, все время бегая у телеги. Мужик крикнул на него, но тот не уходил. Мужик рассердился и стал его ругать.
- Помилуйте, - говорил даос, - у вас их целый воз, ведь там несколько сот штук. Смотрите: старая рвань просит у вас всего только одну грушу. Большого убытка у вашей милости от этого не будет. Зачем же сердиться?

Те, кто смотрел на них, стали уговаривать мужика бросить монаху какую-нибудь дрянную грушу: пусть-де уберется, но мужик решительно не соглашался. Тогда какой-то мастеровой, видя все это и наскучив шумом, вынул деньги, купил одну грушу и дал ее монаху, который поклонился ему в пояс и выразил свою благодарность.

Затем, обратясь к толпе, он сказал:
- Я монах. Я ушел от мира. Я не понимаю, что значит жадность и скупость. Вот у меня прекрасная груша. Прошу позволения предложить ее моим дорогим гостям!
- Раз получил грушу, - говорили ему из толпы, - чего ж сам не ешь?
- Да мне нужно только косточку на семена! С этими словами он ухватил грушу и стал ее жадно есть. Съев ее, взял в руку косточку, снял с плеча мотыгу и стал копать в земле ямку. Вырыв ее глубиной на несколько вершков, положил туда грушевую косточку и снова покрыл ямку землей. Затем обратился к толпе с просьбой дать ему кипятку для поливки. :

Кто-то из любопытных достал в первой попавшейся лавке кипятку. Даос взял и принялся поливать взрытое место. Тысячи глаз так и вонзились... И видят: вот выходит тоненький росток. Вот он все больше и больше - и вдруг это уже дерево, с густыми ветвями и листвой. Вот оно зацвело. Миг - и оно в плодах, громадных, ароматных, чудесных.

Вот они уже свисают с ветвей целыми пуками.
Даос полез на дерево и стал рвать и бросать сверху плоды в собравшуюся толпу зрителей. Минута - и все было кончено. Даос слез и стал мотыгой рубить дерево. Трах-трах... Рубил очень долго, наконец срубил, взял дерево - как есть, с листьями, - взвалил на плечи и, не торопясь, удалился.

Как только даос начал проделывать свой фокус, мужик тоже втиснулся в толпу, вытянул шею, уставил глаза и совершенно забыл о своих делах. Когда даос ушел, тогда только он взглянул на свою телегу. Груши исчезли.

Теперь он понял, что то, что сейчас раздавал монах, были его собственные груши. Посмотрел внимательнее:
у телеги не хватает одной оглобли, и притом только что срубленной.
Закипел мужик гневом и досадой, помчался в погоню по следам монаха, свернул за угол, глядь: срубленная оглобля брошена у забора. Догадался, что срубленный монахом ствол груши был не что иное, как эта самая оглобля.

Куда девался даос, никто не знал.
Весь базар хохотал.

Послесловие рассказчика

Мужичина грубый и глупый. Глупость его хоть рукой бери. Поделом смеялся над ним базар.

Всякий из нас видел этих деревенских богачей. Пусть лучший друг попросит у него риса - сейчас же сердится и высчитывает: этого-де мне хватит на несколько дней.

Иногда случается его уговаривать помочь кому-либо в беде или накормить сироту. Он опять сердится и высчитывает, что этого, мол, хватило бы на десять или пять человек. Доходит до того, что отец, сын, братья между собой все высчитывают и вывешивают до полушки.

Однако на разврат, на азартную игру, на суеверие он не скупится - о нет, - хотя бы на это ушли все деньги. Ну-ка, пусть его голове угрожает нож или пила - бежит откупаться без разговоров.

;Даос с гор Лао

В нашем уездном городе жил студент, некто Ван, по счету братьев - седьмой. Семья была старинного рода, зажиточная. Ван с ранней молодости увлекался учением о Дао, и вот, зная по рассказам, что в горах Лао живет много святых людей, он взвалил на себя котомку с книгами и направился туда, чтоб побродить и посмотреть.

Взошел он на гору. Видит перед собой уединенный, тихий даосский храм. На рогожке сидит даос. Седые волосы падают ему на шею. И взор полон священного озарения, проникновенный, ушедший куда-то вдаль.

Ван поклонился старцу в землю и стал с ним беседовать. И то, что звучало в словах старца, было как-то особенно привлекательно своею изначальной непостижимостью. Ван стал просить старца быть ему наставником.
- Я боюсь, - говорил тот ему в ответ,- что ты балованный и ленивый человек. Ты не сможешь нести тяжелую работу.

Ван стал уверять, что он вынести это сумеет.

У старца оказалось очень много учеников, которые к вечеру все собрались в храм, и Ван каждому поклонился до земли. Он остался в храме.

Перед рассветом даос крикнул Вана и велел ему идти. Дал топор и послал рубить дрова вместе с остальными. Ван смиренно и с усердием принял послушание.

Через месяц после этого руки и ноги бедного студента покрылись толстыми мозолями. Работа была ему невтерпеж, и он уже стал подумывать о возвращении домой.

Однажды вечером он приходит в храм и видит, что два каких-то человека сидят с учителем и пьют вино. Солнце село, а свечей еще не было. Учитель вырезал из бумаги круг, величиной с зеркало, и налепил его на стену. Миг - и сияние луны озарило стены, лучи ее осветили все, до тончайших волосков и пылинок.

Ученики стояли вокруг стола, бегали, прислуживая, туда и сюда.
Один из гостей сказал:
- Эту прекрасную ночь, это восхитительное наслаждение нельзя не разделить со всеми.

С этими словами он взял со стола чайник с вином и дал его ученикам, велев им всем пить допьяна.
"Нас семь или восемь человек, - думал про себя Ван. - Как может на всех хватить одного чайника вина?"

Теперь каждый побежал за чаркой, и все торопливо выпили по первой, затем, перехватывая друг у друга и боясь остаться с пустою чаркой, все время наливали и выпивали, - а в чайнике вино нисколько не убывало.

Ван диву дался.
Говорит учителю другой гость:
- Учитель, ты пожаловал нас светом полной луны. И что же? Мы сидим и в молчании пьем. Почему бы нам не позвать сюда фею Чанъэ?

Сказав это, взял одну из палочек, которыми ел, и бросил в луну. И вот все видят, как из лучей луны появляется красавица, сначала маленькая, не выше фута, а затем, очутись на полу, в полный рост человека. Тонкая талия, стройная шейка...

Запорхала в танце фей, одетых в зарницы.
Протанцевав, запела:

О СВЯТОЙ, О СВЯТОЙ!
Ты верни меня!
Ты укрой меня снова в студеный, просторный дворец!

Пела чистым, звонким голосом, переливающимся отчетливою трелью, словно флейта.
Пропела, покружилась, вскочила на стул, на стол - и на глазах изумленных зрителей опять стала палочкой.

Все трое хохотали.
Первый гость говорит опять:
- Нынешняя ночь доставила нам отменное удовольствие. Однако с винной силой нам не справиться... Проводи-ка нас в лунный дворец. Хорошо?
И все трое стали двигать стол, мало-помалу въезжая в луну. Все видят теперь, как они сидят в луне и пьют. Виден каждый волосок, каждая бровинка, словно на лице, отражаемом в зеркале.

Прошло несколько минут - и луна стала меркнуть. Пришли ученики со свечой... Оказалось, что даос сидит один, а гости исчезли.
Впрочем, на столе все еще оставались блюда и косточки плодов. Луна же на стене оказалась кругом из бумаги, в форме зеркала.
Только и всего.

Даос спросил учеников, все ли они вдосталь напились.
Отвечали, что совершенно довольны.
- Ну, если довольны, то ложитесь пораньше спать. Не сметь у меня пропускать время рубки и носки дров! Ученики ответили; "хорошо" - и ушли спать. Ван от всего этого пришел в полный восторг и всей душой ликовал, перестав думать о возвращении домой. Однако прошел еще месяц, и работа опять стала невыносимой. Между тем даос так и не передавал ему ни одного из своих волшебных приемов. Душа больше ждать не могла; Ван стал отказываться от послушания.
- Я,- говорил он, - твой смиренный ученик, прошел сотни верст, чтобы принять от тебя, святой учитель, святое дело. Допустим, что я не могу постичь волшебных путей, ведущих к долговечности. Но даже какое-нибудь незначительное волшебное наставление и то доставило бы утешение моей душе, которая ведь так ищет восприятия твоих учений. Между тем, вот уже прошло два, даже три месяца, а что я здесь делаю? Только и знаю, что утром иду за дровами, а вечером прихожу домой. Позволь тебе сказать, учитель, что я у себя дома такой работы никогда не знал.
- Я ведь твердил тебе, - отвечал даос с улыбкой, что ты не можешь у нас работать. Видишь - сбылось. Завтра утром придется тебя отпустить. Иди себе домой.
- Учитель, - продолжал Ван, - я здесь трудился много дней. Чтобы мое пребывание не оставалось без награды, дай мне, пожалуйста, овладеть хоть каким - нибудь чудесным приемом.

Даос спросил, о, каком именно приеме он просит.
- А вот о каком, например, - отвечал Ван.-Я вижу, что, куда бы ты ни пошел, на пути твоем никакая стена не преграда. Вот хоть этим волшебным даром овладеть с меня было бы достаточно.

Даос с усмешкой согласился.

Он стал учить Вана заклинанию и велел наконец ему произнести эти слова самостоятельно. Когда Ван произнес, даос крикнул: "Входи!" Ван, упершись лицом в стену, не смел войти.
- Ну пробуй же, входи!

Ван, и в самом деле, легко и свободно опять начал входить, но, дойдя до самой стены, решительно остановился.
- Нагни голову, разбегись и войди в стену, - приказывал даос. - Нечего топтаться на месте!

Ван отошел от стены на несколько шагов и с разбегу бросился в нее. Когда он добежал до стены, то вместо нее было пустое место, как будто там ничего и не было. Обернулся, смотрит - он и на самом деле уже за стеной.

Пришел в восторг, пошел благодарить старца.
- Смотри, - сказал ему тот, - дома храни эту тайну в полной чистоте. Иначе - не выйдет.

Вслед за этим даос дал ему на дорогу всего, что нужно, и отправил домой.

Ван пришел домой и стал хвастать, что знает святого подвижника и что теперь никакая стена, как ни будь она крепка, ему не препятствие. Жена не поверила. Ван решил показать, как он это делает. Отошел от стены на несколько шагов и с разбегу ринулся.

Голова его ударилась в крепкую стену, и он сразу же повалился на пол. Жена подняла его; смотрит, а на лбу вскочил желвак, величиной с большое яйцо. Засмеялась и стала дразнить.
Ван сконфузился, рассердился.
- Какой бессовестный этот даос, - ругался он. Тем и кончилось.

Комментарии переводчика

...увлекался учением о Дао... - то есть о непознаваемом сверхбожестве, исповеданном в трактате Лаоцзы "Даодэцзин" ("Книга о Дао и Дэ").

Горы Лао - находятся в провинции Шаньдун, близ побережья,

Душа чанцинского хэшана

Хэшан из уезда Чанцин отличался высокою религиозною нравственностью и чистотою жизни. Ему было уже за восемьдесят, а он был все еще бодр. В один прекрасный день он вдруг упал и не мог встать. Хэшаны сбежались со всего монастыря ему на помощь, а он уже, как говорят буддисты, погрузился в "круглое безмолвие".

Между тем сам хэшан не знал, что он умер, и его душа выпорхнула и полетела к границе соседней губернии Хэнань. А там в это время знатный молодой человек с десятком конных слуг охотился с соколами на зайцев. Вдруг лошадь понесла, он упал и убился насмерть. И вот душа монаха как раз в это время встретилась с бездыханным телом, прильнула к нему и слилась с ним. Тело стало оживать.

Слуги обступили его кругом и участливо спрашивали, как он себя чувствует. Молодой человек открыл глаза и сказал:
- Как это я сюда попал?
Его подняли и принесли домой. Как только он вошел в ворота, его обступили накрашенные, насурмленные черноглазые наложницы, наперерыв засматривали ему в глаза и расспрашивали.
- Да ведь я монах,- воскликнул он в крайнем изумлении. - Зачем я здесь?

Домашние, видя, что он заговаривается, брали его за ухо и старались внятно говорить, чтоб он понял, где он и кто он. Но хэшан не дал себе труда объяснить, чего хотел, закрыл глаза и не стал больше говорить.

Когда ему давали есть обмолоченную крупу, то он ел, а мясо и вино от себя отталкивал. Ночью он один, не принимая услуг ни от жены, ни от наложниц.

Через несколько дней ему вдруг вздумалось походить. Все сильно обрадовались. Вот он вышел, затем отдохнул, и сейчас же к нему явилась целая толпа слуг с денежными счетами и хозяйственными делами, друг перед другом прося его просчитать и проверить. Барич сказал, что он болен и устал, и всех их отпустил. Он только спросил их, не знают ли они дорогу в уезд Чанцин, Шаньдунской губернии. Слуги отвечали, что знают.
- Мне скучно, мне здесь не по себе,- сказал им хозяин.- Я хочу туда съездить, посмотреть на те места. Сейчас же соберите меня в дорогу.

Слуги и домашние стали указывать ему на то, что человеку, только что выздоровевшему, не следовало бы пускаться в далекий путь, но он не слушал их и на следующий же день отправился. Доехав до Чанцина, он уже смотрел на эти места, как на только что вчера покинутые, никого расспросами не беспокоил, как и куда ехать, а прямо направился к своей обители.

Братия, увидев, что приехал знатный посетитель, встретила его с низкопоклонством и чрезвычайною почтительностью.
- Куда ушел старик хэшан? - спросил гость.
- Наш учитель, - отвечали ему хором, - давно уже преставился.

Гость спросил, где его могила. Его провели. Смотрит: перед ним одинокая могила в три фута вышиной, еще не вполне покрытая травой. Монахи недоумевали, что все это значит, а он уже велел запрягать и перед отъездом наставительно говорил им:
- Ваш учитель был хэшан сурового воздержания. Вам следовало бы благоговейно чтить и соблюдать даже следы его рук, как заветы отца, не допуская, чтобы они нарушались и пропадали.

Монахи вежливо поддакивали. Гость уехал. Когда он вернулся домой, то уселся, как истукан, и с какой-то омертвелой, словно холодная зола, душой не стал заниматься никакими домашними делами.

Так прошло несколько месяцев. Раз он вышел из ворот и побежал прямо к старой обители. Там он заявил своим ученикам, что он их учитель. Те, думая, что он все еще находится в заблуждении, переглядывались и пересмеивались. Тогда прибывший стал рассказывать, как вернулась к жизни его душа, что и как он делал всю свою жизнь. Все было совершенно точно, и братия поверила. Посадили его на прежний одр и стали служить ему, как служили раньше.

Затем из барского дома стали часто приезжать и слезно упрашивать его вернуться. Хэшан не обращал на них никакого внимания.

Прошел еще год. Жена его отправила в обитель слуг с разными подарками. Золото и шелк он возвратил, оставив себе лишь холщовый халат.

Один из его друзей, побывав в тех местах, посетил его и выказал ему знаки уважения. Перед ним сидел человек, сурово молчащий, весь проникнутый истиной и большого волей. Возраста он был, как говорит Конфуций, того, когда только что люди "устанавливаются", а рассказывал о делах, случившихся более чем восемьдесят лет тому назад.

Послесловие рассказчика

Человек умирает - душа исчезает. Если же она не исчезает, промчавшись тысячи верст, это значит, что нравственная ее природа совершенно утвердилась.

В этом хэшане я не удивляюсь тому, что он дважды родился, а тому, что он, очутившись в месте, где царили красота и роскошь, сумел отрешиться от людей и убежать.

А то ведь если все это сверкнет в глаза, и мускусные женские духи попадут человеку в сердце, то бывает, что он смерти ищет от них и не находит. Тем более странно видеть такую вещь в монахе!

Комментарии переводчика

...когда только что люди "устанавливаются"... - То есть тридцати лет.

Превращения святого Чэна

Студент Чжоу из уезда Вэньдэн с самого детства учился вместе со студентом Чэном и был ему, как говорится, товарищем "по кисти и туши". Оба решили быть друзьями "ступы и песта". Чэн был беден и чуть не целый год пользовался поддержкой Чжоу. Он был моложе Чжоу по годам и называл его жену своей старшей золовкой. При домашних церемониях, например, при выходах в горницу по праздникам, они оба держали себя, как члены одной семьи.

Жена Чжоу родила сына и после родов внезапно скончалась. Чжоу взял вторую жену из семьи Ван.

Чэн, как младший, никогда не просил своего старшего друга - брата, представить его новой жене.

Однажды Ван, ее брат, пришел навестить сестру, и они все сидели в ее комнате и выпивали. Как раз в это время зашел Чэн. Прислуга прямо прошла туда доложить. Чжоу велел пригласить его, но Чэн не вошел, отказался от приглашения и пошел обратно. Чжоу велел перенести стол в гостиную, погнался за ним и вернул.

Только что они уселись, как пришли доложить, что слуга Чжоу, живший на его даче, был сурово наказан палками по приказу местного уездного начальника. Дело было в том, что незадолго перед этим работник в доме Хуана, служившего в Министерстве Чинов, прогнал коров по полям Чжоу, за что и был слугою Чжоу изруган. Тогда работник побежал к хозяевам и пожаловался. Слугу Чжоу схватили и потащили к уездному начальнику, а тот велел дать ему палок.

Расспросив об этом происшествии подробно, Чжоу сильно рассердился.
- Как? - кричал он. - Этот свинопас Хуан и вдруг посмел... Да ведь его отец был слугой у моего покойного отца. Теперь он скоро добьется чиновного положения, и что ж? - значит, для него никто и не существует!

Гнев сдавил ему горло и грудь. Он вскочил и бросился к Хуану. Чэн схватил его за руку и стал удерживать.
- В этом мире насилия никогда не было черного и белого. Стоит ли тем более считаться с нынешними чиновниками, из которых половина - грубые разбойники... Кто из них, скажи, не грозит нам оружием?

Чжоу ничего не хотел слышать. Чэн старался всячески его унять, наконец, сам расплакался, и тогда только Чжоу остановился, но гнев его отнюдь не прошел, и он всю ночь до утра проворочался на постели. Утром он заявил семье:
- Хуан меня оскорбил. Он мне враг. Пусть? Оставим его... Но начальник - то ведь нам дан правителем от царя, а не от разных влиятельных господ. Если двое заспорили, то ведь надо же выслушать обе стороны! Можно ли дойти до того, чтобы, как пес, бросаться на человека, на которого тебя натравливают? Вот и я возьму да напишу прошение, чтобы он наказал Хуанова работника; посмотрим, как он тогда поступит?

Все в семье принялись его подзадоривать, и он наконец решился. Написал бумагу, отнес ее к начальнику, но тот разорвал ее и выбросил. Чжоу вспылил и оскорбил начальника словами. Тот возмутился, велел схватить Чжоу и связать.

Днем Чэн зашел повидать Чжоу и узнал от домашних, что тот поехал в город подать жалобу. Чэн бросился за ним бегом, чтобы отговорить его, но нашел Чжоу уже в тюрьме.

Потоптался, потоптался Чэн, но ничего придумать не мог.

Как раз в это время поймали троих пиратов. Начальник и Хуан подкупили их, приказав им показать на Чжоу как на сообщника. На основании их словесных заявлений пришел приказ снять с Чжоу костюм ученого и жестоко наказать палками. Чэн пришел в тюрьму, посмотрел на Чжоу с острой жалостью и посоветовал ему обратиться к государю.
- Тело мое привязано здесь целым рядом тюремных псов, - сказал Чжоу. - Я как птица в клетке. Хоть и есть у меня младший брат, но ведь у него хватит сил лишь на то, чтобы доставлять мне в тюрьму пищу.
- Я берусь за это, - смело сказал Чэн. - Это мой долг. Не помочь человеку в беде - зачем тогда иметь друга?

Сказал и ушел. Брат Чжоу хотел дать ему на дорогу денег, но Чэн, оказывается, давно уже отправился.

Добравшись до столицы, он увидел, что проникнуть с жалобой во дворец у него путей нет. Но как раз в это время пошли слухи о том, что на днях выезжает на охоту царский поезд. Чэн постарался заранее спрятаться на дровяном дворе.

Вот проходит мимо него царский поезд. Чэн выскакивает, падает ниц, корчится, стонет и громко кричит... Его выслушивают, и он получает нужное разрешение.

Императорский приказ сейчас же спешной почтой был отправлен в столицу и послан в надлежащее уч - рождение, которому предписывалось вникнуть в дело, разобрать и сделать донесение.

К этому времени прошло уже десять с лишком месяцев, и Чжоу был, несмотря на свою невинность, приговорен к казни. Когда палата получила императорский указ, чиновники сильно перепугались, и ведено было произвести личные дознания. Хуан тоже перепугался и решил убить Чжоу. С этой целью он подкупил тюремного надзирателя, чтобы тот лишил Чжоу пищи.

Теперь, когда брат Чжоу приходил с едой, надзиратель резко запрещал ему свидание. Чэн опять побежал в палату и громко кричал о несправедливости. Наконец ему удалось добиться, чтобы было произведено дознание, но Чжоу уже умирал от голода и не мог вставать. Правитель палаты рассердился и велел забить надзирателя тюрьмы палками насмерть.

Хуан опять сильно перепугался, сейчас же дал кому следует несколько тысяч лан, чтобы только как - нибудь все устроить и выпутаться. Действительно, ему удалось этим путем кое - как замазать дело и устраниться от суда. Но уездный начальник за преступление и нарушение закона был присужден к изгнанию, а Чжоу отпущен домой.

Теперь он еще больше привязался к Чэну, а тот после всех этих судов и тюрьмы окончательно умер для мира и его дел. Он стал настойчиво звать Чжоу уйти с ним вместе от мира. Но Чжоу, весь утонув в любви к своей молодой жене, только смеялся над его чудачеством и не соглашался. Чэн не возражал, но в мыслях своих уже принял твердое решение.

И вот прошло несколько дней с тех пор, как они расстались после этого разговора, а Чэн не появлялся. Чжоу послал к нему на дом узнать, что с ним, но домашние Чэна решили, что он сидит у Чжоу, и, таким образом, ни там, ни здесь никто ничего о нем не знал.

Чжоу начал подозревать, что Чэн исполнил то, о чем говорил, и, зная о его странностях, послал своих людей разыскивать следы его местопребывания. И вот обшарили буквально все монастыри, как буддийские, так и даосские, все горы и долы в окружных местах, но Чэна не нашли.

Чжоу от времени до времени из жалости и любви к сыну Чэна давал ему золото и шелка...

Так прошло лет восемь - девять.

Вдруг как - то неожиданно Чэн сам появился в желтой шапке и шубе из перьев, с возвышенно устремленным выражением лица - настоящий даос! Чжоу ему сильно обрадовался, схватил за руки и сказал:
- Дорогой мой, куда ты исчез? Ты заставил меня обыскать чуть не весь мир!
- Одинокое облако и дикий журавль, - говорил ему на это Чэн, - останавливаются и гнездятся где придется. Нет у них определенного места. С тех пор как расстались с тобой, я, к счастью, все время был цел и здоров.

Чжоу велел подать вина, стал рассказывать, как и что тут было. Он хотел, чтобы Чэн хоть ради него оставил свой даосский наряд и сменил его на прежнее платье. Чэн улыбался и молчал.
- Глупый ты, - продолжал Чжоу. - Как можно так бросить жену и детей, словно они не люди, а рваные туфли?
- Неправда, - смеялся Чэн. - Это люди хотят меня бросить, а не я людей.

Чжоу спросил друга, где же он поселился, и услышал в ответ, что он пребывает в Верхнем Чистом Храме, среди гор Лао.

Затем они улеглись спать, поставив свои кровати рядом. Чжоу приснилось, будто Чэн совершенно голый лежит на его груди и давит так, что Чжоу не может дышать. В крайнем изумлении Чжоу спрашивает, что он делает, но тот не отвечает, молчит... И вдруг Чжоу в сильном испуге проснулся и окрикнул Чэна. Чэн не отозвался. Чжоу сел на лавку и начал искать, но место было пустое, и куда Чэн исчез, было неизвестно.

Слегка оправившись от испуга, через некоторое время Чжоу вдруг заметил, что лежит на кровати Чэна.
- Как странно, - дивился он. - Вчера я пьян не был. Как это вдруг получилась такая путаница?

Позвал домашних. Вошли, зажгли огонь. Смотрят - он совершеннейший Чэн!

У Чжоу всегда было на лице много волос. Пощупал рукой - жидко - жидко, всего несколько волосков. Схватил зеркало, посмотрелся и в испуге вскричал:
- Чэн вот здесь, а куда же девался я?
И понял Чжоу, понял на этот раз глубоко и ясно, что Чэн волшебным способом зовет его уйти от мира.

Затем ему захотелось пройти к жене, но его брат, видя его необыкновенную наружность, воспротивился и не пустил его. Чжоу не мог, конечно, ничем доказать, что это он сам.

Тогда он велел слуге оседлать лошадей и поехал искать Чэна. Через несколько дней он уже был в горах Лао. Лошадь Чжоу шла быстро, слуга не мог за ним поспевать. Тогда он остановился под каким - то деревом и стал отдыхать. Видит, мимо ходят монахи, "пернатые гости", один из них пристально посмотрел на Чжоу. Тот воспользовался этим, чтобы спросить о Чэне. Даос улыбнулся и сказал:
- Я слышал о нем, знаю его по имени. Кажется, он живет в Верхнем Чистом Храме.

Сказал и пошел дальше. Чжоу проводил его глазами и увидел, что на. расстоянии полета стрелы даос опять заговорил, с каким - то человеком и, также сказав несколько слов, ушел.

Теперь этот человек подходил к Чжоу, и он узнал в нем студента, своего земляка и товарища. Увидев Чжоу, тот сильно изумился:
- Сколько лет мы не видались! - восклицал он. - Как же это так? Люди говорят, что вы погрузились в изучение Дао на святых горах, а оказывается, вы весело разгуливаете среди нас, смертных!

Чжоу рассказал свою чудесную историю. Студент в совершенном изумлении сказал:
- Да ведь тот, с которым я только что встретился... это кто же? Ведь я думал, что это были вы! Впрочем, он ушел недавно и, вероятно, не должен быть отсюда далеко.
- Как странно, - бормотал совершенно сбитый с толку Чжоу. - Своего собственного лица и не узнать!

Подъехал наконец слуга, и они помчались, но никаких следов и признаков ушедшего не обнаружили. Куда ни глянь - всюду было просторно и пустынно, и трудно было решить, идти ли вперед или обратно. Чжоу, помня, что у него теперь нет дома и что деваться ему все равно некуда, твердо решил искать до конца.

Однако его крайне смущали крутизны окружающих гор, по которым верхом пробираться было уже невозможно. Тогда он отдал свою лошадь слуге и отпустил его домой, а сам пошел куда глаза глядят, то прямо, то сворачивая в сторону.
Где - то он заприметил мальчика, сидящего в одиночестве, и устремился к нему, чтобы спросить дорогу. Рассказал ему, куда идет и зачем. Мальчик сказал ему, что он ученик Чэна, взял у него его одежды, припасы и понес. Чжоу пошел за ним.

Идти пришлось очень далеко. Под звездами ели, в росе спали. Только через три дня пришли, но этот Верхний Чистый Храм оказался не тем, который был всем известен под этим именем.
Стояла уже десятая луна, даже в середине, но горные цветы покрывали все дороги, так что было совершенно непохоже на начало зимы.

Мальчик пошел доложить о госте, и Чэн сейчас же вышел к нему. Тут только Чжоу узнал свою собственную наружность. Чэн взял его за руки, ввел к себе, поставил вина, и они стали за вином беседовать.

Чжоу увидел птиц с перьями причудливых, невиданных цветов, которые слушались человека и не боялись его. Их голоса напоминали флейту. По временам они садились на кресла и пели. Чжоу сильно дивился, видя их. Однако мирские заботы и чувства крепко владели его помыслами и ему не хотелось здесь оставаться.

Чэн посадил его с собой на рогожный коврик, лежавший рядом с другим таким же на полу, и вот после второй стражи все тысячи человеческих забот в Чжоу окончательно замолкли, и он вдруг, как ему казалось, на мгновение смежил очи и вздремнул, причем сейчас же почувствовал, что он поменялся с Чэ - ном местами. Усомнившись в себе, он хватился за подбородок, а длинные, длинные пряди бороды были опять на прежнем месте.

С рассветом он опять размечтался о доме и захотел отсюда уйти. Чэн всячески старался его удержать, но через три дня сказал ему:
- Прошу тебя, сосни немного. Утром я тебя отправлю в путь.
Только что Чжоу закрыл глаза, как слышит, что Чэн кричит ему:
- Вещи собраны!
Чжоу встал и пошел за ним. Пошли они совершенно иной дорогой, не той, что прежде, и, как показалось Чжоу, через очень короткое время родное село было уже перед ним. Чэн сел у дороги и ждал, пока Чжоу уйдет домой. Он хотел, чтобы друг его шел один, но Чжоу тащил его силой идти вместе. Однако это ему не удалось, и Чжоу доплелся домой одиноко.

Дойдя до ворот своего дома, он постучал, но не мог достучаться. Тогда ему вздумалось перелезть через забор, и вдруг он почувствовал, как тело его стало легким - легким, словно лист в ветре. Он легко подпрыгнул и оказался по ту сторону забора. Со двора на двор он точно так же перепорхнул через, несколько стен и наконец добрался до спальни. Свечи горели, жена еще не спала, а с кем - то тихонько разговаривала.

Чжоу лизнул оконную бумагу, промочил ее и, сделав отверстие, заглянул в комнату. Он увидел тогда, что его жена пьет вино из одной чарки со слугой, и вид у обоих самый непристойный.

Чжоу закипел гневом, словно его зажгли, и уже хотел накрыть их, но подумал с опаской, что одному ему трудно будет справиться. Тогда он тихонько открыл ворота, вышел из дома, побежал к Чэну, рассказал ему все, что видел, и просил прийти на помощь. Чэн с полной готовностью пошел за ним. Они прошли прямо к спальне.

Чжоу поднял камень и бросил им в дверь. Внутри страшно засуетились. Чжоу ударил еще крепче. Дверь закрыли еще плотнее. Тогда Чэн ткнул ее мечом, и она разом открылась. Чжоу вбежал в спальню. Слуга бросился в открытую дверь и побежал, но Чэн, стоя за дверью, ударил его мечом и отсек ему плечо с рукой. Чжоу схватил жену и стал требовать ответа. Выяснилось, что как раз в то время, когда муж был забран, она вступила в связь со слугой.

Чжоу взял у Чэна меч и отрубил ей голову, а кишки намотал на дерево, росшее во дворе. Затем вместе с Чэном вышел. Они разыскали дорогу и вернулись в храм...
И вдруг Чжоу проснулся, словно его встряхнули. Оказалось, что он лежит на кровати.
- Какой странный я видел сон, - сказал он в испуге Чэну, - какой причудливый и страшный! Он так напугал меня, что я весь дрожу.
- Ты свой сон считал действительностью, - отвечал с улыбкой Чэн, - ну, а настоящую - то действительность придется все - таки считать твоим сном.

Чжоу выразил недоумение и спросил, как это понять. Тогда Чэн вынул меч и показал ему: струи крови так и остались на клинке. Чжоу трясся от страха чуть не до обморока и думал про себя, что Чэн морочит его своими чарами. Тогда тот, зная уже его мысли, стал торопить его собираться в путь и проводил до дому.

Вяло добрели они до ворот села.
- Помнишь, - спросил Чэн, - ту недавнюю ночь, когда я с мечом в руке ждал тебя здесь? Не на этом ли это месте было? Мне противно глядеть на подлость и грязь. Позволь я опять останусь тебя здесь ждат^ - Если ты после полудня не придешь, я уйду один.

Чжоу пришел домой. Дом оказался запертым и заброшенным, как будто здесь никто не жил. Чжоу з^ - шел в дом к брату. Тот при виде Чжоу заплакал.
- Когда ты ушел, братец, - говорил он, роняя на землю слезы, - вор ночью убил твою жену, вырезал кишки и убежал... Мне так горько и обидно... А до сих пор власти так и не нашли злодея!

Чжоу, очнувшись, словно от сна, рассказал брату все, как было, и предупредил его, чтобы дальше злодея не разыскивали. Брат долго стоял в полном изумлении.
Чжоу спросил теперь о своем сыне. Брат велел няньке принести его.
- Это существо, лежащее здесь в пеленках, - говорил Чжоу, - o важно для продолжения рода наших предков. Ты хорошенько присматривай за ним, а я хочу распроститься с миром и людьми.

Поднялся и пошел в путь. Брат бросился за ним, со слезами умоляя остаться, но Чжоу шел, смеясь и не обращая внимания. Вышел за околицу в поле, нашел Чэна и пошел вместе с ним. Затем уже издали повернул голову и крикнул брату:
- Терпение - вот высшая радость!
Брат хотел что - то сказать, но Чэн, расправив свой широкий рукав, поднял Чжоу, и оба стали незримыми.
Брат Чжоу печально постоял и затем весь в слезах вернулся домой.

Он оказался слишком простым, нерасторопным, непригодным к устройству дома и порядка в нем. Не умел и наживать добро, так что через несколько лет семья обнищала.

Сын Чжоу тем временем подрастал. Однако нанять ему учителя дядя уже не был в состоянии и учил его сам. Однажды рано утром, войдя в кабинет, он нашел на столе пакет с письмом, запечатанным весьма плотно.

На конверте была надпись: "Вскрыть Чжоу второму". Посмотрел внимательно: почерк брата. Вскрыл - в пакете не оказалось ничего, кроме одного ногтя длиной в два'с лишком пальца. Подивился, недоумевая, что это значит, и положил ноготь на камень для растирания туши, а сам вышел спросить у домашних, откуда взялся этот пакет. Никто не знал.

Вернулся в кабинет, посмотрел на ноготь, - а камень, на котором он лежал, так и сиял: он превратился в желтое золото. Пробовали его на меди и на железе - верно - золото!

Чжоу разбогател. Сейчас же дал тысячу лан сыновьям Чэна.
Теперь все говорят, что обе эти семьи владеют тайной делать золото.

Комментарии переводчика

...был... товарищем "по кисти и туши". - То есть соучеником.

...решили быть друзьями "ступы и песта". - В "Истории поздней Хань" в "Жизнеописании У Ю" рассказывается, что в древние времена один достойный юноша Гунша My пришел в столицу учиться, но, не имея никаких средств к жизни, переоделся батраком и поступил поденщиком к некоему У Ю, у которого подрядился толочь в ступе зерно. У Ю как - то разговорился со своим рабочим и пришел в крайнее изумление от его тонкого ума. Они стали друзьями навек, назвав свою дружбу, по месту встречи и знакомства, дружбой "ступы и песта".

...появился в желтой шапке и шубе из перьев.., - В подражание перяному покрову бессмертных.

"Пернатые гости" - поэтическое название даосских монахов, уподобляющее их порхающим в небе бессмертным, в которых они веруют и блаженства которых добиваются.

После второй стражи - то есть после одиннадцати часов вечера.

Даос Цзюй Яожу

Цзюй Яожу жил в Цинчжоу. Жена у него умерла, он бросил дом и ушел.

Через несколько лет после этого он появился в даосской одежде, неся на себе молитвенную циновку.

Проведя одну ночь, собрался уходить. Родня и родственники силком оставили дома его одежду и посох. Цзюй сказал, что пойдет побродить, и дошел до конца деревни. Вышел он в поле, и вот все его одежды и вещи Плавно-плавно вылетели из дома, устремившись за ним вслед.

Талисман Игрока

Даос Хань жил в храме Небесного Правителя, находящемся в нашем уездном городе. Он делал много волшебных превращений, и все звали его святым гением. Мой покойный отец был особенно дружен с ним и всегда, когда бывал в городе, его навещал.

Однажды они с покойным дядей направились в город и решили проведать Ханя. Как раз он им встретился на дороге, дает ключ и говорит:
- Пожалуйста, идите вперед, откройте дверь и усаживайтесь. Через самое небольшое время я тоже приду.
Они делают, как он говорит, являются в храм, отпирают замок - а Хань уже сидит в комнате. И вещей в таком роде было очень много.

Один из моих родственников - давно уж это было - имел пристрастие к азартным играм. Через моего покойного отца он тоже познакомился с Ханем. Как раз в это время в храме Небесного Будды появился некий хэшан, специализовавшийся на игрe в домино. Игру он вел очень широко, и вот мой родственник увидел это и пристрастился. Собрал все свои деньги и пошел играть. Последовал крупный проигрыш, после которого душа его загорелась еще сильнее. Переписал, заложил землю и хозяйство - опять пошел. К концу ночи все было спущено. Побрел с унылым, грустным видом неудовлетворенного человека и на пути зашел к Ханю. Настроение у него было тяжелое, безрадостное, говорил, теряя нить и порядок мыслей...

Хань стал расспрашивать - и человек рассказал ему все как есть.
- При постоянной игре, - смеялся Хань, - не бывает без проигрышей. Вот если ты мог бы перестать, закаяться, - я б тебе все это вернул.
Мой родственник сказал ему тогда:
- Если только удастся, как говорится, "жемчужинам вернуться в залив Хэ", то я железным пестом разобью кости вдребезги.

Тогда Хань взял бумагу и написал талисман; вручил его родственнику для ношения в поясе и сделал ему наставление:
- Можешь только вернуть свои прежние вещи, и сейчас же остановись. Не смей, как говорится, взяв Лун, смотреть затем на Шу.

Кроме того, он вручил ему тысячу мелких монет, условившись, что он выиграет и отдаст.

Мой родственник пришел в полный восторг и отправился играть. Хэшан, посмотрев его деньги, нашел, что это ничтожно и что не стоит по мелочам играть. Однако тот настаивал, приглашая бросить хоть раз. Хэшан с улыбкой согласился. Родственник поставил сразу целиком всю тысячу, как одну монету. Хэшан бросил: ни выигрыш, ни проигрыш. Родственник поставил две тысячи - и опять проиграл. Затем стал мало - помалу увеличивать и догнал до десяти с чем - то тысяч. При этом явно лежат черняки, крикнет - и вдруг все они становятся белым жиром.

Родственник прикинул: оказалось, что все то, что он ранее проиграл, в мгновение ока полностью вернулось. И стал втайне думать, что выиграть еще несколько тысяч было бы тоже очень хорошо: опять стал играть, но кости уже стали хуже и хуже. Удивился, встал, посмотрел в пояс - талисман, оказывается, уже исчез.

Сильно перепугался и перестал играть. Забрал деньги, пришел в храм. Оказалось, по общей раскладке, что за вычетом долга Ханю и того, что он проиграл в самом конце, как раз выходит то, что он имел до игры. Обнаружив это, со стыдом стал извиняться перед Ханем за свой грех - потерю амулета.
- Он уже здесь, - сказал с улыбкой Хань, - я ведь крепко наказал тебе не жадничать, а ты не изволил, сударь, слушаться. Вот я и убрал его.

Послесловие рассказчика

Историк этих необыкновенных вещей сказал бы при этом следующее:

То, что в нашей поднебесной повергает ниц и уничтожает семьи, не знает более быстрого способа, нежели азартная игра. То, что в нашей поднебесной разрушает добродетель, точно так же не знает более сильного средства, чем азартная игра. Войти в нее - это как бы погрузиться в море фантома: где дно - ты ведь не знаешь.

В самом деле, люди торговые, люди сельские - и те и другие имеют свое основное дело. Люди, как их называют, "од и историй" тем более дорожат, так сказать, "полудюймом тени". Да, тащить на себе соху или, как говорят, "хватать поперек книгу" - несомненно, самый правильный путь к основанию своего дома. Однако и так называемая "чистая" беседа за вином - в умеренном количестве - тоже дело хорошее: оно сообщит полет и даст опору вдохновению.

А ты, игрок, якшаешься, связываешься с порочными друзьями и все ночи напролет, не отрываясь, как в бесконечной ленте, сидишь за игрой. Выворачивая мошну, вытряхивая короб, ты вешаешь золото на небе опасных утесов, ломких вершин. Крича чет, выкрикивая нечет, ты ищешь чуда у блудящей и глупой кости. Вертясь, кружась возле этих пяти деревяшек, ты мнишь себя шествующим среди круглых жемчужин. Держа в руке несколько костяшек, ты напоминаешь человека с круглым веером. Влево кинешь взгляд на других, вправо заглянешь к себе - просмотришь до дыр, будь хоть дьявольские зрачки. Наружу объявляешь себя слабым, а тайком действуешь, как силач, истрачиваясь до конца на чертовские, сатанинские уловки.

У ворот твоих ждет гость, а ты все еще любовно жмешься у притона. Над домом твоим вздымаются дым и пламя, а ты остаешься погруженным, влипшим в свой поднос. Забываешь о еде, разрушаешь сон, надолго втягиваешься и становишься маньяком. Язык лопнул, потрескались губы, посмотреть на тебя - ты словно черт!

Когда же все твои войска окончательно будут биты, горящие глаза твои напрасно всматриваются... Глядишь на игру - и вдруг рев и стенания твои рвутся густой, густой струёй.

Взглянешь на дно своей мошны: связки монет исчезли - и, как пепел, мертвеет стужей сердце крупной личности.

И вот, вытянув шею, бродишь, блуждаешь, весь полный сознания беспомощности пустых своих рук. Понуря голову, в тяжком унынии возвращаешься домой уже в глухую ночь...

К счастью, тот, кто будет тебя ругать, спит, и ты боишься разбудить собаку - как бы не залаяла. На горе, в желудке, давно уже пустующем, голод: посмей - ка ворчать, что похлебка вся!

Однако ты уже продал детей, заложил землю и все еще надеешься на "возвращение жемчужин в залив Хэ". И вдруг нежданно - негаданно, прежде чем огонь спалит бровинку, окажется, что ты все время ловил луну в реке Цан.

Теперь, после того как ты потерпел аварию, - дай, думаешь, рассужу, как и что, - оказывается, ты уже стал низкого разбора... Спроси - ка у игроков, кто из них наиболее пристрастился, - они хором выдвинут из своей среды беспорточного господина. Самое же скверное - это когда, затрудняясь терпеть в животе своем дупло, ты отдаешься в гнездо свирепых громил...

И вот, почесав в голове, не зная, что предпринять, ты дойдешь до мольбы о помощи к коробке с духами.

О, горе тебе! Разрушаешь свое доброе начало, губишь свое честное поведение, уничтожаешь имущество и теряешь сам себя...

Что, как не азарт, является путем ко всему этому?

Комментарии переводчика

Небесный Правитель - один из титулов, которыми суеверные монахи Китая награждали в разные времена божество, ведающее всеми делами преисподней и воздающее по смерти каждому из людей то, что он заслужил. Полный его титул гласит: "Небесный Правитель, Человеколюбец, Совершенный, Великий Царь". Обычное название этого духа: Дух Восточной Вершины (Тайшань), по месту его пребывания в Шаньдуне.

Если только удастся... "жемчужинам вернуться в залив Хэ"... - Намек на историческое повествование I века, рассказывающее о том, как некий Мэн Чан, назначенный на должность правителя округа Хэпу (на южных окраинах китайского побережья), где население занималось ловлей жемчужин, устранил алчные охоты на них прежних правителей, которые мучили народ бесконечными ловлями, согнавшими жемчужницы с места, и вернул драгоценности в родной залив.

...взяв Лун, смотреть затем на Шу. - Также намек на историческое повествование о жадном государе, алкавшем приобретения земель.

Люди... "од и историй" - ученые начетчики.

...дорожат... "полудюймом тени". - В книге "Хуайнань - цзы" (II в. до н. э.) читаем: "Человек - совершенство не дорожит яшмой в фут, но придает значение тени (солнечных часов) в вершок", то есть каждой минуте. В позднейшем жизнеописании Тао Каня (Ill - IV вв.) мысль эта развивается и далее: "Великий Юй (первый династийный государь) был совершенство - и жалел каждый вершок тени. Нам же, простой толпе, следовало бы щадить даже полудюйм".

..."хватать поперек книгу"... - В древних историях упоминается некий знаменитый преподаватель классического канона, ученики которого, приходя издалека, скапливались в таком огромном количестве, что для получения ответа на вопросы и сомнения при первых же ударах колокола, зовущего в класс, они хватали книгу поцерек и, как попало, раскрывали и мчались, боясь не попасть в ряд и пропустить на этот день совет учителя. Следовательно, здесь образное выражение для понятия - учиться с жадностью.

..."чистая" беседа за вином... - То есть отвлеченная, витающая в глубоких мистических сферах даосских учений, вдали от всяких тем и дел земли.

...кружась возле... пяти деревяшек... - Из пяти деревяшек или костяшек состоит описанная в рассказе игра.

...связки монет. - В старом Китае монеты отливались с квадратной дырой посредине. Через нее пропускалась веревка, па которую нанизывалась обыкновенно тысяча монет.

...ловил луну в реке Цан. - Поэт Ли Бо, по преданию, провел свою последнюю скитальческую ночь на реке Цан. Он был совершенно пьян, склонился за борт лодки, желая выловить из воды луну, и, потеряв равновесие, утонул.

...дойдешь до мольбы о помощи к коробке с духами. - То есть прибегнешь к последнему средству, заставив жену заложить приданое.

Девица из Чанчжи

У Чэнь Хуаньлэ, человека из Чанчжи, что в Лу, была дочь, умная и красивая.
Какой - то даос, проходя за подаянием, бросил на нее косой взгляд и ушел. С этих пор он, со своей чашкой в руке, каждый день подходил к их дому.

Случилось один раз, что от Чэней вышел слепой. Даос нагнал его и пошел вместе, спросив его, зачем он сюда приходил. Слепой сказал, что он зашел к Чэ - ням выяснить определяющуюся судьбу.
- Я слышал, - сказал даос, - что в их доме есть девица. Мой родственник хочет искать случая посвататься и породниться, но дело в том, что он не знает, сколько ей лет и как расположены ее знаки.

Слепой рассказал ему; даос попрощался и отошел.

Через несколько дней после этого девица вышивала у себя в комнате. Вдруг она почувствовала, как ноги стали неметь, деревенеть. Вот уже дошло до лядвий, дальше, выше - дошло до поясницы, до живота. Миг - и в полном обмороке свалилась на пол.

Прошло, наверное, не меньше четверти часа, прежде чем она, еле сознавая что - либо, все же могла встать. Пошла искать мать, чтоб рассказать ей. Выйдя за двери, смотрит - среди широких, необъятных черных волн, как нить, вьется дорожка... В ужасе попятилась она обратно, а уже двери, постройки и весь дом были затоплены и исчезли в черной воде. Смотрит дальше, - на дороге прохожих очень мало, и только медленно идет перед ней даос. Девица издали поплелась за ним, рассчитывая, что раз он из одних с ней мест, то что - нибудь ей расскажет.

Пройдя несколько ли, вдруг она видит какой - то деревянный дом. Присмотрелась - да это ее же родной дом.
- Как, - вскричала она в крайнем изумлении, - я в такую даль бежала, неслась, а нахожусь в своей деревне? Как это я все время была в таком омрачении?

Радостно вошла домой. Отец с матерью еще не вернулись. Опять, как и раньше, прошла в свою комнату:
оказывается, вышитые башмаки по - прежнему лежат на постели.

Теперь она сама почувствовала, что от этого стремительного бега она пришла в крайнее изнеможение. Подошла к кровати и села отдохнуть. Даос схватил ее н прижался. Девица хотела закричать, но видит, что онемела и не может подать голоса.

Даос быстро достал острый нож и вырезал ей сердце. И вот девица чувствует, как ее душа взлетела, вспорхнула, отошла от своей оболочки и так осталась. Посмотрела на все стороны: комната и дом исчезли совершенно... Но появилась какая - то обвалившаяся глыба скалы, накрывающая ее, как шляпой.

Взглянула на даоса. Он взял кровь ее сердца и кропил на деревянную куклу. Вслед за этим он сложил пальцы и стал творить заклятие. Девица почувствовала, что теперь деревянный человек с ней сливается.
- С этих пор, - приказывал повелительно даос, - ты будешь слушаться, и служить мне, куда ни пошлю. Не сметь сопротивляться и делать не то, что надо!

С этими словами он взял ее и стал с собой носить.
У Чэней пропала дочь, и весь дом был в тревоге и смятении. Стали искать. Дошли до гор Нютоу и там только узнали от поселян, что, по слухам, под горой лежит какая - то мертвая девица с вырезанным сердцем. Чэнь помчался туда, осмотрел труп, - да, действительно, это его дочь. Весь в слезах, он обратился с жалобой к местному начальнику. Тот велел связать людей, живших под горой, и дать им по нескольку палок. Однако в конце концов никаких улик и нитей не добился, так что велел временно всех их задержать до тех пор, пока не будет произведено дознание.

Даос отошел на несколько ли и уселся у дороги под ивой.
- Послушай, - обратился он вдруг к деве, - сегодня я посылаю тебя на первую службу. Ты пойдешь подслушивать, как в городе будут разбирать уголовное дело. Когда пойдешь туда, то тебе придется укрыться наверху, в теплой комнате. Если только заметишь, что чиновник взял печать, сейчас же убегай. Хорошенько запомни, не забудь! Даю тебе срок такой: пойдешь в час чэнь (7 - 9 утра), придешь в сы (9 - 11 утра же). Если опоздаешь на четверть часа, я возьму иглу и уколю твое сердце, чтобы причинить тебе живую боль. Опоздаешь на две четверти, уколю двумя иглами. Если ж на три четверти часа опоздаешь, я доведу твою душу до полного уничтожения.

Слыша это, дева в испуге и ужасе тряслась всеми конечностями, затем вспорхнула, как ветер, и полетела. Мгновение - и она была уже в канцелярии правителя. Там, как было ей сказано, она улеглась наверху. Как раз в это время поселяне с подножия горы на коленях были расставлены под возвышением камеры. Допрос еще не производился, но чиновнику случайно пришлось взять печать для скрепления официальной бумаги. Дева не успела скрыться, как печать была уже вынута из чехла. И вот она почувствовала, что тело ее тяжелеет и мякнет. Бумажные рамы потолка как будто уже не могут ее выдержать и с шумом захрустели. Вся камера посмотрела туда удивленными глазами. Чиновник велел еще раз поднять печать, - зашумело, как в первый раз. Подняли в третий раз - дева свалилась вниз головой на пол. Все в камере это слышали. Чиновник встал и, обратясь к деве, сказал тоном заклинания:
- Это обиженный бес. Ты сейчас же должна все напрямик здесь изложить. Я смою твою обиду, обелю тебя!

Дева, рыдая и глотая слезы, прошла вперед и рассказала всю историю, как даос ее убивал, как он ее посылал.

Чиновник послал казенных служителей, велев им бегом бежать к иве. Даос действительно оказался там. Его схватили и привели в камеру.

При первом же допросе он сознался. Тогда чиновник отпустил задержанных, испросил деву, куда она направится после того, как теперь ее обида смыта.
- Я хочу, - сказала она, - идти к вам, большой человек.
- Да, но у меня в канцелярии, - - отвечал тот, - нет места, куда бы тебя деть. Не лучше ли будет, если ты все - таки вернешься в свой дом?

Дева довольно долго молчала. Потом сказала:
- Эта канцелярия и есть мой дом. Дайте, я пройду! Чиновник стал было ее расспрашивать, но уже все звуки смолкли.
После службы он ушел к себе в покои. Оказывается, жена его родила девочку.

Комментарии переводчика

...выяснить определяющуюся судьбу. - Обычное для слепых в старом Китае занятие - гаданье.

...сколько ей лет и как расположены ее знаки. - В непременное условие бракосочетаний входило, чтобы восемь знаков женила и невесты, то есть по два особых обозначения для года, месяца, дня и часа рождения, отнюдь не противоречили друг другу. На это были особые формулы, а главным образом - произвол гадателей.

...чиновник взял печать... - Нечистая сила боится эмбдем царской власти, ибо царь может жаловать богов, а те, польщенные, могу т уничтожить бесов.

...обиженный бес. - "Гуй" (в тексте Ляо Чжая) не бес в нашем смысле этого слова; это скорее неупокоенная душа, которая мечется по земле и всем вредит.

Большой человек - ваше превосходительство.

Врачебное искусство Чжана

Бедный простолюдин Чжан из Ичжоу как - то встретил на дороге даоса, который отлично владел так называемым "отражением духа".

Даос рассмотрел его лицо и сказал:
- Ты, должно быть, будешь богат от искусного дела.
- Чем же мне заняться? - спросил Чжан. Даос опять посмотрел:
- Врачебным искусством, - сказал он.
- Я знаю только, как говорится, знаки чжи и у, - возразил Чжан. - Как же я могу им овладеть? Даос засмеялся.
- Чудак ты! - сказал он. Разве для знаменитых врачей обязательно знать много знаков? Знай себе действуй!

Вернулся Чжан домой. Дом был бедный, и делать ему тут было нечего. И вот он начал искать и подбирать врачебные рецепты, идущие, так сказать, "с моря", и затем продавать их в своей лачуге.

Теперь он подмел пол, устроил торговое помещение и открыл лавку "Рыб, зуба и пчел", в которой, торгуясь и пререкаясь, стал промышлять себе меры и мешки хлеба. Однако никто этому не удивлялся.

Как - то случилось, что начальник Цинчжоуской области захворал кашлем и послал людей с казенным нарядом по всем подвластным ему местам, требуя лекарства. Ичжоу всегда был горным захолустьем, в котором было мало врачебных дел мастеров. Однако местный начальник, боясь, что не будет никакой возможности исполнить наряд, послал, в свою очередь, по деревням распоряжение самим доставить в его канцелярию сведения о врачах. Тогда общим голосом выдвинули Чжана, и начальник велел его сейчас же позвать.

Как раз в это время Чжан сам страдал удушьем и не мог себя вылечить. Узнав о приказании, сильно испугался и стал наотрез отказываться. Начальник тем не менее не слушал и кончил тем, что с почтой отправил его к месту назначения.

Дорога шла через глубокие горы. Чжана мучила сильнейшая жажда, и припадки удушья все усиливались. Въехав в деревню, он стал просить воды, однако в этих горах цена воды была вровень с так называемым "яшмовым соком", и Чжану, который всюду ходил и выпрашивал воды, никто ее не давал. И вот, видя, что какая - то женщина промывает полевые овощи, - причем овощей - то было много, а воды мало, так что жижа в чашке была густа и мутна, как слюна, - Чжан, которого жажда палила отчаянно, до того, что он еле мог терпеть, тут же выпросил оставшуюся от промывки жижу и выпил ее.

Жажда быстро была утолена. Так же быстро вдруг остановилось и удушье. Чжан подумал про себя: "Вот оно, чудесное снадобье!"

Когда он приехал в областной город, то лекаря со всех городов уже давно испробовали все свои средства к излечению, но больному нисколько не было легче. Вошел Чжан. Потребовал какого - нибудь потайного места для изготовления своих средств. Рецепт свой он отдал на рассмотрение всем: и домашним и посторонним, и затем послал человека достать у поселян гороха, бобов и прочих овощей. Промыв их, он в виде сока преподнес это начальнику.

После первого же приема болезнь сильно сдала, и начальник, чрезвычайно обрадовавшись, одарил Чжана самым щедрым образом и дал ему на вывеску золотом писанную доску.

С этих пор имя Чжана разнеслось и твердилось всюду. У ворот его всегда было словно на базаре. К чему бы он ни приложил свои руки - никогда не бывало, чтобы не получалось полного действия.

Какой - то больной простудой пришел рассказать о болезни и просить лекарства. Чжан в это время был пьян и по ошибке дал ему лекарство от лихорадки. Затем, проспавшись, он сознал промах, но не посмел кому - либо об этом сказать. Через три дня к нему с визитом появляется человек, одетый в самое нарядное платье, и благодарит его. Чжан осведомился, кто он такой, - оказывается, тот самый, кто болел простудой. Его, видите ли, сильно рвало, потом сильно пронесло - и он поправился.

Случаев в этом роде было великое множество, и Чжан с этих пор прослыл знатным богатеем.

Он теперь стал еще больше себя ценить, по известности своей и плате. Если те, кто его приглашал к себе, не давали больших денег и не присылали покойной повозки, он не ехал.

Комментарии переводчика

... владел... "отражением духа", - То есть искусством физиогномики, гаданья по чертам лица, сильно распространенным в старом Китае.

Я знаю только, как говорится, знаки чжи и у. - Это сказано в повествовании о жизни большого поэта VIII века Бо Цзюни, который семи месяцев от роду уже знал эти два очень часто встречающихся знака (чжи - знак притяжения, глагольных функции и т. д.; у - не, нет, без). Конечно, неграмотный человек не мог сказать такой фразы, и это лишний пример двуязычия повестей Пу Сунлина.

Разве для знаменитых врачей обязательно знать много знаков? - Гадкая сатира из китайских врачей, иногда действительно почти безграмотных, но просто продолжающих отцовское дело. Однако китайская медицина - сложное и серьезное искусство, - если не полноправная наука, - имеющее огромную литературу; вот уже триста лет она привлекает внимание европейских врачей и естествоиспытателей.

...врачебные рецепты, идущие, так сказать, "с моря"... - По-нашему, "с ветру", валяющиеся зря по углам и никому не нужные.

...открыл лавку "Рыб, зуба и пчел"...-То есть изделий из рыб, костей и меда - общий тип сельских вывесок для лавок, торгующих аптекарскими товарами.

...цена воды была вровень с так называемым "яшмовым соком"...- "Яшмовым соком" (в этом выражении слово "яшмовый" не означает, конечно, происхождение сока, а является простым качественным показателем, в смысле "прекрасный", "чудесный") именуется в китайских книгах тот нектар, который, по учениям даосских писателей, может продлить жизнь и вместе с так называемою "золотой киноварью" добывается подвижническими усилиями святых алхимиков. В поэзии под "яшмовым соком" разумеется иногда вино, делающее с человеком чудеса. Так, у поэта Бо Цзюйи;
Жбан приоткрыв, лью-разливаю по чаркам
Яшмовый сок, желтого золота жир.

...золотом писанную доску. - На лакированной черной или красной доске писались огромные знаки, восхвалявшие искусство врача о таком, например, роде: "Прикоснулся рукой - родил весну (новую жизнь)" и тому подобное.

Воскресший Чжур

У богатея - поселянина Ли Хуа - была земля в Чанчжоу. Ему перевалило уже за пятьдесят, а сына у него не родилось. Была только дочь, по имени Сяоху - эй, девушка красивая, тонкая. Муж и жена ее любили и дорожили ею больше всего на свете, но четырнадцати лет она вдруг захворала и умерла. Стало мертво, безмолвно в ее домике и спальне; у бедных родителей стало еще меньше смысла жить.

Взяли прислугу - наложницу, и та через год родила сына.

Теперь они берегли его, как древние люди большую чудесную яшму, и назвали его Чжур (жемчужина). Мальчик рос крупным, сильным, - любо было смотреть. Однако был сильно неразвит и слабоумен, так что пяти, даже шести лет не мог отличать бобов от пшеницы, да и говорил с большим трудом, все время запинаясь. Но отец все же любил его и знать ничего не хотел о его недостатках.

В это время в деревне появился кривой хэшан. Он ходил по улице и просил милостыни, обещая подавшему блаженную буддийскую судьбу. Оказалось, что он знает, у кого что делается дома, даже самые потайные женские дела. Поселяне, изумленные и напуганные этим, считали его божеством и передавали при этом еще, что он умеет давать человеку жизнь или смерть, посылать на него беду или же, наоборот, награждать его счастьем. И он вызывал каждого из поселян, назначая, сколько тот должен дать денег: десятки, сотни дяо - кричал, требовал, и никто не смел ему отказать.

Зайдя к Ли, он потребовал у него сотню дяо. Ли, затруднившись такой суммой, предложил ему десять лан, но хэшан не брал. Тогда Ли стал набавлять и дошел уже до тридцати лан, но хэшан сказал ему сурово:
- Чтоб было сто дяо! Меньше - ни деньги! Тут Ли рассердился, взял свои деньги, повернулся и ушел. Хэшан яростно вскочил и крикнул ему:
- Ну, смотри, раскаешься!

Не прошло нескольких дней, как у Чжура заболело сердце, он ползал по кровати и скреб ее ногтями, а лицо его стало землисто - пепельного цвета. Ли испугался, схватил восемьдесят лан и побежал к хэшану, умоляя его о помощи.
- Много денег - много и хлопот, - смеялся хэшан. - Однако что может для тебя тут сделать бедный горный монах?

Когда Ли пришел домой, Чжур был уже мертв. Ли в сильном горе подал обстоятельную жалобу уездному начальнику. Тот приказал схватить хэшана и стал его допрашивать. Монах наговорил много разных, не идущих к делу, слов, и начальник велел дать ему палок, но удары по его телу производили такое впечатление, словно били по туфле.

Тогда начальник велел его обыскать, и были найдены при нем две деревянные куклы, маленький гробик, пять похоронных флажков.

Начальник разгневался, сложил свои пальцы, как это делают заклинатели, поднял руку и показал хэшану. Тогда тот перепугался, бросился в ноги начальнику и кланялся ему несчетное число раз, но начальник не слушал его, дал ему еще палок и забил насмерть. Ли повалился начальнику в ноги, всячески выражая свою благодарность, и вернулся домой.

Когда он пришел, уже вечерело. Он сел с женой на кровать и так сидел. Вдруг видит, что в комнату входит, еле ступая, какой - то маленький мальчик и говорит:
- Дедушка, что это ты так быстро шел? Я бежал изо всех сил, а догнать тебя не мог!

Ли смотрел на него. Судя по росту и сложению, ему можно было дать лет семь, восемь. Испугался Ли... Только что он хотел его расспросить, как заметил, что мальчик то скрывается из глаз, то вновь появляется и, вообще, виден в каком - то тумане, неясной мгле, словно кажется темному сознанию. Пока Ли то так, то сяк его рассматривал и к нему приступал, мальчик уселся на табурет. Ли столкнул его. Ребенок упал беззвучно.
- Дедушка, зачем ты так делаешь? - сказал он и в мгновение ока был снова на табурете.

Ли испугался и бросился вместе с женой вон.
- Папочка, мамочка, - плакал и кричал им вослед ребенок, но Ли вбежал в комнату наложницы и сейчас же крепко запер дверь.

Обернулся, смотрит - а ребенок уже у его колен.
- Что ты тут делаешь? - кричал вне себя от удивления Ли.
- Я из Сучжоу, - отвечал ребенок. - Моя фамилия Чжань. Когда мне было шесть лет, я потерял отца, а дядина жена меня не хотела взять и прогнала меня жить у деда по матери. Как - то раз я играл у ворот. Пришел злой хэшан, околдовал и убил меня под тутовым деревом. Потом стал мной помыкать, как тигр бесом. Обида моя была заперта в родниках могилы; сам я не мог высвободиться и превратиться в живого, но вот, к моему счастью, благодаря тебе, дедушка, начисто смыта несправедливость, и я хочу стать твоим сыном.
- Человек и мертвый дух, - сказал ему в ответ Ли, - идут разными путями. Разве могут они жить друг с другом?
- Дай мне, - продолжал настаивать мальчик, - малюсенькую комнатку, хоть с ящик величиной, поставь мне туда кроватку, постели постельку и вливай мне по чашечке в день холодной жидкой каши с соусом, а об остальном уж не заботься.

Ли согласился, чем привел мальчика в восторг. И вот он лег один спать в своей комнатке, а утром то входил к родителям, то выходил из их комнат, совершенно так, как все другие.

Затем он услыхал, как наложница горевала об умершем сыне, и спросил, сколько дней прошло с тех пор, как умер Чжур. Она ответила ему, что уже восьмой день.
- На дворе лютая стужа, - сказал мальчик. - Труп, должно быть, не гниет. Попробуемте разрыть могилу. Откроем гроб и посмотрим: если он еще не начал тлеть, то мальчик должен ожить.

Ли с радостью пошел с мальчиком к могиле. Отрыли яму и стали внимательно рассматривать мертвеца.

Покровы тела были совершенно, как у живого. Ли предался глубоко горестному раздумью... Потом оглянулся - нет мальчика! Удивленный этим внезапным исчезновением, Ли взял труп сына и принес домой. Только что он положил его на кровать, как у мертвеца зашевелились веки, и он открыл глаза. Немного спустя, он потребовал кипятку. Выпив воды, он вспотел, а вспотев, встал. Все страшно обрадовались, видя, что Чжур снова жив. К тому же он стал теперь гораздо смышленнее, толковее и проворнее, чем прежде.

Однако ночью он опять лежал вытянувшись и без малейшего дыхания. Вокруг него стояли и смотрели:
он был темен и суров, словно мертвец. Думая, что он опять умер, дались диву. Однако как только стало светать, он проснулся, как будто от какого - то сна. К нему подошли и стали расспрашивать.
- Когда я был при колдуне - хэшане, - рассказывал он, - я был не один; со мной вместе был еще мальчик, по имени Гэцзы. Вчера он тоже побежал за папой; но не мог за ним поспеть, и мне пришлось с ним там назади проститься. Он теперь на том свете усыновлен крупным чиновником Цзяном, и живется ему богато и весело. Вчера ночью он по этому случаю позвал меня пойти с ним поиграть и на прощание подарил мне лошадку с белой мордой. С ней я и вернулся.

Мать воспользовалась случаем, чтобы спросить, не видел ли он на том свете Чжура.
- Чжур ваш, - отвечал он, - там уже переродился. Ему, знаете ли, с папой не было дано судьбой быть сыном и отцом. Он ведь был всего - навсего нанкинский Янь Цзыфан, пришедший потребовать свой долг в сто десять дяо, оставшийся без выплаты!..

Надо сказать, что в свое время Ли торговал в Нанкине и задолжал Яню за товар. Выплатить стоимость этого товара он так и не успел, ибо Янь умер. Однако об этом решительно никто не знал, и Ли, услыхав, что говорил мальчик, сильно подивился.

Мать спросила его, не видел ли он своей сестрицы Хуэй.
- Не знаю ее, - отвечал он. - Схожу еще раз, наведу справки.

Дня через два он рассказывал матери:
- Сестрица Хуэй на том свете живет прекрасно. Она вышла замуж за младшего сына Чуцзянского князя. Жемчугом и бирюзой полны ее нарядные волосы. Выйдет за двери - сейчас же десятки и сотни слуг ее свиты кричат впереди и отвечают сзади.
- Почему же она ни разу не придет проведать нас? - спрашивала мать.
- Раз человек умер, - говорил ей в ответ сын, - у него вообще с родными по крови не остается никаких связей. Однако если с ней немного поговорить о том, что было в ее прежней жизни, то она словно проясняется и начинает вспоминать и задумываться. Вчера я просил Цзяна ввести меня к ней. Когда я вошел, она велела мне сесть на коралловый диван. Я стал с ней говорить о том, как отец и мать о ней помнят и думают, но она слушала меня, словно во сне.
- Когда ты, сестрица, была жива, - говорил я ей, - ты любила вышивать цветы - супруги на одном стебле, и как - то раз ты ножницами порезала себе под ногтем, так что кровь залила весь шелк. И тогда ты вышила тучи в красной воде. Эта вышивка до сих пор еще висит у мамы на стене перед кроватью. Она смотрит на нее. и думает о тебе, - ты так и не выходишь у нее из сердца. Ты забыла об этом, сестрица? Когда я ей это рассказал, она вдруг затосковала и была тронута до глубины души.
- Надо сейчас же заявить мужу, - сказала она, - что я иду проведать маму.
Мать спросила, когда же она придет, но мальчик не знал, но вот однажды он зовет ее и кричит:
- Сестрица идет!.. Близко уже! При ней целая свита слуг. Надо приготовить вина и напитков, да побольше!

Через несколько минут он уже кричал, вбежав в комнату матери:
- Сестрица прибыла!
Взял диван, перенес в гостиную и сказал:
- Сестрица, посиди, отдохни пока!

Был чуть слышен плач, но никого не было видно. Мальчик распоряжался, чтобы в честь гостьи пожгли бумагу, потчевал вином слуг за воротами. Затем он вернулся и сказал:
- Пусть твоя свита пока уйдет!

Затем девочка спросила, цело ли еще зеленое шелковое одеяло, которым она раньше покрывалась: там еще была дырочка, величиной с горошину, прожженная свечой. Мать сказала, что оно еще цело, сейчас же открыла сундук и вынула. Затем мальчик обратился к матери.
- Сестрица, - сказал он, - велит мне постлать ей в ее прежней комнате. Она утомилась и хочет лечь. А завтра она снова будет с тобой говорить, мама!

Дочь соседей Чжао была раньше подругой Хуэй: они вместе работали над вышиванием. И вот, как раз в эту ночь, она видит во сне, что Хуэй является к ней в головном уборе высокопоставленной дамы и в пурпурной шали, смотрит на нее, говорит и смеется, как живая.
- Я теперь уже существо иного мира, - сказала она ей при прощании. - Отец и мать видят меня теперь так же, как видят отсюда Желтую реку или гору Тай. Я хочу воспользоваться тобой, милая сестрица, чтобы в твоем образе говорить с моими родными. Ты не пугайся и не бойся!

И вот утром, только что дочь Чжао заговорила с матерью, как вдруг ударилась об пол и в обмороке замерла. Очнулась она только через несколько времени.
- Я - ваша маленькая Хуэй, - говорила она. - Сколько уж лет прошло с тех пор, как я рассталась с вами. Смотрите, у вас уже появились белые волосы!
- Дитя мое, - вскричала в испуге мать, - ты больна, ты с ума сошла.

Девочка откланялась и сейчас же вышла. Мать, поняв, что тут что - то неладно, бросилась за ней и прошла прямо к Ли. Ее девочка сидела там, обняв старуху Ли, и горько плакала. Ошеломленная, Чжао не понимала, что все это значит.
- Я вчера пришла к вам, - говорила девушка, - сильно усталой и ни слова не успела вам сказать. Какая я скверная дочь! Среди пути я покинула ваш милый дом и умерла во цвете сил, заставив вас горевать и думать обо мне с тоской. Можно ли, скажите, чем - либо выкупить такое злодейство?

Старуха Чжао теперь поняла и заплакала.
Ли расспрашивала девочку:
- Я слышала, что ты теперь такая знатная дама! Как это отрадно материнскому сердцу! Однако раз ты поселилась в княжеском доме, как тебе удалось прийти сюда?
- Мой супруг, - отвечала ей дочь, - со мною очень нежен. Свекор и свекровь тоже любят и балуют меня. Ни ревности, ни злобы я не вижу ни в ком.

Хуэй при жизни, бывало, любила подпирать лицо рукой. И теперь, говоря с матерью, девочка делала то же самое. И вообще все манеры остались прежние, и душа ее проявлялась совершенно так же, как при жизни.

Во время этого разговора вдруг вбежал Чжур.
- Сестрица, за тобой пришли, - кричал он. Девочка вскочила, поклонилась матери, заплакала и сказала:
- Прощайте, я ухожу!

С этими словами она снова упала в обморок и только потом очнулась.

Через несколько месяцев Ли сильно занемог. Лечили его, ни одно снадобье не действовало.
- Не сегодня, так завтра, - говорил мальчик. - Все равно, боюсь, ничто не спасет. Смотрите, вон два черта сидят около его постели. У одного в руках железная палка, а другой уже тянет за пеньковую веревку длиной футов в пять. Я с утра до ночи умоляю их уйти, но бесплодно.
Мать заплакала. Затем стала приготовлять одежду и покрывало.

Когда уже стемнело, мальчик вдруг ворвался в комнату с криком:
- Эй вы, посторонние женщины, убирайтесь отсюда! Муж моей сестры идет навестить дедушку! И вдруг забил в ладоши и захохотал.
- В чем дело? - спрашивала мать.
- Мне смешно на этих двух чертей. Когда они услыхали, что зять придет, то оба поползли и спрятались под кровать, словно черепахи.

Через минуту он, обращаясь к кому - то в пространство, приветствовал и спрашивал зятя о здоровье. А потом опять захлопал в ладоши.
- Смотрите, оба беса - то! Умолял их уйти, так они не уходили. А теперь - как хорошо - ушли за ворота! Выпроводив бесов, мальчик вернулся и сказал:
- Зять уехал. Оба черта у него привязаны к седлу. Теперь папина болезнь пройдет, наверное! Ведь зять обещал, когда вернется к себе, доложить великому царю и "просить папе с мамой по сто лет каждому.

Весь дом ликовал. Действительно, к ночи больному стало значительно легче, а через несколько дней он окончательно поправился.

Отец пригласил к сыну учителя. Юноша оказался очень понятливым и восемнадцати лет уже прошел на уездных экзаменах. Он, между прочим, умел рассказывать о том, что бывает на том свете. Если кто - нибудь в деревне хворал, он сейчас же указывал" где сидит бес или другая нечистая сила. Тогда жгли это место, и больному всегда становилось лучше.

Потом как - то его вдруг схватило. Кожа на теле потемнела, стала багровой.
- Мне мстят черти, - говорил он сам, - за то, что я их разоблачаю.

После этого он уже больше не стал ничего говорить.

Комментарии переводчика

...стал мной помыкать, как тигр бесом. - Рассказывают, что когда человек повстречает тигра, то его платье и пояс сами собой расстегиваются, ибо тигр ест только голого человека. Это ему устраивают слуги-бесы. Откуда же они берутся? А вот откуда: когда тигр загрызет человека, то его душа не смеет никуда уйти и служит тигру, как слуга барину.

...вышивать цветы-супруги... - Имеются в виду два цветка на одном стебле.

...в честь гостьи пожгли бумагу... -То есть бумажные изображения разных предметов, через огонь претворяющиеся в подлинные пещи, служащие покойнику на том свете.

...видят меня теперь так же, как видят отсюда Желтую реку или гору Тай. - То есть как нечто находящееся очень далеко от них.

Даос угощает

Студент Хань происходил из древней известной семьи и отличался гостеприимством. Некий Сюй, живший в той же деревне, часто сидел у него за вином. Как - то раз, когда он был у Ханя, у дверей дома появился неизвестный даос со своей чашкой и просил милостыни, Ему бросили денег, потом крупы - он, однако, не брал и при этом все же не уходил. Слуга рассердился и ушел в дом, не обращая на него более никакого внимания.

Хань, слыша все продолжающийся стук в дверь, спросил слугу, в чем дело, и тот стал рассказывать. Но не окончил он еще своих слов, как даос уже был в комнате. Хань пригласил его сесть с собой. Даос поднял руки вверх и сделал приветствие сначала хозяину, а потом и гостям. Затем он сел. Хань стал его расспрашивать и узнал, что он только что поселился в заброшенном храме, находившемся в восточном конце деревни.
- Скажите, - изумлялся Хань, - когда вы успели, как говорят, "дать приют святому журавлю" в этом храме? Я ровно ничего об этом не слыхал и не знаю. Простите, что я не сделал, что полагается хозяину по отношению к прибывшему гостю!
- Простите и вы, - отвечал даос, - меня, человека полей и лесов, за то, что, прибыв недавно сюда и не имея ни друзей, ни знакомых, я осмеливаюсь попросить вас напоить меня вином... Я слышал о вашей широкой натуре и щедром гостеприимстве...

Хань предложил ему свою чарку. Оказалось, что он мог пить сколько угодно.
Сюй, видя на монахе грязную и рваную одежду, отнесся к нему с весьма заметным высокомерием и еле с ним говорил. Хань тоже держал себя с ним, как с заморским торговцем. А тот быстро выпил одну за другой более двадцати чарок и тогда только откланялся и ушел.

С этой поры каждый раз, как у Ханя были гости, даос уже был тут. За обедом обедал, за вином пил. Ханю его назойливость стала надоедать. И вот раз, сидя за вином, Сюй, желая поиздеваться над ним, сказал:
- Послушайте, даосский настоятель, вот вы тут каждый день в гостях. Что ж вы ни разу ее пожелаете быть сами нашим хозяином?
- Даос, - отвечал тот, смеясь, - в этом смысле совершенно похож на вас, почтеннейший: у того и другого над парой плеч имеется по глотке. Так ведь?

Сюю стало стыдно, и он не нашелся ничего возразить.
- Впрочем, - продолжал даос, - я уже очень давно об этом думаю. Придется воспользоваться данным случаем, чтобы как - нибудь понатужиться н угостить вас смиренной чаркой воды, что ли...
Когда они кончили пить, монах твердил им:
- Завтра в полдень, надеюсь, вы осчастливите меня своим высоколестньм посещением!

На следующий день Хань и Сюй решили идти вместе, думая, что он, конечно, ничего не устроит. Однако монах уже ждал их по дороге к храму. Когда они вошли в двери, то увидели, что все дворы и здания были отделаны совершенно заново и целый ряд строений прихотливо извивался, одно за другим, словно тучи или лианы. Оба приятеля сильно изумились этому зрелищу.
- Действительно, - говорили они монаху, - мы уже давно здесь не были. Но когда же вы начали все это строить?
- Да не так давно, - отвечал даос, - закончили мы работы.

Теперь вошли в келью и увидели, что мебель блещет красотой и ни у какого магната в доме такой не найти. Хань и Сюй приняли серьезный вид и засвидетельствовали монаху свое почтение.

Сели за стол, и сейчас же стали подавать вино и носить блюда. Смотрят: суетятся проворные юноши лет шестнадцати, не более, одетые в атласные халаты и красные сапоги. Вино и яства чудесно пахнут, великолепны. Наставлено притом же всего в крайнем изобилии.

Когда кончили обедать, подали еще легкий десерт. Тут были какие - то дорогие фрукты, причем гости большинству их не знали даже названий.
Они лежали в чашах, сделанных из горного хрусталя и дорогих камней, так и сиявших на весь стол. Пили из стеклянных чар, чуть не больше фута в обхват.
- Позвать сюда сестер Ши! - сказал даос.

Слуга ушел, и сейчас же появились две красавицы. Одна была высокая и тонкая, нежная, словно ива. Другая была ростом пониже и, очевидно, очень молоденькая. Обе были бесконечно привлекательны и грациозны.

Даос велел им петь и угощать гостей вином. И вот младшая ударила в кастаньеты и запела, а старшая вторила ей, играя на сквозной флейте. И голос, и звук их были чистые, тонкие...

Когда они кончили, даос поднял в воздух свою чару и настаивал, чтобы гости пили до конца, а потом велел всем снова налить.
- Вы, кажется, давно не танцевали, - обратился он к красавицам. - Не разучились еще?
Сейчас же появился мальчик, который разостлал на полу, у самого стола, большой ковер, и обе певицы, став друг против Друга, начали танцевать. Теперь их длинные платья веяли вокруг по воздуху, и душистая пыль неслась всюду.

Кончив танцевать, они небрежно облокотились на расписные ширмы. У Ханя и у Сюя в сердце стало свободно и хорошо, и душа их куда - то полетела. Незаметно для себя они окончательно охмелели. Впрочем, даос тоже не обращал на своих гостей внимания, перестал поднимать свою чару и приглашать их пить, поднялся и сказал:
- Будьте любезны, наливайте себе тут одни, а я пойду прилягу. Потом приду.

Отошел от стола и поставил к одной из стен диван, сделанный из прихотливого перламутра, а девушки сейчас же постлали, ему тут парчовую постель. Затем они помогли ему лечь.

Даос притянул к себе старшую и лег с ней на одной подушке, приказав младшей стать у постели и чесать ему спину.

Видя такую картину, приятели потеряли всякое хладнокровие.
- Слушай, ты, даос, - кричал на него Сюй, - так бесчинствовать нельзя!

С этими словами он направился к монаху и хотел его растормошить, но тот быстро вскочил и убежал. Сюй подошел к дивану и видит, что младшая из сестер все еще стоит у постели. В пьяном раже он схватил ее и потащил к дивану, стоявшему у стены напротив, и, обняв ее, улегся вместе с нею. Затем, увидя, что красавица, лежавшая на расшитой постели даоса, все еще спит, он посмотрел на Ханя и сказал:
- Послушай, что ты за диковинный чудак!

Хань мигом бросился к кровати, лег на нее и хотел вступить с красавицей в бесстыдную близость, но та крепко уснула, и, как он ни расталкивал ее, она даже не повернулась. Делать нечего - Хань обнял ее и уснул с ней вместе.

Рассветало. Пьяный сон проходил. Хань чувствовал у своей груди какой - то холодный, леденящий все тело предмет. Взглянул: оказывается, он обнял какой - то длинный камень и лежит под крыльцом.

Он бросился теперь искать Сюя. Тот еще не проснулся, и Хань увидел, что он лежит головой на камне, полном испражнений, и сладко спит в развалинах отхожего места. Толкнул его ногой - тот поднялся... Посмотрели друг на друга, полные недоумения, а вокруг них был двор, весь заросший бурьяном, развалины дома в две комнатки - и больше ничего.

Комментарии переводчика

Даос поднял руки вверх...-Церемония приветствия в Китае, как известно, состоит в том, что приветствующий складывает руки кулаками внутрь и поднимает их снизу вверх, не говоря при этом ни слова.

..."дать приют святому журавлю"...- Святой журавль, одинокий, не стаящийся с прочими птицами, считается символом и спутником даосского святителя. Рассказывают, что в VI в. один буддийский и один даосский монах пожелали поселиться в горах, славящихся красотой природы. Они оба просили их ходатайство доложить государю, который также был монах. Государь велел им обоим описать эту местность по знамению свыше. И вот даос вдохновился святым журавлем, прилетевшим на то место, а буддист-хэшан - посохом Бодисатвы (Будды-человека), стоявшим среди гор. Государь дал, конечно, предпочтение буддисту, ибо и сам был буддист. В данном рассказе говорится, разумеется, о водворении даоса на место.

Тонкий обман

Студент Ли жил в Цзясяне. Он был хороший лютнист. Как - то случайно, проходя по восточному предместью города, он увидел, что рабочие, копавшие землю, нашли древнюю лютню. Ли воспользовался случаем и купил ее задешево.

Стер с нее грязь - она засверкала каким - то необыкновенным блеском. Укрепил струны, стал играть. Чистота ее, звучность были также совершенно необычны. Радости Ли не было пределов. Ему казалось, что он приобрел знаменитую обхватную яшму.

Ли положил ее в парчовый мешок и запер на хранение в потайной комнате, не показывая ее никому, даже самым близким родственникам.

На свою должность в этот город прибыл только что назначенный сюда правитель Чэн. Он послал свой именной листок и сделал Ли визит. У Ли было обыкновенно мало знакомств, но раз начальник первый сделал этот шаг, то Ли ему визит отдал.

Прошло всего несколько дней, а начальник уезда уже пригласил его на вино. Ли пошел лишь после настойчивых просьб со стороны Чэна. Чэн оказался необыкновенно изящным, тонким человеком, совершенно отрешенным от всякой пошлости. Он судил и беседовал, прямо брызгал своим остроумием и образованностью, так что Ли он полюбился, и через день - два он тоже, в свою очередь, загнул листок и сделал ему ответное приглашение. За угощением обоим было очень весело, смеялись и еще более сошлись. С этих пор не было лунного вечера или цветочного утра, чтобы они не провели их вместе.

Так прошел с чем - то год. Как - то случайно Ли увидел в квартире Чэна лютню, обернутую в вышитый мешок. Она лежала на столе; Увидев ее, он сейчас же достал ее из мешка и стал со всех сторон рассматривать.
- Ах, ты тоже в этом понимаешь толк? - спросил Чэн.
- Да не то, чтобы очень, - сказал Ли, - но я всю жизнь любил лютню.
- Как, - воскликнул изумленный Чэн, мы с тобой друзья не первый день. Почему же ты ни разу не дал мне послушать своего отменного искусства?

С этими словами он пошевелил в жаровне, основательно раздул глубокий фимиам и стал упрашивать Ли сыграть какую - нибудь вещицу. Ли из уважения исполнил просьбу.
- Очень, очень высокая рука, - вскричал Чэн. - Теперь я хочу тебе представить и свое ничтожное умение... Не смейся только над мелким колдуном.
И заиграл песню о "Едущем в вихре"... Звуки бурно - бурно помчались, в них зазвучало нечто порвавшее с миром, ушедшее от бренного праха...

Ли почувствовал себя еще более ниспроверженным, чем слушавший его перед тем Чэн, и выразил ему желание служить, как служит учителю ученик.
С этой поры обоих их связала дружбой лютня, отчего их взаимные чувства стали еще прочнее и сильнее.

Прошел еще год, в течение которого Чэн передал Ли полностью все, что умел сам. Тем не менее, когда приходил Чэн, Ли неизменно давал ему в руки свою обыкновенную лютню, все еще не желая обнаружить перед ним своего тайного сокровища.

Однажды вечером они сидели, порядочно захмелев.
- А я знаешь, - сказал начальник, - только что сочинил пьеску. Не хочешь ли послушать?

И заиграл о Сянских женах. Взял глубокий тон тайной скорби: лютня словно плакала. Ли бросился вьфа - жать свое одобрение.
- Досадно, - сказал Чэн, - что нет у нас хорошей лютни. Если бы хорошую лютню достать, то И тон, и звук были бы еще превосходнее!
Ли просиял радостью.
- А у меня, - сказал он, - хранится тут одна лютня, сильно отличающаяся от обыкновенных инструментов... Но раз мне удалось повстречать Чжун Ци, посмею ли я долее скрывать ее в тайнике?

Открыл шкаф и принес лютню вместе с мешком на спине. Чэн отер рукавом пыль, устроил лютню па столе, дал два - три удара по струнам... И ответили ритму тон твердый, тон нежный... Чудесный мастер шел в божество...

Ли слушал его и все время отбивал рукою такт, не переставая.
- Вот что я тебе скажу, - промолвил Чэн, - моя жалкая, мелкая, грубая игра оскорбительна для этого превосходного инструмента. А вот ежели бы дать сыграть на нем моей дубине, хоть разок, - то звук - другой, должно быть, послушать стоило б!
- Как, - удивился Ли, - у тебя, сударь, в женских покоях тоже в этом преуспевают? Чэн улыбнулся.
- Да вот, - сказал он, - то, что я сейчас играл тебе, воспринято мною от "тоненького", как говорится, "государя".
- Экая досада, что это в твоих женских покоях, - сказал Ли, - мне, несчастному, так и не удастся, значит, послушать!
- Ну, - возразил ему на это Чэн, - мы с тобой, как говорится, прошли до семей... В самом деле, не стоит класть тебе запрет из - за внешних условий. Завтра, будь добр, принеси ко мне лютню, я заставлю тебе поиграть, усадив свою эту самую за занавеской.

Ли возликовал и на следующий день побежал к нему, взяв в обхват свою лютню. Чэн устроил угощение, стали весело пить. Немного погодя Чэн унес лютню в комнату, сейчас же вышел и уселся. Тут же Ли увидел в занавеске мелькающий, скрытый, красивый облик.
Миг - и из комнаты полились звуки... Еще немного - и тихо начался струнный рокот... Ли слушал и не знал, откуда это, из какой мелодии, но ощущал душевное волнение и нежность, охватывающую прямо до костей... Душе и жизни, казалось, надо было лететь за какие - то грани и пределы...

Пьеса кончилась, и там опять подошли взглянуть через занавес. Теперь не было сомнений, перед Ли стояла красавица лет двадцати с чем - то, и такая, что называется, отделившаяся от современного...

Начальник взял большой белый кубок и просил Ли осушить его. В это время там, в комнатах, перестроили лады и заиграли теперь оду приволью. У Ли вся душа была охвачена смятением, передавшимся и его телесным ощущениям. Он лил и пил. Упившись выше меры, вышел из - за стола и начал прощаться. Затем просил отдать ему лютню.
- Вот что, - сказал начальник, - ты пьян: как бы тебе не споткнуться. Свалишься еще, тогда гляди. Сделай милость, пожалуй ко мне завтра еще раз. Я велю тогда моей теремной половине выложить тебе все, в чем она "гораздо сильна".

И Ли пошел домой.
На следующий день он явился к начальнику, но нашел в его помещении полную тишину, какое - то безлюдье. К дверям вышел один очень старый сторож.
- В чем дело? - спросил Ли.
- Да вот о пятой страже забрал всю семью и уехал, а зачем, не знаю. Сказал только, что вернется, вероятно, дня через три.
Ли пошел к указанному сроку караулить. День уже склонился к вечеру, а никаких признаков и никаких сведений не было. И приказные, и сторожа не знали, что и думать.

Доложили по начальству. Начальство явилось, взломали замки, заглянули в комнаты. Комнаты оказались совершенно пусты. Стояли лишь диваны и столы.

Поехали довести об этом до сведения высших властей губернии: там тоже не понимали, что все это значит и как это объяснить.

Потеряв свою лютню, Ли разрушил себе и пищу, и сон. И вот, не стесняясь дальностью расстояний, он поехал на родину Чэна наведаться в его семью, хотя это и было за несколько тысяч ли.

Чэн был уроженец страны Чу. Три года тому назад он, что называется, "пожертвовал" деньги, и за это ему дали должность в Цзясяне. Теперь Ли, имея в руках все сведения о его фамилии, имени и т. д., явился в родные веси Чэна и стал там повсюду наводить справки. Оказалось, что в Чу такого лица вовсе и не было.

Затем ему сказали, что там жил некий даос Чэн, большой мастер играть на лютне. Про него говорили также, будто он обладал секретом творить золото. Года три тому назад, - сообщалось теперь Ли, - даос вдруг исчез из виду, так что уж не этот ли он человек и есть.
Ли стал после этих сообщений внимательно прослеживать год рождения даоса, его наружность, лицо, все совпадало, как друг с дружкой две губы. Ошибки не было. И Ли теперь понял, что даос принял назначение единственно ради лютни.

Да! Знали друг друга, дружили больше года, а о музыке даже не заходила речь. Еще немного - и появилась лютня. Дальше еще - и выложил человек свое умение. Еще, еще - и ослепил человек своего друга красотой женщины...

Целых три года так исподволь да помаленьку просачиваться и долбить...
Страсть даоса была посильнее, чем страсть Ли.

В Поднебесной земле обманы и шантажи творятся на много ладов, но то, что выкинул даос, из всех таких историй является тонким обманом, изящным.

Комментарии переводчика

...приобрел знаменитую обхватную яшму. - То есть большую, особой формы яшму, из-за которой в удельном Китае совершались неслыханные жестокости, чудовищные злодейства.

...раздул глубокий фимиам...-То есть возжег курильную свечу, сделанную из благовонных смол и зажигаемую в часы чтения великих книг или удовольствия, близящегося к культу.

Высокая рука - рука мастера.

Не смейся только над мелким колдуном. - Намек на рассказ в "Истории трех царств" о Чжан Хуне, которого за большой литературный талант его последователи назвали великим колдуном.
"Я, - писал ему земляк его и почитатель Чэнь Линь, - когда вижу вас, то все думаю: вот как относится мелкий колдун к крупному".

И заиграл песню о "Едущем в вихре"... - "Едущий в вихре" - образ из даосских притчей о сверхчеловеке, овладевшем вихрем, как конем, и мчащемся на ветре в бесконечные дали.

И заиграл о Сянских женах - то есть о женах древнего государя Шуня, оплакивавших его смерть на берегах реки Сян.

...мне удалось повстречать Чжун Ци... - Древний мастер игры на цине Юй Боя повстречал Чжун Цзыци и сыграл ему одну из своих вещей.
" - О, какие там высокие, высокие, далекие, вечные горы, - воскликнул Чжун, в точности угадав настроение играющего.
Юй сыграл еще.
- Течет, течет вода и уходит в неизвестные реки, - продолжал Чжун - и опять попал прямо в душу играющего".
Когда Ч жуй умер, Юй разбил свою лютню, не для кого было играть. С тех пор истинного друга литературно величают "понимающим мелодию".

Сыграть на нем моей дубине - то есть моей жене. Русский перевод приблизительно передает уничижительное (но исключительно с точки зрения литературной и вообще вежливой проформы, не принимаемой, конечно, всерьез) китайское выражение "человек, сделанный из дикого терновника", соответствующее реальному: моя жена. Обратное явление вежливого восхваления чужой жены, в той же самой литературной форме эвфемизма, не имеющего реального значения, наблюдаем в словах: "прекрасное зало", то есть прекрасная ваша половина, появляющаяся в роли хозяйки в зале.

...от "тоненького", как говорится, "государя". - Древний поэт Дунфан Шо (II в. до н. э.) на званом обеде у государя запрятал себе в рукав лакомый кусок. Это было замечено. "Это я, знаете ли, для моего тоненького государя - повелителя" (то есть для моей женушки). Впрочем, есть писатели, отрицающие такое понимание анекдота и считающие слово Сицзюнь (тоненький государь) собственным именем жены поэта.

...так и не удастся, значит, послушать! - В патриархальном Китае жена вообще не смела появиться ни перед каким мужчиной, исключая братьев и самых близких родственников.

...прошли до семей... - То есть мы подружились так, что и семьи наши друг другу открыты, словно родственникам.

...за занавеской, - Верность патриархальному принципу отчуждения женщины доходила в старом Китае до лицемерия. Так, про знаменитую престарелую царицу Цыси, умершую в 1908 г., говорили в декретах: "Изволили слушать из - за занавеса то - то и то - то..."

...отделившаяся от современного... - То есть выделяющаяся из всех.

Большой белый - то есть кубок с вином.

...заиграли теперь оду приволью. - "Ода чувству приволья" - любимая тема китайских поэтов, перелагаемая, как видно, часто и на музыку.

О пятой страже - около пяти часов утра.

...уроженец страны Чу. - То есть провинции Хубэй в Южном Китае, до которой из Шаньдуна действительно довольно далеко, что при патриархальных, архаичных способах передвижения и очень чувствительно.

Цзясян - уезд в Шаньдуне.

...обладал секретом творить золото. - То есть занимался алхимией. Огромная алхимическая китайская литература живет, по - видимому, идеями средневековья, которые нам (вероятно, лишь временно) кажутся абсолютно химерическими и даже абсурдными. Жития алхимиков - подвижников ("святых") небожителей - увлекательнейшие страницы даосской патрологии, доселе не извлеченной еще по - настоящему из китайской иероглифической оболочки.

Сян Гао в тигре

Сян Гао, по прозванию Чудань, из Тайюаня, был очень близок и дружен со своим старшим братом, рожденным от наложницы, Чэном. Чэн имел любовницу - гетеру, по имени Босы, с которой был связан клятвенным обещанием и союзом: они дали друг другу слово, как бы руку на отсечение. Однако ее мать брала с него слишком дорого, и их союз не состоялся.

Как раз в это время мать Босы хотела выйти из сословия и стать честной женщиной. Для этого она сначала хотела отправить Босы. И вот граф Чжуан, всегда благоволивший к Босы, просил дать ему ее выкупить с тем, чтобы взять в наложницы.
- Вот что, - сказала она тогда матери, - раз мы обе хотим уйти от этого зла, то, значит, мы стремимся выбраться из ада и подняться в небесные чертоги. Если же он берет меня как наложницу, то далеко ли это уйдет от нынешнего? Если уж я соглашусь кому отдаться всей своей душой, то студенту Чэну - ему, да!

Мать изъявила согласие и сообщила Чэну решение дочери. Чэн как раз в это время потерял жену и еще не женился вторично. Он был страшно рад: вынул все свои сбережения, посватался к Босы и женился на ней.
Об этом узнал Чжуан и сильно рассердился на Чэ - на, который отнял увлекшую его женщину. Как - то случайно они повстречались на дороге, и граф начал ругать и поносить Чэна. Чэн не стерпел... Тогда граф натравил на него людей из свиты, и те наломали палок и стали его бить. Били до тех пор, пока он не умер, а затем поехали дальше.

Узнав об этом, Гао прибежал, посмотрел - брат его был уже мертв. Вне себя от горя и гнева, он написал жалобу уездному начальнику, но Чжуан всюду, где нужно, совал большие взятки и добился того, что Гао справедливости восстановить не удалось. Гао затаил в себе гнев, который так и засел ему в сердце, но жаловаться было уже некому. Он только и думал теперь, как бы на какой - нибудь проезжей дороге зарезать Чжуана. У него весь день был при себе острый нож. Он лежал в засаде средь травы возле горных троп.

Тайна его, однако, стала обнаруживаться и дошла до Чжуана, который, проведав о его замыслах, стал теперь выезжать не иначе как с большой осторожностью. Затем ему сказали, что в Фэньчжоу есть некто Цзяо Дун, отважный и ловкий стрелок. Он призвал его сейчас к себе в телохранители и дал ему большое жалованье. Гао был лишен возможности осуществить свой замысел, но все - таки ежедневно подстерегал своего врага.
Однажды, в то время как он лежал в своей засаде, вдруг полил сильный дождь, и он весь промок сверху донизу, застыл и продрог, терпя сильные мучения. После дождя сразу же поднялся со всех сторон резкий ветер, и с ним посыпал ледяной град... Все тело Гао как - то потеряло способность ощущать боль и зуд.

Он вспомнил, что на перевале раньше был маленький храм, посвященный горному духу. И вот, сделав над собой усилие, вскочил и бросился туда. Вошел он в храм - и вдруг увидел, что там сидит его знакомый даос, который бывал у них в деревне за подачками и которого Гао подкармливал. Даос, конечно, его сейчас же узнал и, видя, что одежда Гао промокла насквозь, дал ему холщовый халат.
- Смените, - сказал он, - пока хоть на это.
Как только Гао переменил платье, он вдруг как - то преодолел озноб и сел на ноги, как сидят собаки... Посмотрел на себя и видит, что у него сразу наросла кожа и шерсть: что такое? - он превратился в тигра. А даос уже исчез, и неизвестно куда.
Испугался Гао - в душе заныла досада. Но затем ему пришло на мысль, что теперь - то он, уж наверное, поймает врага и полакомится его мясом, так что в конце концов все это было ему в высшей степени на руку. Он спустился с горы, дошел до места своей засады и видит, что его труп лежит в зарослях травы. Гао понял, что его первое тело уже умерло. Однако, боясь, что придется схоронить себя в зобы ворон и коршунов, он от времени до времени расхаживал вокруг и стерег свое тело.

Через несколько дней случилось проехать здесь Чжуану. Тигр выскочил, схватил Чжуана с лошади, свалил на землю, отгрыз ему голову и проглотил ее. Тогда Цзяо Дун пустил в него сзади стрелу, которая попала ему в брюхо. Тигр свалился и тут же издох.

Гао лежит теперь в густой траве и что - то смутно ощущает, как будто просыпаясь ото сна. Прошла еще ночь; наконец он встал и мог идти. Он тихо зашагал
домой.
Дома все были напуганы тем, что Гао не возвращался несколько ночей кряду, и не знали, что думать. Увидя наконец его, обрадовались и бросились к нему с вопросами и ласковыми словами, но Гао лег на постель в крайнем изнеможении и не был в состоянии отвечать.
Вскоре дошли вести о Чжуане, и родные наперерыв подходили к Гао и поздравляли.
- Да ведь тигр - это был я! - сказал Гао и описал всю свою чудесную историю, которая сейчас же распространилась по деревне.

Чжуанов сын сильно горевал о смерти отца. Слыша теперь рассказы о Гао, он возненавидел его и подал жалобу. Начальник, однако, оставил жалобу без рассмотрения, ввиду невероятности дела и за отсутствием доказательств и улик.

Волшебник Гун

Даос Гун не имел ни имени, ни прозвания. Неизвестно также, откуда он был родом. Раз он пришел ко дворцу Луского князя и просил разрешения повидать его. Привратники не стали и докладывать.
В это время вышел из дворца какой - то чиновник. Даос сделал ему приветствие и стал просить о том же. Чиновник, видя, что монах грязен и оборван, велел его прогнать, но, как его ни гнали, монах прихбдил снова. Чиновник рассердился, велел гнать его и колотить.

Добежав до места, где никого не было, даос вдруг засмеялся, вынул сто лан желтого золота и попросил человека, который за ним гнался, передать это чиновнику и сказать, что он и не собирался свидеться в князем, а только, прослышав, что во втором саду дворца есть цветы и деревья, башни и террасы, - верх человеческого великолепия, - хочет, чтобы его проводили туда погулять, так что если это возможно, то он сочтет себя на всю жизнь удовлетворенным. Сверх золота он дал еще серебра гнавшемуся за ним человеку. Тот был весьма доволен и исполнил поручение. Чиновник тоже просиял и повел даоса через задние службы в сад.
Там он походил с ним по всем интересным местам, а затем поднялся с ним на башню. Чиновник прислонился к окну, и как раз в это время даос его толкнул. Тот почувствовал, что падает с башни вниз и что его у поясницы охватывает лишь тонкая веревка. Вися таким образом в воздухе, он взглянул вниз: было так высоко и так глубоко внизу, что у него закружилась голова и помутился взор; веревка уже как будто скрипит и рвется.

В ужасе он стал громко кричать. Сейчас же прибежало несколько дворцовых смотрителей, которые также сильно перепугались, видя, как высоко от земли он висит. Взбежали на верх - башни и увидели, что конец веревки прикреплен к - крыше, но если отвязать ее и спустить висящего, то верёвка слишком тонка и напряжения не выдержит. Стали всюду искать даоса, но тот исчез. Руки были, таким образом, у всех связаны, и никто ничего не мог придумать.

Пошли доложить об этом князю. Тот пришел и сильно подивился всей этой истории. Велел, набросать травы у башни внизу, разложить вату и затем уже оборвать веревку. Только что кончили - работать, как пеньковая веревка оборвалась сама собой: оказалось, что человек висел всего на фут от земли. Переглянулись и не могли удержаться от смеха.
Князь велел отыскать даоса. Кто - то слышал, что он живет у студента Шана. Князь послал к нему за справками, но оказалось, o что даос ушел гулять и с тех пор не приходил. Наконец его встретили на дороге и притащили к князю, который сейчас же усадил его и стал милостиво угощать. Затем он начал его упрашивать показать какой - нибудь фокус.
- Ваш покорный слуга, - отвечал на это монах, - человек полей, грубый, неотесанный, и никаких особенных талантов у меня нет. Но раз меня удостаивают та кого богатого угощения, то я позволю себе предложить вашему великокняжеству послушать, как артистки будут петь вам о вашем многолетии.

С этими словами он залез к себе в рукав, поискал там и вытащил красавицу, которую и поставил на пол. Она тут же поклонилась князю в ноги. Даос велел ей приготовиться к исполнению пьесы "Пир у Яшмового Озера" и пророчить в ней князю" десятки тысяч лет жизни. Певица поднялась на подмостки и начала петь. После нескольких ее слов даос снова вынул фигурку, которая сказала, что она Ванму. Вслед за тем вышли, одна за другой, из рукава монаха и Дун Шуанчэн, и Сюй Фэйцюн, и все бессмертные феи. Наконец появилась Дева - Ткачиха. Она подошла к князю, поздоровалась и поднесла ему небесную одежду. Золото и краски этого платья блестели, сияли, играли и переливались, наполняя всю комнату лучами.

Князю показалось, что одежда фальшивая, и он потребовал, чтобы ему ее показали. Даос резко сказал:
Нельзя! - но князь не послушался и в конце концов осмотрел. Действительно, это оказалось платье без единого шва, которое человеческие руки, конечно, сделать не могут.

Даосу это не понравилось.
- Ваш покорный раб, - сказал он, - сделал решительно все, что мог, по всей своей искренности, чтобы услужить вашему великокняжеству. Я даже на время одолжился у Небесной Внучки, чтобы добыть это платье. Теперь же оно замарано нечистым духом... Как я теперь буду его отдавать прежней его владелице?

Князь опять сказал, что эти певицы, наверное, все бессмертные феи, и подумал, что недурно было бы ему оставить у себя одну - другую из них. Однако, всмотревшись в них пристальнее, он увидел, что все они - певицы из его же собственного дворца.
Затем князю показалось, что пьесы, исполненные певицами, как будто не совсем те, что входили в их прежний репертуар. Он спросил их, и действительно оказалось, что они сами по себе их не знают и даже себе не представляют.
Даос взял платье, положил в огонь и обжарил, а затем убрал к себе в рукав. Стали его обыскивать, шарили - шарили, платья уже не было.

С этих пор князь проникся к даосу особенно глубоким уважением и хотел, чтобы тот остался жить во дворце.
- Я - человек дикий, - говорил ему на это даос. - Мне дворцовые хоромы представляются чем - то вроде клетки. Мне гораздо лучше жить у студента: там мне свободно!
И каждый день под вечер отправлялся к себе домой. Порой же, когда князь особенно усердно оставлял его ночевать, он иногда оставался. Тогда он за ужином в шутку переделывал цветы и растения разных времен года в обратный порядок и этим забавлялся.
Князь задал ему по этому поводу вопрос:
- Правда ли, скажите, что бессмертные и святые люди, как я слыхал, все - таки не могут забыть о своих человеческих чувствах.
- Бессмертные, - да, может быть, - отвечал даос, - но я не святой. Вот отчего сердце мое напоминает засохшее дерево!

Однажды, когда он ночевал во дворце, князь послал молоденькую певичку пойти на него посмотреть. Она вошла в комнату, несколько раз окликнула; даос не отзывался. Зажгла свечу: оказывается, он сидит с закрытыми глазами на кровати.
Стала его тормошить. У даоса сверкнул зрачок, и веко опять закрылось. Стала теребить еще и еще - раздавался только сап. Девица толкнула его: он послушно повалился, куда двинула рука, и лежал, как пьяный или оглушенный громом. Постучала ему по лбу - крепкий лоб: палец так и отскакивает, и - гудит, словно железный котел.
Певица побежала и рассказала князю. Князь велел уколоть его иглой. Игла, однако, не входила. Толкнули его. Тело стало таким тяжелым - нельзя было и пошевелить. Потребовалось больше десяти человек, чтоб его поднять и бросить у кровати... У людей было такое впечатление, словно то был камень пудов в двадцать пять, который упал на землю.

Наутро посмотрели на него опять: он спал на полу. Проснулся и засмеялся.
- Всю ночь были дурные сны. С кровати свалился и то не заметил! - говорил он весело.

Вслед за сим женщины во дворце стали забавляться тем, что трогали его, когда он сидел или лежал. В первый раз тронут - он еще мягок, а дальше - уже становится, словно железо или камень.

Даос жил у студента Шана и часто по ночам не возвращался. Шан как - то запер дверь на замок. Утром открыл; видит, что монах спит себе в комнате.

Студент Шан незадолго перед этим подружился и сблизился с певицей Хуэй Гэ. Они дали друг другу слово и стремились пожениться. Хуэй отличалась своим умением петь и своей гитарой затмевала всех сверстниц. Луский князь, услыхав о ней, призвал к себе во дворец и заставил у него служить. Шану пришлось теперь прекратить свидания, и хотя он неотвязно о ней думал, но сообщаться не было возможности; это его сильно мучило.
Однажды вечером он спросил у даоса, не видел ли он Хуэй Гэ. Тот отвечал, что видел всех певиц, но не знает, которая из них Хуэй Гэ. Тогда Шан описал ему ее наружность и сказал, сколько ей лет. Даос вспомнил. Шая стал просить его передать ей пару слой.
- Я человек не от мира, - отвечал даос, - и не могу исполнять для вас подобные обязанности любовного почтаря.

Шан умолял его неотступно. Тогда даос, раскрыв свой рукав, сказал ему:
- Если уж так хотите с ней увидеться, пожалуйста, полезайте сюда!
Шан заглянул в рукав. Там было просторно, как в комнате. Он вполз туда, и вдруг яркий свет пронизал все помещение, которое стало теперь обширным; как настоящий зал присутственного места или же храм; при этом здесь ни в какой мебели не было недостатка: столы всех сортов, диваны, кровати - все было налицо. Шан сидел в комнате без малейшего стеснения или неудовольствия.

Даос пришел во дворец и сел играть с князем в шахматы. Увидя подходящую к ним Хуэй Гэ, он сделал вид, что хочет стереть рукавом пыль, и Хуэй Гэ уже сидела в рукаве. Между тем никто этого не заметил.

Шан сидел в комнате один и сосредоточенно мечтал о Хуэй Гэ. Вдруг с потолка падает красавица. Шан смотрит - она и есть: Хуэй Гэ! В крайнем изумлении, сменившемся радостными восторгами, они слились друг с другом в плотнейшую близость.
- Эту странную сегодняшнюю нашу судьбу, - говорил ей студент, - нельзя не запечатлеть. Прошу тебя, милая, припиши свой стих к моему!
И он написал на стене:
"Морю подобны дворцовые входы; долго следы незаметны".
- Хуэй продолжала:
"Кто бы мог знать, что мой юноша здесь встретит сегодня меня?"
Шан давал следующий стих:
"Здесь, в рукаве, есть земля, есть и небо: ну и рукав же огромный!"
Она отвечала:
"Мужа в разлуке и в грусти жену - разом в себя он вместил".

Только что они кончили писать, как сразу же вошло пять человек в остроконечных шапках и розовых костюмах. Всмотрелись - совершенно неизвеетные люди, никогда им не встречавшиеся. Не говоря ни слова, молча поторопили Хуэй Гэ уйти, а бедный Шан в крайнем смятении и ужасе не понимал, откуда все это.

Даос вернулся домой и крикнул Шану, чтоб выходил. Стал расспрашивать, как дела и прочее. Шан кое - что, скрыл, рассказал не обо всем, но даос с тонкой улыбкой расстегнул халат, вывернул рукав и показал. Шан стал пристально всматриваться: в рукаве оказались еле - еле заметные знаки, тоненькие, маленькие, словно блохи: то были те самые стихи, которые писал он с Хуэй Гэ!

Дней через десять Шан опять попросился в рукав и в общем побывал там раза три.
- У меня в животе уже шевелится, - говорила ему Хуэй Гэ. - Мне это ужасно неприятно. Я, положим, всегда туго затягиваю талию, но у нас во дворце ушей и глаз больше, чем нужно. Если в одно прекрасное утро мне придется разрешиться, куда, скажи, я упрячу крик ребенка? Пожалуйста, будь добр, поговори со святым Гуном. Пусть он придет мне на помощь, когда увидит, что у моей талии дорога раскрывается на все стороны.
Шан согласился исполнить ее просьбу, прошел к даосу, пал перед ним на землю и так лежал, не вставая. Даос поднял его и сказал:
- То, что вы хотите сказать, я уже знаю, хорошо знаю. И, пожалуйста, не беспокойтесь. Ведь ваш род только на этой ниточке и будет держаться. Неужели же я позволю себе отказать вам в этой ничтожной услуге? Тем не менее теперь уже вам не следует больше ко мне влезать... И то, что я делаю из благодарности к вам, никоим образом не связано с вашей чувственностью!

Прошло еще несколько месяцев. Как - то даос приходит домой и говорит:
- Вот, принес барчонка! Тащите сюда скорей пеленки!
Жена Шана, очень умная и хорошая женщина, была уже лет тридцати или около этого, но, родив несколько раз, имела в живых только одного сына. Только что перед этим у нее была девочка, котбрая умерла, когда ей едва исполнился месяц. Теперь, слыша, что говорит Шан, в радостном изумлении она выбежала к даосу, а тот поискал в своем рукаве и вынул младенца, который как будто сладко - сладко спал. Пуповина еще не была перевязана. Жена Шана сейчас же приняла ребенка, запеленала, и он тут же зауакал и разразился плачем. Даос снял свое платье и сказал:
- Родильные крови все платье мне испачкали. Это мы, даосы, ненавидим больше всего. Вот теперь из - за вас, сударь, приходится а одно прекрасное утро бросить милую вещь, которую носил двадцать лет.
Шан дал ему переменить платье.
- Эту старую штуку вы не бросайте, - наставительно говорил ему даос. - Если взять и отрезать от нее кусок величиной с деньгу, это может помочь при трудных родах и дать выход мертвому младенцу.
Шан принял это к сведению.

Так прожили еще довольно долго. Вдруг даос говорит студенту:
- От этой, помните, моей старой рвани, что у вас хранится, вы оставьте себе небольшой кусок для собственного употребления. После моей смерти все - таки об этом не забудьте!
Шану показалось в этих словах что - то зловещее, но даос больше ничего не сказал и ушел. Он прошел во дворец к князю.
- Я собрался умирать, - заявил он. Князь сильно удивился, стал расспрашивать, но даос твердил свое:
- Это уж так предопределено! Что об этом говорить?
Князь не хотел верить и стал силой его удерживать, предлагая сыграть партию в шахматы, но даос быстро встал, и, как его князь ни останавливал, он попросился куда - нибудь из зала пройти.

Князь разрешил. Даос устремился вон и в одной из комнат лег. Смотрят - он уже мертв. Князь похоронил его весьма торжественно, сделав ему гроб и все прочее.
Шан плакал у гроба, и по всему было видно, что у него в душе глубокий траур. Теперь только он понял, что даос это в своих недавних речах предсказывал.

Он стал теперь пользоваться старой хламидой даоса для ускорения родов; и действие было поразительное:
словно эхо на звук, - так что ищущие этого средства попадались у ворот Шана непрерывно, один за другим. Сначала он давал только от измазанного рукава, а затем стал отрезать от воротника и из пол - и не было случая, чтобы не последовало исцеление. Кроме того, слыша, что ему наказывал перед смертью даос, он решил, что, наверное, у его жены будет с родами плохо, и потому отрезал кусок окровавленной ткани величиной с ладонь и стал беречь его, как драгоценность...

Затем как - то раз любимая наложница князя три дня не могла разродиться. Искусство врачей пришло к концу. Кто - то сказал о Шане.

Сейчас же послали за ним. Он пришел, дал свое средство, и роды кончились. Князь был очень рад, подарил студенту серебра, атласа, шелков - всего в большом изобилии, но Шан от всего этого отказался и не принимал. Князь спросил тогда, чего же он хочет.
- Не смею сказать, ваше великокняжество, - сказал Шан.

Князь стал упрашивать. Тогда Шан упал в ноги.
- Если вы, князь, - молил он, - хотите простереть на меня свою небесную милость, пожалуйте мне вашу старую певицу Хуэй Гэ. Больше мне ничего не надо.
Князь велел позвать ее. Спросил, сколько ей лет.
- Я, ваше великокняжество, поступила во дворец восемнадцати лет, а теперь я уже нахожусь здесь четырнадцать лет.
Князь, считая, что ей лет уже порядочно, велел созвать всех певиц и предоставил Шану выбирать, кого он захочет, но тому решительно ни одна не нравилась.
- Дурак ты, ученый муж, вот что, - смеялся князь. - Что ты, десять лет тому назад, что ли, решил на ней жениться?

Шан тогда рассказал все начистоту. И вот князь велел заложить лошадей в роскошные экипажи и все, что дарил студенту и от чего тот отказывался - все эти шелка и атласы - дал в приданое за Хуэй Гэ. Затем, провожая ее, лично сам вышел за двери.
Сына от Хуэй Гэ назвали Сюшэн (Красавец), имея в виду, что Сю (Красавец) напоминает по звуку другое слово Сю (Рукав).
К этому времени ему было уже одиннадцать лет. Он каждый день вспоминал о милости святого человека и ежегодно, в весенний праздник чистой и светлой погоды, приходил к нему на могилу.

Как - то раз один из местных торговцев, давно уже разъезжающий по губернии Сычуань, встретил на дороге даоса, который дал ему сверток с прописью.
- Это вещь из вашего ,там дворца. Когда я сюда пришел, то все хлопотал, и некогда было вернуть хозяину его драгоценную вещь. Не откажите, пожалуйста, снести и передать ее.

Торговец, вернувшись домой, услыхал, что даос уже умер, и не посмел сам довести об этом до сведения князя, а Шан пошел и доложил. Князь развернул свиток, смотрит - и в самом<деле это то самое, что даос брал на просмотр. В полном недоумении, не умея объяснить себе, что тут произошло, князь велел вскрыть его могилу. В ней оказался пустой гроб.

Затем умер маленький сын Шана от жены, и весь его род продолжался теперь только через Сюшэна. Пришлось лишний раз преклониться перед ясновидящим Гуном.

Послесловие рассказчика
"Небо и земля в рукаве" - это, конечно, иносказание, взятое из древнего автора. Разве на самом - то деле так бывает?
Но как, правда, это замечательно! В рукаве, оказывается, есть и небо и земля; есть и солнце и луна! Можно жениться там, рожать детей, и при этом нет никаких мучений за ускорение родов, да и вообще нудных и тревожных человеческих дел!
В таком случае, вши в рваной одежде даоса ничем не отличаются от собак и кур обетованного рая, описанного в известном "Персиковом источнике".
Что, если бы в этот рукав можно было часто ходить! Даже умереть в подобном месте - стоит, да!

Комментарии переводчика

Ванму. - То же, что Сиванму - Мать - Царица Запада, бессмертная фея, живущая в мраморных и яшмовых чертогах возле Яшмового озера.

Дун Шуанчэн и Сюй Фэйцюн. - Феи - прислужницы Ванму.

Дева - Ткачиха - фея созвездия Ткачихи. Седьмого числа седьмой луны она переходит по мосту, сплетенному сороками, через Млечный Путь, чтобы свидеться со своим Пастухом (тоже созвездием).

У Небесной Внучки - то есть у Ткачихи, обладающей искусством ткать небесную одежду.

...в известном "Персиковом источнике". - Речь идет о замечательном (по влиянию на литературу) произведении Тао Цявя (Тао Юань - мина, 365 - 427), описывающем особый мир людей, не связанных с современностью.

Колдовство хэшана

Студент Хуан принадлежал к родовитой семье и обладал весьма значительными способностями, так что уйсе с детства он строил большие планы, рассчитывая сделать карьеру.

За селом был буддийский храм, в котором жил хэшан. С этим хэшаном у Хуана давно установились глубоко искренние отношения. Затем хэшан отправился странствовать по губернии Юньнань и пропадал там лет десять. Наконец он вернулся и явился к Хуану.
- Я уже думал, что вы давным - давно в высоких должностях, - сказал он со вздохом сожаления, - а оказывается, вы все еще простой студент в белом кафтанчике. По - видимому, счастья в вашей судьбе определено мало! Позвольте - ка я подкуплю в вашу пользу главного правителя того света. Скажите, можете ассигновать на это десять дяо?
- Нет, не могу, - отвечал Хуан.
- Ну, вот что, - сказал тогда хэшан. - Пожалуйста, постарайтесь как - нибудь достать половину этих Денег, а остальную половину придется уж мне вам достать где - нибудь в долг. И положим трехдневный срок. Хорошо?

Студент согласился и стал напрягать все усилия, чтобы достать деньги; прибег даже к залогу вешней - наконец достал столько, сколько было нужно. А через три дня хэшан в самом деле принес пять дяо и вручил их Хуану.

В доме Хуанов был старый колодец, в котором вода была всегда глубока и не иссякала. Говорили, что колодец этот сообщается с рекой и морем. Хэшан велел Хуану связать деньги и положить их на край колодца.
- Дайте мне дойти до храма, - говорил он наставительно, - и затем сейчас же столкните деньги в воду. После этого, - так через половину того времени, что требуется для кипячения воды, - всплывет на поверхность медная монета. Нужно будет ей поклониться и уйти.

Хуан не мог понять, что это за фокус. Затем он решил, что выйдет из этого что - нибудь или нет - еще неизвестно, но десять дяо жалко. Поэтому девять дяо он припрятал, а один бросил. Вскоре на воде вскочил огромный пузырь и со звоном лопнул. Тут же всплыла на поверхность деньга, огромная: величиной с колесо телеги.

Хуан страшно перепугался и, поклонившись, вытащил еще четыре дяо и бросил туда же. Деньги упали, и слышно было, как звякнули, ударившись о большую деньгу, которая им перегородила путь. Так они и не могли погрузиться в воду.
К вечеру пришел хэшан и стал его ругательски ругать.
- Зачем вы не бросили все деньги? - кричал он.
- Я все бросил, - отвечал Хуан,
- Нет! Человек, посланный от владыки того света, унес только одну тысячу. К чему врать? Тогда Хуан рассказал все начистоту.
- Скряга, - вздохнул хэшан, - никогда не будет большим человеком. Таков, значит, ваш удел! Вам, очевидно, полагается кончить на вашей второй студенческой степени. Иначе экзамены сейчас же пропадут.

Хуан стал сильно каяться и просил хэшана еще раз за него помолиться. Но хэшан решительно отказался и ушел.

Хуан посмотрел в колодец. Деньги там все еще плавали. Он взял колодезную веревку и вытащил деньги обратно. Тогда большая деньга потонула.

В этом году Хуан получил всего подвторую степень. Так и вышло, как говорил монах.

В погоне за бессмертной Цинъэ

Хо Хуань, он же Хо Куанцзо, жил в Шаньси. Его отец был начальником уезда и рано умер, оставив сына малолетним. Это был умный и способный мальчик, совершенно исключительный. Одиннадцати лет он уже выдержал, на правах гениального мальчика, первый кандидатский экзамен. Мать любила и берегла его выше всякой меры, запрещая ему даже выходить за пределы дома. И вот мальчику было уже тринадцать лет, а он не умел различать, кто и с чьей стороны ему дядя или племянник.
В том же селе жил некто У, служивший по судебной части. Увлекшись даосской религией, он ушел в горы и с тех пор не возвращался. У него была дочь Цинъэ, четырнадцати лет, красавица на редкость. Она смолоду тайком читала отцовские книги, была сильно увлечена образом и жизнью бессмертной феи Хэ Сяньгу, и, когда отец ее ушел в горы, она твердо решила, что никогда не выйдет замуж. Мать ничего не могла с ней поделать.

Однажды наш студент заметил ее у ворот дома. Хотя это было всего только одно мгновение и хотя он, как ребенок, ничего еще не понимал, все - таки он ясно почувствовал, что полюбил ее до бесконечности. Высказать этого он не умел, но прямо заявил матери, что хочет, чтобы она сватала ему девушку. Так как мать знала, что к этой девушке свататься нельзя, то сообщила ему о своем затруднительном положении. Студент был вне себя от отчаяния и затосковал. Тогда мать, боясь идти против желания сына, попросила кое - кого из общих знакомых довести до сведения госпожи У о ее желании. У, конечно, не согласилась. Бедный студент ходил и думал, сидел и строил планы, но ни на чем остановиться не мог.
Случайно у его ворот очутился какой - то даос с небольшой мотыгой в руках, длиной немного больше фута. Студент попросил у монаха дать поглядеть. Посмотрел и спросил, к чему нужна такая вещь.
- Это для выкапывания лекарственных трав, - отвечал даос. - Вещь эта хотя и не велика, но может войти в любой твердый камень.
Студент не особенно - то поверил, но даос сейчас же взял ее и стал колоть камни в стене, которые действительно падали вслед за ударами мотыги, словно то были не камни, а гнилье. Студент пришел в крайнее изумление, схватил мотыгу, стал ею любоваться и не хотел выпускать из рук.
- Если вам, молодой господин, эта вещь так нравится, то позвольте ее поднести вам в подарок!

Студент принял вещь с большим восторгом и предложил даосу в оплату деньги, но тот не взял и ушел. Студент с мотыгой вошел к себе и стал пробовать ее на камнях и кирпичах - никаких решительно препятствий не оказывалось. Ему сейчас же пришло в голову, что если пробуравить мотыгой стену, то можно будет увидеть красавицу девушку... Он совершенно не понимал при этом, что таких вещей делать не полагается, и вот, с наступлением ночной стражи, он перелез через свой забор и направился прямо к дому У.
Пришлось пробить две стены, прежде чем он дошел до внутренних помещений. Здесь он увидел, что в малом флигельке еще горит огонь. Припал к окну, подсмотрел - оказывается Цинъэ снимает уже свой вечерний костюм. Через несколько минут свеча погасла. Стало тихо - тихо, ни звука. Студент проковырял окно и влез в комнату. Девушка уже сладко спала. Он проворно скинул обе туфли и бесшумно влез на: постель. Боясь, однако, что в случае, если девушка испугается и проснется, она, наверное, примется его бранить, и его выгонят, он тихонечко прикорнул у края ее вышитого одеяла, и, еле улавливая ее ароматное дыхание, он чувствовал, как все желания его души ласково затихли.
Усталый от работы, он едва успел на мгновение закрыть глаза, как незаметно для себя заснул.

Девушка проснулась от его посапывания. Открыла глаза - видит: в стене сквозная брешь, сквозь которую идет свет. Страшно испугалась, быстро вскочила и впотьмах стала будить прислугу, потом открыла дверь и проворно выбежала, стуча в окна и сзывая всех, домашних женщин. Те прибежали с огнем и с палками в руках - и увидели маленького студентика, еще в - детской прическе, который сладко спал на расшитой постели. Всмотревшись в него, сейчас же узнали студента Хо, стали его расталкивать и, наконец, добудились. Он быстро вскочил, и глаза его загорелись, словно падающие звезды, причем не видно было, чтобы он был сильно испуган и вообще чего - либо боялся. Только, весь зардевшись, он не проронил ни слова.
Все бросились к нему и, тыча пальцем, трусливо кричали: вор. Тогда он со слезами, выступившими на глазах, сказал:
- Я не вор! Если хотите знать правду, то я из любви моей к девушке хотел хоть раз приблизиться к ее благодатной красоте.

Собравшиеся выразили тогда неудомение по поводу того, что мальчик вряд ли мог проковырять несколько стен, но студент вынул свою мотыгу и рассказал о ее чудесных свойствах. Стали пробовать, - так и ахнули, восклицая, что это, несомненно, подарок бога.
Решили идти и доложить госпоже, но девушка, наклонив голову и погрузившись в думу, по - видимому, не склонна была одобрить такое решение. Заметив это и догадавшись, что она думает, стали теперь говорить ей:
- Этот мальчик пользуется громкой славой и у нас, и по всей округе, ни одного позорящего пятна на нем нет. Не лучше ли отпустить его - пусть себе уходит и пусть снова посылает свататься. А утром мы скажем госпоже, что был вор... Хорошо, барышня?
Девушка не отвечала, и студента стали торопить, чтоб только ушел. Он стал искать свою мотыгу.
- Глупый мальчик, - смеялись над ним женщины, - ты все еще не забыл о своем проклятом инструменте?
Студент усмотрел, что рядом с подушкой лежала узорная шпилька - феникс, и незаметно сунул себе в рукав. Однако одна из служанок это успела заметить и сейчас же сообщила своей барышне. Та ничего не сказала, но и не рассердилась. Одна старуха похлопала студента по шее и сказала:
- Ну, не говорите, чтобы он был глуп! Этакий маленький, а что за удивительные у него фантазии.
И потащила его, ведя выйти по - прежнему через отверстие в стене.
Придя домой, Хо не смел рассказать обо всем этом матери, а только велел ей снова послать сваху. Мать не решалась отказать ему, но стала отовсюду приглашать свах, которые могли бы ему найти какую - нибудь другую подходящую пару. Об этом узнала Цинъэ и сильно заволновалась. Она послала одну из своих близких женщин к старухе Хо, предостерегая ее от ложных поисков.

Старуха обрадовалась и послала к ним сваху. В это время одна из молодых служанок проговорилась о том, что было ночью и о чем все молчали. Госпожа У, полная стыда, не могла побороть в себе охвативший ее гнев. Когда пришла сваха, это еще более ее распалило. Она взяла палку и провела на земле черту, за которую просила не переходить, затем стала ругать студента вместе с его матерью.
Сваха в испуге поспешила исчезнуть, пришла к Хо и все рассказала. Теперь мать студента, в свою очередь, тоже сильно рассердилась.
- О том, что наделал мой негодный сын, я совершенно не знала. Однако зачем же так над нами бесчинствовать? Почему же она тогда, когда молодые переплели свои ноги, почему она, говорю, не схватила прелюбодея и развратницу и не убила их обоих?
С этого дня старуха Хо, увидя кого - нибудь из их близких и знакомых, сейчас же принималась об этом, рассказывать. Услышав об этом, Цинъэ почувствовала смертельный стыд, да и старуха У стала сильно раскаиваться в том, что сделала, но воспретить старухе Хо болтать повсюду не могла. Тогда девушка тайно от матери послала к старухе Хо человека с приветом и ласковыми словами и велела передать, что она поклялась ни за кого другого замуж не выходить. Эти грустные и искренние слова очень тронули мать студента, и она перестала рассказывать. Однако дело с женитьбой остановилось.

В это время господин Оу из Цинь был назначен правителем уезда. Увидав сочинения нашего студента, он отнесся к ним как к глубокоталантливьм и стал от времени до времени приглашать его к себе во дворец" выказывая ему при этом самое высокое внимание. Однажды он спросил, женат ли Хо? Тот отвечал - нет. Начальник стал его подробно расспрашивать, но Хо ответил только, что у него с молодой девушкой" дочерью судьи У, был клятвенный уговор, но что затем, из - за пустяшных недоразумений, вышло так, что дело на середине остановилось.
- Ну - с, а теперь, - спрашивал его начальник, - все еще хотите ее или нет?
Студент весь зарделся и молчал.
- Ну, я вам это устрою, - сказал начальник и сейчас же послал к У уездного учителя со свадебными подарками, преподносимыми при сговоре. Старуха весьма обрадовалась, и свадьба была решена.
Через год Хо женился. Когда молодая вошла в его дом, она бросила на землю мотыгу и сказала При этом!
- Эту разбойничью вещь можешь выбросить!
- Не забудь, - отвечал с улыбкой муж, - что она нас сосватала!
И по - прежнему дорожил мотыгой, как драгоценностью, никогда с ней не расставаясь.

Молодая жена оказалась милым, хорошим человеком. Она отличалась при этом молчаливостью. Три раза в день она являлась к свекрови свидетельствовать ей свое почтение, а потом запиралась и сидела молча. На хозяйство она обращала лишь небольшое внимание. Однако если старуха отправлялась куда - нибудь из дому с визитом, все дела дома были сделаны образцово, как следует.
Через два года она родила сына Мэн - сяня и всецело предоставила его попечению кормилицы; по - видимому, не очень - то им дорожила.
Так прошло еще лет пять. Вдруг она обращается к мужу со следующими словами:
- Вот уже восемь лет, как мы связаны с тобой дружбой и любовью. Теперь свидание наше кратковременно, а разлука будет длинна. Как нам с тобой поступить?

Вне себя от изумления, студент бросился спрашивать, что это значит, но она молчала. Затем оделась в нарядное платье и пошла поклониться свекрови. От старухи она прошла к себе. Хо бросился за ней, но она легла лицом вверх на кровать и умерла.

Мать и сын в глубоком горе купили гроб и похоронили ее.
Старуха была уже совершенно дряхлой. Держа на руках внука, она думала о его матери, и все ее внутренности словно кто резал или молол. С этого времени она стала хворать и, изнуренная болезнью, не могла больше вставать с постели. Пищу не принимала и не подпускала к себе, считая все вредным и думая только о рыбьей ухе. Однако вблизи нигде нельзя было достать рыбы, и только верст за сто можно было еще ее купить. Как раз в это время все верховые были отправлены по казенным делам, но студент, отличавшийся искренней любовью к матери и сыновнею покорностью, не мог ждать ни минуты, взял денег за пазуху и пошел один, не останавливаясь ни днем, ни ночью.

На обратном пути он шел через горы. Солнце село, и стало темно. Он уже хромал на обе ноги и не мог дальше идти ни шагу. Его нагнал какой - то старик.
- А что, разве на ногах твоих нет пузырей? - спросил он студента. Тот ответил:
- Да, да, - есть!
Старик оттащил его к стороне, и они сели у дороги'. Старик высек огонь и, свернув из бумаги трубочку с лекарственным порошком, покурил студенту обе ноги, а затем велел ему попробовать ходить. И у студента не только совершенно прекратились боли, но он почувствовал себя крепче и здоровее обыкновенного. Он самым искренним и сердечным образом стал выражать старику благодарность. Старик спросил, за каким это делом он так устремляется. Студент отвечал, что у него больно мать, и затем рассказал ему все.
- Почему вы снова не женитесь? - спросил старик.
- Все еще не могу найти лучше, - отвечал тот.
- Вот там есть одна красавица. Если можете сейчас идти за мной, я вам буду сватом.

Студент отказался, сказав, что больная мать ждет рыбы и что сейчас ему некогда. Тогда старик сложил руки - в прощальное приветствие и пригласил его как - нибудь в другой раз зайти в деревню, где спросить старика Вана; простился с ним и ушел.
Студент пришел домой, сварил рыбу и накормил мать. Ей стало уже лучше, а через несколько дней больная и совсем поправилась. Тогда студент велел слуге заложить лошадьми ехать с ним искать старика. Доехали до того самого места, но где деревня, - найти было невозможно. Пока метались туда и сюда, время шло, и вечернее солнце уже стало падать. Горные ущелья были перепутаны донельзя, да и видеть вдаль не было возможности. Студент решил взойти со слугой на гору, один в одном направлении, другой - в другом, и оттуда посмотреть, где деревня. Однако горные тропы были крайне неровные и ехать по ним верхом уже больше нельзя было. Кое - как начали взбираться пешком.

Теперь мгла была охвачена туманом, и как ни топтался студент из стороны в сторону, глядя вокруг, никакой деревни не было. Он стал опускаться с горы, но сбился с дороги и не знал, как теперь идти обратно, а в сердце жгло, словно там горело пламя. Засновал туда - сюда и в темноте упал с крутого откоса вниз. На его счастье, тут же, несколькими футами ниже, была полоска поросшего травой выступа, он упал на нее и так лежал. Выступ был узенький, только - только хватало, чтоб ему поместиться. Взглянул вниз - черно, дна не видать. В ужасе, превосходящем описание, он не смел даже пошевельнуться.
Теперь, опять - таки к его удаче, по скату откоса росли всюду небольшие кусты, и он мог прильнуть к ним всем телом, как к перилам. Так прошло некоторое время. Он оправился - и видит, что у его ног сбоку есть вход в небольшую пещеру. В сердце закралась радость. Он уперся спиною о камень и вполз в пещеру, как червяк. Теперь его мысли приняли более спокойный оборот, и он стал надеяться, что с рассветом можно будет кричать и звать на помощь.

Вдруг в глубине пещеры показался свет, мерцавший, словно звездная точка. Студент стал понемногу подходить к нему и версты через две вдруг увидел перед собой какие - то строения. Не было никаких ни свечей, ни фонарей, а свет сиял, словно на картине. Из дома вышла какая - то красивая женщина. Посмотрел на нее - Цинъэ!

Увидя студента, она, вся в изумлении, испугалась.
- Муж, - вскричала она, - как мог ты сюда попасть?
Студент не стал объяснять, а только схватил ее за руки и громко зарыдал. Она принялась его останавливать и уговаривать. Затем спросила о свекрови и сыне. Студент стал рассказывать ей о том, как им горько теперь приходится, и Цинъэ была также крайне удручена,
- Скажи, милая, - спросил ее студент, - вот уже больше года, как ты умерла... Уж не на том ли я свете?
- Нет, - отвечала жена, - это стан бессмертных людей. А год тому назад я, в сущности, и не умирала. То, что вы похоронили, была бамбуковая палка. Теперь, раз ты сюда явился, в моей судьбе бессмертной феи ты примешь участие.
С этими словами она повела его на поклон к отцу. Перед студентом в большой зале сидел важный муж с длинной бородой. Студент устремился к нему и поклонился до земли.
- Вот пришел Хо, мой муж!
Старик, выразив крайнее удивление, встал с места, взял студента за руку и стал ему рассказывать о себе.
- Как отлично, что вы пришли сюда, зятек! Значит, судьба ваша - оставаться здесь!
Студент стал отказываться, говоря, что мать его ждет и что он не может долго задерживаться.
- Я, конечно, уже знаю об этом, - отвечал ему старик. - Однако какая беда, если вы у нас побудете тут дня на три, на четыре побольше?

И стал его потчевать всякими вкусными вещами и вином. Тут же велел служанке поставить ему кровать в западном зале и застлать ее парчовой постелью.
Выйдя от стола, студент потащил жену лечь с ним спать, но она упиралась.
- Разве здесь место, где можно позволить себе подобное бесстыдство? - негодовала она.
Но студент не отпускал ее и все тащил за руку. А за окном служанка хихикала. Цинъэ овладел стыд, и она изо всех сил сопротивлялась. И вдруг в это самое время вошел старик отец.
- Ты, - подлая кОсть, - кричал он на студента, - ты осквернил наш грот, нашу обитель! Сейчас же убирайся отсюда!;

Студент, не привыкший уступать и всегда сознававший свое достоинство, не мог вынести подобного срама и сейчас же сделал гневное лицо.
- Чувство мужчины к женщине, - сказал он, - для людей неизбежно. А вот пожилым людям разве полагается подсматривать их и выслеживать? Мне ничуть не трудно будет сейчас же уйти, но извольте велеть вашей дочери сейчас же собраться и идти со мной!
Старику нечего было на это сказать, он позвал дочь и велел ей идти с мужем. Затем открыл заднюю дверь и проводил их, но, когда студент вышел за дверь и отошел, он обманул его и, оставшись с дочерью, захлопнул дверь и пошел обратно.

Студент обернулся - перед ним был крутой утес, угрюмо вздымавшийся сплошной стеной, без малейшей щели и просвета, и только его одинокая тень мелькала по стене там и сям. Идти теперь было совершенно некуда. Взглянул на небо: там высоко маячила косая луна, а звезды и Ковш уже бледнели. Долго так стоял он в грустном - грустном забытьи. Потом, измучившись горем, вдруг почувствовал прилив острой досады, стал лицом к утесу и принялся звать и кричать, но, сколько ни кричал, никто не отзывался.
Тогда, в гневном исступлении, он отвязал от пояса свою мотыгу и стал ковырять камень, пробираясь все вперед и вперед. С бранью на каждом шагу, он в мгновение ока уже вошел в пещеру на три - четыре фута глубины и где - то очень далеко слышит голос:
- Ох,горе мое, ох, наказание!

Студент, удвоив силы, стал ковырять и долбить еще свирепее. Вдруг в глубине пещеры открылись две двери, из которых кто - то 'вытолкнул Цинъэ и сказал:
- Ну иди, иди же!
Затем стена снова закрылась и сселась.
- Если ты любишь меня, - негодовала Цинъэ, - и хочешь, чтоб я была тебе женой, зачем же ты так обращаешься с тестем? Кто так поступает? И откуда явился тот даос, который дал тебе этот проклятый инструмент? Эта штука, кажется, насмерть меня свяжет и замучит!

Добыв жену, студент успокоился - все, что нужно, у него было, и он не стал больше спорить и рассуждать. Его теперь заботило только, что дорога трудна и опасна, как им ехать домой. Тогда Цинъэ сорвала две ветки, и каждый из них оседлал по одной, после чего ветки - тут же превратились в коней, которые помчались, - и в мгновение ока супруги были дома.

Оказывается, прошло уже семь дней с тех пор, как студент исчез.
Когда студент и слуга потеряли ночью друг друга, слуга стал его искать, но найти не мог; вернулся домой и рассказал старухе. Та отправила несколько человек, но как они ни шарили повсюду по горам и падям - не было ни малейшего следа. Старуха затосковала, загрустила, не находя себе места, - и вдруг слышит, что сын вернулся. Бесконечно обрадованная, она побежала ему навстречу и вдруг, подняв голову, увидела Цинъэ. От испуга она чуть не умерла. Студент рассказал ей вкратце, как было дело... Старуха окончательно повеселела и успокоилась.
Цинъэ решила, что ее вид и ее дела слишком необыкновенны и странны, так что, чего доброго, можно людей напугать, - поэтому стала просить свекровь куда - нибудь перебраться, и та согласилась. У них в другом уезде был отдельный дом, и вот в один прекрасный день они переехали, причем никто ни о чем так и не узнал.

Супруги прожили вместе еще восемнадцать лет. У них родилась дочь, которую выдали за земляка - некоего Ли. Вслед за тем старуха скончалась. Жена сказала мужу:
- У нас дома, среди бурьяна, сидит птица на восьми яйцах. Вот там можно будет похоронить нашу мать. Когда вы с сыном свезете гроб и закончите похороны, то пусть наш сын - он ведь уже взрослый - так и останется там жить при могиле. Незачем ему снова сюда приходить!

Студент сделал, как она сказала, и после похорон вернулся домой один. Через месяц Мэнсянь пришел проведать родителей, но они, оказывается, исчезли. Спросил старую служанку, но та сказала, что они оба уехали хоронить и еще не вернулись. Поняв, что тут есть что - то необычайное, он принялся плакать и безутешно горевать. Мэнсянь своими образцовыми сочинениями был очень известен: все о нем кричали. Тем не менее он в экзаменационной келье засиживался подолгу, и, бывало, дней сорок сидит, а работы не подает. Наконец он получил степень багуна и поехал в столицу на следующий экзамен. Здесь он познакомился с молодым студентом, лет так семнадцати - восемнадцати, который был его соседом по келье. Он ему сильно понравился своею необыкновенной, блестящей интеллигентностью и недюжинной талантливостью. Взглянул в его тетрадь - там стояло следующее: младший студент из Пекина, Хо Чжунсянь. Наш студент от крайнего изумления вытаращил глаза и сказал, как его самого зовут (Хо Мэнсянь). Чжунсянь тоже ничего не мог понять и спросил подробнее о его родных местах и семье. Тот рассказал ему все. Чжунсянь пришел в восторг.
- Знаешь что, - говорил он, - когда я поехал в столицу, отец сказал мне, что если я на экзамене встречусь с Хо из Шаньси, то это его родственник, и велел нам сблизиться. А теперь ведь так и вышло! Однако как могло статься, что наши имена настолько совпадают?

Мэнсянь осведомился теперь, как звали его прадеда, деда и, наконец, отца с матерью, и, узнав, воскликнул:
- Да ведь это мои родители! Чжунсянь усомнился, оказав, что годы как будто не подходят, но Мэнсянь ответил ему:
- Мои родители - оба бессмертные люди, небожители. Можно ли определить их возраст по виду?

По этому случаю Мэнсянь рассказал со всеми подробностями о своей жизни, и Чжунсянь наконец поверил. После экзаменов им некогда было отдыхать; они заказали лошадей и поехали домой вместе. Только что доехали до ворот, как слуги вышли им навстречу и заявили, что как раз в эту самую ночь господин и госпожа исчезли, никто не может понять куда. Оба студента сильно испугались. Чжунсянь бросился в дом и стал спрашивать у жены.
- Еще вчера вечером, - говорила та в ответ, - мы сидели вместе и пили. Матушка сказала мне: вы оба с мужем ни о чем дома не заботитесь, - молодые еще, - а вот завтра приедет ваш старший брат, и мне нечего бояться. Рано утром я вошла в их комнату, а там уже никого не было.

Братья, слыша это, затопали с досады ногами и предались горькой скорби. Чжунсянь все хотел бежать за родителями и догнать их, но брат сказал ему, что это бесполезно, и тот послушался.

В этом году Чжун на экзамене получил высшую степень санцзяня и, так как могила родителей была в Шаньси, он поехал туда вместе с братом. Он все надеялся, что родители живут еще где - нибудь среди людей, и, где бы ни случилось ему бывать, повсюду о них расспрашивал, - но не нашел ни малейшего следа!

Комментарии переводчика

...бессмертной феи Хэ Сяньгу... - Одна из группы "Восьми бессмертных", почитание которых сильно распространено во всем Китае. При жизни своей она была дочь купца. Как - то случайно повстречался с ней победный дух, воплощающий в себе светлое начало и в жизни именовавшийся Люй Дунбинь. Он дал ей съесть половину своего персика. После этого она уже никогда не испытывала голода, а кроме того, получила способность определять каждому человеку его судьбу. Когда она умерла, труп ее исчез. Впрочем, подобных преданий о ней много.

...студент... вытаращил глаза... - Студента звали Хо Мэнсянь, а нового знакомца - Хо Чжунсянь, то есть словно они были родными братьями (Мэн - первый, Чжун - второй),

Монахи-иноземцы

Хэшан Тикун рассказывает, что в Цинчжоу он видел двух монахов - иноземцев. Их наружность была причудливая какая - то, несовременная. В ушах висело по кольцу. Одеты были в желтый холст. Волосы вились кудрями.
По их собственным словам, они пришли из западных стран и явились к тамошнему губернатору, так как слышали, что он чтит Будду.
Губернатор послал двух курьеров из канцелярии, чтобы они проводили монахов в монастырь. Настоятель Линпэй встретил их не очень - то приветливо. Тогда курьеры, видя, как необыкновенно странны эти люди, угостили их на свой счет и остались с ними ночевать.
Один из них спросил иноземцев:
- В ваших западных краях много необыкновенных людей... Вот что, архат, нет ли у вас в запасе каких - нибудь фокусов - нам показать?
Один из монахов раскатисто захохотал. Потом высунул из рукава руку, и на ладони у него оказалась маленькая пагода, высотой еле - еле до фута! Она была вся в резьбе - прелесть, что за вещь!
На стене, в самой отдаленной и высокой части комнаты, был маленький киот для фигуры божества. Монах бросил туда пагоду - и она прямехонько, ровно и определенно туда встала, нисколько не скосясь, не наклонись... Смотрят теперь: на пагоде лежат мощи Будды и излучают свет, ослепительно сияя на все помещение. Затем он поманил пагоду к себе рукой, и она снова упала в ладонь.
Другой монах засучил рукав и вытянул левую руку, да так, что она удлинилась футов на шесть, на семь. Зато правая рука стала сокращаться и сошла на нет.
Затем он вытянул правую руку, и с ней произошло то же, что с левой.

Комментарии переводчика

Архаты - прямые ученики Будды, первосвятители.

Бай Цюлянь любила стихи

В Чжили жил студент My Чаньгун, сын купца My Сяохуаня. Это был умный и способный юноша, имевший пристрастие к чтению. Когда ему исполнилось шестнадцать лет, то отец, считая ученое дело непрактичным, отправил его учиться делу торговому. И вот он поехал с отцом в страну Чу. Но как только в лодке дел никаких не было, он сейчас же принимался громко распевать стихи.
Доехали до Учана. Отец оставил его в гостинице стеречь склад. Студент, воспользовавшись тем, что отец ушел, вынул книги и стал читать стихи, звонко отчеканивая рифмы и цезуры. И в это время он видел в окне какой - то неустойчивый силуэт, словно там был человек, старавшийся незаметно его подслушать. Впрочем, My на это не обращал особого внимания.

Однажды старик отправился вечером куда - то пить и долго не возвращался. Студент напевал стихи с особым усердием; за окном кто - то все это время прохаживался взад и вперед, и луна освещала эту фигуру с полною отчетливостью. My это показалось, наконец, странным; он быстро выбежал за дверь, смотрит, а там стоит красавица лет пятнадцати - шестнадцати, и такая, о которых в свое время было сказано, что они могут губить целые города. Как только она взглянула на студента, сейчас же убежала и скрылась.
Дня через три отец с сыном погрузили товары и повернули на север, к дому. Вечером им пришлось остановиться на берегу озера. Старик куда - то ушел. Появляется какая - то пожилая женщина и говорит студенту:
- Милостивый государь, вы убили мою дочь! Страшно растерявшись, студент стал спрашивать, что это значит.
- Моя фамилия, если позволите, Бай, - говорила она ему в ответ. - У. меня есть молоденькая дочка, которую зовут Цюлянь. Она отлично понимает литературу и рассказала мне, что ей пришлось в городе услышать ваше чистое чтение стихов. И вот до сих пор она вся в мечте... Доходит до того, что теряет сон и аппетит. Она хочет, видите ли, быть вашей, быть вам женой - и я ничего с ней больше не могу поделать?

Студент в душе своей, конечно, ее уже любил, но, боясь, что отец на него накричит, высказал женщине все это с полною откровенностью. Та не верила и настойчиво требовала, чтобы он дал слово. Студент не соглашался. Женщина пришла в раздражение.
- Послушайте, - кричала она, - у людей бывает так, что если девушка понравится, то сами ищут случая посвататься, засылают сваху - и ничего не получают. А теперь я, старуха, сама иду сватать дочь, - а он, не угодно ли, не изволит соглашаться! Где еще можно больше осрамиться?.. Пожалуйста, не извольте и думать, что проедете на север!
С этими словами она ушла. Вскоре пришел старик My. Студент, всячески выбирая выражения получше, сообщил ему о том, что тут было, втайне рассчитывая на согласие. Но старик сказал, что они уже далеко отплыли, - да к тому же, - добавил он со смехом, - о чем тут вообще разговаривать? Разве это серьезно? Просто - напросто у этой девицы, как поется в древних стихах, "в груди весна". Сказал - и прекратил разговор.

Место, где они вечером пристали с лодкой, было очень глубокое, так что все весло - уходило в воду. Но вдруг ночью со дна поднялись один за другим песок и камни, и лодка села - двинуться дальше было невозможно.
Каждый год на этом озере обязательно оставался кто - нибудь из купцов зимовать на острове и стеречь его. Весной же, когда, как говорит поэт, "воды персика" разливаются и когда никакие другие товары еще не подоспели, все, что доставляется в лодке, можно продать в сто раз против себестоимости. Ввиду этого старик не особенно тужил о таком промедлении, да и не дивился тому, что случилось. Он думал только об одном, как бы на будущий год приехать снова на юг, и, рассчитывая, что придется, пожалуй, опять везти товар, оставил сына здесь, а сам поехал домой. Сын был в душе этому очень рад и только сильно досадовал, что не расспросил, где живет старуха.

Как только свечерело, старуха явилась и вместе со служанкой ввела к нему девушку. Они раздели ее и уложили в постель.
- Вот до чего дошла болезнь у человека, - укоризненно обратилась к нему старуха. - Нечего высокомерно кривляться и делать вид, что вы тут ни при чем!
С этими словами обе ушли. Студент был все время, пока старуха говорила и пока вообще это происходило, в крайнем замешательстве. Теперь он встал, взял свечу и подошел взглянуть на девушку. Она лежала перед ним больная, но полная невинной прелести, осенние волны ее чистых глаз так и катились...
Студент стал осторожно ее расспрашивать. Девушка очаровательно улыбалась, тихо и мило. Студент приставал к ней, чтобы она сказала хоть слово. Девушка проговорила:
- "Ради тебя я страдаю, мой друг, стыдно мне все же тебя". Можете пропеть это обо мне!
Студент пришел в бешеный восторг и готов был уже приникнуть к ней, но, охваченный жалостью к ее хрупкому и слабому телу, стал трогать ее груди и играючи целовать. Девушка, как - то незаметно для себя повеселела, расцвела и стала шутить.
- Вот если вы, господин, - сказала она, - прочтете мне три раза, знаете, эти стихи Ван Цзяня о "газовом платье в листиках - листиках", то моя болезнь пройдет!
Студент исполнил ее просьбу, и только что он прочел стихи два раза, как девушка схватилась за платье, приподнялась и села.
- Я выздоровела, - сказала она.

Он прочел еще раз, и она стала повторять за ним, грациозно покачиваясь. У студента захватило дух, который куда - то летел и мчался, все выше и выше... - Он задул свечу и лег с ней.
Еще не светало, а она уже поднялась.
- Сейчас придет мама, - сказала она.

Действительно, не прошло нескольких минут, как вошла старуха. Увидя, что дочь сидит такая красивая, нарядная и радостная, старуха тоже обрадовалась и успокоилась. Затем она предложила девушке уйти. Та, наклонив голову, молчала. Тогда старуха ушла одна, сказав ей на прощание:
- Раз тебе приятно забавляться с господином, то сама и отвечай!
Теперь только студент стал подробно расспрашивать ее, где и как она живет.
- Мы с тобой, - сказала ему девушка, - друзья, так сказать, попутчики. Поженимся или нет - пока еще не наверное. Зачем тебе нужно знать, где я живу?

Однако парочка слюбилась на диво, и они дали друг другу крепкие клятвы.
Как - то ночью она встала, зажгла лампу и вдруг почему - то взялась за книгу, раскрыла ее, а сама стала грустная, грустная: слезы на глазах так и сверкали. Студент быстро вскочил и спросил, в чем дело.
- Наш отец, - сказала она, - едет и скоро будет здесь. О нашем с тобой деле я как раз гадала по книге: где откроется. И вот мне попалась "Песня о Цзяннани" Ли И. Смысл этих строф нехороший!
Студент принялся утешать ее и объяснял ей смысл стихов:
- Смотри, милая, - говорил он, - первая фраза:
"Замуж я вышла - муж мой цюйтанский торговец" - ведь она очень для нас счастлива. Уже первая фраза! Что тут для нас нехорошего?

Дева кое - как повеселела. Поднялась и стала прощаться.
- Ну, пока что разреши, как говорится, "разнять руки", а то утром, того и гляди, на меня "тысячи человек будут глазеть и пальцами тыкать".
Студент схватил ее за руки. К горлу подступило, и он не мог выговорить ни слова.
- Если, - спросил он потом, - наше милое дело сладится, скажи, где тебя найти, чтобы сообщить тебе?
- Я часто буду посылать кой - кого следить, - отвечала дева. - Сладится или нет, все мне будет известно.
Студент хотел было сойти с лодки, чтобы проводить ее, но она решительно воспротивилась и ушла.

Сейчас же, и в самом деле, прибыл My. Студент постепенно рассказал ему все свои дела. Отец решил, что он, очевидно, зазвал к себе гетеру, рассердился и давай его бранить и казнить. Однако, произведя точную ревизию в лодке, он обнаружил, что никаких недохваток и выемок не оказалось. Тогда он перестал ругаться.

Однажды вечером, когда старика в лодке не было, вдруг явилась дева. Они свиделись нежно - нежно, хотя ни один не знал, как и что теперь решить,
- Вот что, - сказала она, - быть нам с тобой вверху иль внизу, - на то судьба. Подумаем - ка о том, что у нас перед носом. Я временно задержу твою лодку на два месяца, а там поговорим, как дальше поступить.
Перед тем как проститься, они решили, что условным знаком свидания будет пение стихов, и с этого дня, как только старик куда - нибудь уходил, студент сейчас же начинал во весь голос петь стихи, и дева сама собой появлялась

В четвертой луне судоходство прекратилось, цены на товар упустили свое время: купцы не знали, что делать. Они собрали между собой деньги и отслужили моление' в храме Речного Духа. И вот после летнего праздника Прямого Солнца хлынули дождевые воды, и лодки наконец прошли.
Студент, вернувшись домой, весь погрузился в воспоминание, которое довело его до болезни. Старик My, встревожившись, звал знахарей и врачей, но студент шепнул матери, что эту болезнь не вылечат ни лекарства, ни заклятия, - есть только Цюлянь, - ее приход поможет. Старик сначала рассердился на такие речи. Однако чем дальше, тем больной тощал и худел все сильнее и сильнее, так что старик наконец испугался, нанял телегу и повез сына.
И вот они снова прибыли в Чу и причалили с лодкой к прежнему месту. Тут они стали наводить справки у местных жителей, но никто не знал старуху Б - ай. К счастью, тут очутилась какая - то старуха, державшая руль к берегу озера. Она вышла и взяла на себя это устроить.
Старик влез - в лодку и, взглянув на - Цюлянь, остался? ею в душе своей весьма доволен. Однако, расспросив старуху о месте родины и о происхождении, выяснил только, что у них есть лишь, плавучий дом, жилье ,на воде - и больше ничего.
Затем, пользуясь случаем, старик сообщил о болезни сына и о ее причине, выразив при: этом надежду, что дочь старухи придет к ним в лодку .и - побудет там некоторое время, чтобы дать пройти запущенной болезни. Старуха сказала, что свадьба не решена, и не дала согласия.

Дева, высунувшись половиной лица, внимательно и усердно слушала, что они говорили. В глазах ее стояли слезы, вот - вот готовые упасть на пол. Старуха, видя такое печальное лицо и слыша к тому же, как просит и умоляет старик, тут же согласилась.
С наступлением ночи старик ушел, и дева в самом деле пришла. Она стала у кровати и заплакала.
- Бедный Друг мой, - говорила она, - неужели то, что было со мной в прошлом году, пришло теперь и к тебе? Видишь ли, дело в том, что нельзя было не заставить тебя понять и познать, на что это похоже и чем это пахнет. Однако твое изнурение, дошедшее до таких пределов, конечно, одним приемом вылечить нельзя... Позволь мне тебе пропеть стишок!

Студент принял это предложение с благодарностью, и дева пропела ему те же стихи Ван Цзяня.
- Да, но ведь это касалось тебя и твоего сердца, - говорил студент. - Разве можно этим лечить обоих нас и достичь успеха? Тем не менее, когда я слышу звук твоего голоса, мой дух уже крепнет и оживает. Попробуй - ка теперь спеть мне, знаешь, это: "Тысячи - тысячи ивовых веток - к западу все протянулись".
Дева исполнила и это.
- Ах, как чудесно! - воскликнул больной и похвалил ее. - А вот что, помнишь, милая, как один раз, когда ты читала мне стихи, там встретились слова девушки, срывающей лотосы: "Лотос в бутонах, а запах душистый за десять цинов несется". Я этого стиха не могу забыть. Позволь попросить тебя спеть это своим милым голоском.

Дева пропела, и только что она стала заканчивать, как студент выпрыгнул., вскочил и вскричал:
- Слушай, да разве ж я был - когда - нибудь болен? С этими; словами - он; кинулся. к - ней, заключил ее в объятия и слился с нею в нежность. Глубокая болезнь его словно пропала.
Спросил ее, что говорил отец, когда виделся с ее матерью, и удастся ли сладить дело. Дева, уже зная, какой оборот примут теперь мысли старика, отвечала прямо, что дело не сладится. Затем она ушла.
Когда появился отец, он увидел, что его сын уже встал, и сильно обрадовался.
- Вот что, сын, - говорил он ему просто из желания подбодрить и утешить, - девица - то она очень милая. Однако ей пришлось с самого раннего детства стоять у руля, грести и петь. Я уже не говорю о том, насколько это занятие ничтожно и недостойно, - ведь она, того и гляди, уж и не девственница.

Студент молчал. Затем, когда старик вышел, дева явилась опять, и он стал ей передавать, что думает отец.
- Я уж это хорошо видела! - сказала она. - В мире всегда так: чем вещь нужнее, тем она дальше, и чем больше к ней стремишься, тем меньше она дается. Надо, значит, сделать теперь так, чтобы его мысли сами собой приняли иное направление и чтобы, наоборот, он сам пришел меня просить!
Студент спросил, как это она рассчитывает сделать.
- У всякого купца, - отвечала она, - все цели жизни в наживе. Я знаю средство, как определять цены товарам. Те вещи, которые я только что видела в вашей лодке, никакого дохода не дадут. Ты вот что, скажи старику от меня, что если он оставит вот эти вещи, то наживет втрое, а если вон те, то и вдесятеро. Затем отправляйтесь домой, и если мои слова оправдаются, то, значит, я буду отличной женой. Когда ты снова приедешь, тебе будет восемнадцать, а мне семнадцать лет. Будет еще время нам с тобой друг другу порадоваться. Не надо грустить.
Студент сказал отцу, какие и на какой товар будут цены, - все это со слов девы, - но тот решительно отказался верить, и только уж так, куда ни шло, решил на лишние деньги наполовину сделать, как было сказано, Когда же они вернулись домой, то оказалось, что те товары, которые он закупил сам, принесли ему огромный убыток. К счастью, он все - таки, хотя и в небольшом размере, послушался советов девы и от этих товаров получил очень крупный барыш, так что, в общем, свел концы с концами. Это заставило его уважать Цюлянь и чтить ее, как фею.

А студент стал пуще прежнего ее расхваливать. Он сообщил старику, что она ему сама говорила, будто может сделать его богатым. Тогда старик забрал как можно больше денег и опять приехал на юг. Приехав к озеру, он провел несколько дней в ожидании, не проедет ли старуха Бай, но не видел ее. Прошли еще дни, и наконец он усмотрел ее лодку под ивами. Он сейчас же воспользовался случаем, чтобы, как говорят, положить ей пищу и посвататься. Однако старуха никаких брачных подарков не стала принимать, а озаботилась исключительно выбором счастливого для брака дня. Когда этот день настал, она проводила дочь к жениху. Старик нанял еще одну отдельную лодку и устроил молодым "соединение чаш".
Дева теперь велела старику ехать еще южнее, а те товары, которые нужно было оставить здесь, она записала и записку вручила ему. Со своей стороны, старуха пригласила зятя оставить свою лодку и поселиться у нее.

Старик вернулся через три месяца и привез в Чу товары, на которые здесь сейчас же нагнал цену вдесятеро против того, что ему стоило. После этого он решил вернуться домой на север. Цюлянь попросила позволения взять с собой в лодку озерной воды, и когда они приехали домой, она стала, хоть немного, но непременно добавлять этой воды в каждое кушанье, словно то была приправа или соя. И вообще с этих пор каждый раз, как они ездили на юг, они привозили ей несколько жбанов этой воды.

Года через четыре Цюлянь принесла сына. Однажды она заплакала и сказала, что хочет к себе домой. Тогда старик вместе с сыном и с ней поехали опять в Чу. Доехали до озера, но не могли отыскать, куда делась старуха Бай. Цюлянь принялась стучать о борт лодки и звать ее. Вид у нее при этом был растерянный, унылый. Не докричавшись, она послала мужа поскорее обежать озеро, спрашивая и ища старуху. Тут как раз студенту попался рыбак, вытащивший из воды белого карпа, которого, как известно, из почтения именуют "белым конем". Студент подошел поглядеть, - смотрит: огромная штука и по виду совершенно напоминает человека, причем и груди, и женское место развиты полностью. Студент удивился этому чрезвычайно и побежал 'сказать жене. Та изобразила на лице крайний испуг и сказал|а, что ею давно уже дан обет отпустить живым пойманное существо, так что пусть он купит эту рыбу и отпустит ее в воду. Студент пошел говорить с рыбаком, но тот потребовал огромную цену.
- Я в твоем доме, - сказала тут Цюлянь мужу, - достала своими советами много денег, десятки тысяч серебра. Чего же ты скупишься из - за пустяка? Если ты мне этого не сделаешь, я сейчас же брошусь в озеро и утоплюсь!

Студент испугался, но не посмел сказать об этом отцу, а украл у него деньги, купил рыбу и отпустил ее. Однако, когда он вернулся в лодку, жены не было видно. Искал, искал - найти не мог. Она явилась только поздно ночью, когда все стражи уже были отбиты.
- Куда ты ходила? - спросил он.
- Я только что была у матери!
- Где же она? Цюлянь покраснела.
- Ну, теперь я уже не могу не сказать тебе все по правде, - сказала она. - То, что ты выкупил, и была моя мать. Ей до этого был приказ от Дракона - князя заведовать в озере Дунтине путешествующими. В последнее время хотели набирать для его дворца наложниц, и вот какие - то болтуны расхвалили меня князю, и он тут же велел моей матери непременно и безотлагательно меня вытребовать. Мать моя доложила ему все, что было, но князь не пожелал ее выслушать и пустил ее к южному берегу, где ей пришлось голодать чуть не до смерти. Тут она и попалась. Хотя сейчас опасность для нее уже миновала, но наказание еще не сложено... Если ты меня любишь, пойди, умоли за нее Истинного Владыку, - этим можно ее избавить от кары. Если же теперь ты на меня смотришь, как на тварь, а не на человека, позволь тогда вернуть тебе твоего сына, а я удалюсь... Уход за мной в Драконовом дворце вряд ли будет не в сто раз лучше, нежели то было у тебя в доме. |

Студент был испуган донельзя и только выразил опасение, что ведь Истинного Владыку ему нигде не увидеть, но жена продолжала:
- Завтра днем, часа в два, Истинный Владыка должен сюда прийти. Как только ты увидишь хромого даоса, сейчас же поклонись ему. Он в воду - и ты за ним! Истинный Владыка любит ученых литераторов и, конечно, сжалится над тобой и согласится все сделать.
Затем она достала кусок ткани из рыбьих внутренностей и добавила:
- Если он спросит, о чем ты хлопочешь, ты тут же вынешь этот кусок и попросишь его написать слово: освободить!

Студент стал ждать, как она сказала. И действительно, он увидел какого - то ковыляющего даоса, который подходил к нему. Он бросился на землю и поклонился. Даос сейчас же стал уходить. Студент за ним. Даос бросил в воду палку и вскочил на нее. Студент решительно последовал за ним и тоже вскочил. Оказывается, это уже не палка, а лодка! Студент опять склонился перед монахом, который спросил, что ему нужно. Студент вынул ткань и просил написать. Даос развернул, посмотрел и сказал:
- Это плавник "белого конька". Где ты его повстречал?
Студент не посмел скрыть и изложил все от начала до конца. Даос расхохотался.
- Это создание отличается необыкновенным изяществом, тонким и совершенным. Неужели ж она достанется Дракону на дикий разврат?
С этими словами он вынул кисть и бегло написал слово: освободить! Писал он ловко, в виде талисманных график... Затем повернул лодку к берегу и велел студенту сойти. И тот видит, как даос плывет по воде на палке. Мгновение - и он исчез.

Студент вернулся к себе в лодку. Жена была очень довольна и только велела ему не проронить об этом ни слова перед отцом и матерью.
Они вернулись теперь на север. Года через два - три старик опять поехал на юг и долго, несколько месяцев, не возвращался. Вода, привезенная с озера, вся кончилась; ждала - ждала ее Цюлянь, так и не дождалась. И вот она стала хворать. Днем и ночью стонала и тяжело дышала.
- Если я умру, - сказала она мужу, ты меня не хорони, а в часы мао, у и ю читай мне разок стихи Ду Фу о том, как он видел во сне поэта Ли Бо. И тогда я умру, но не буду гнить. Затем подожди, пока не приедет из озера вода. Тогда ты налей этой воды в таз, запри двери, расстегни мне платье, обними меня и влей... Я оживу!

После этого она стонала и мучилась еще несколько дней и как - то вдруг умерла.
Недели через две приехал старик My. Студент сейчас же сделал, как она велела. Вливал ей воду в течение часа с чем - то, и она стала понемногу оживать. С этих пор она все думала о том, чтобы вернуться на юг. Старик умер, и тогда студент исполнил ее желание. Они переселились.

Комментарии переводчика

...принимался громко распевать стихи. - Китайцы читают свои старые стихи нараспев, приспособляя к ним самые разнообразные мелодии. Стихи не основаны, как у нас, на произносимой речи и потому не связаны ею.

..."воды персика" разливаются... - Весной, в третьей лупе, персик начинает буйно цвести, и его цвет, сбитый дождем, падает в поднявшиеся реки, которые мчатся, покрытые его лепестками. Это и сеть, по выражению поэта Хань Юя (768 - 824), "персика воды третью луну по весне".

...стыдно мне все же тебя. - Стихи из "Повести об Инъин" Юань Чжэня (779 - 831). Красавица Инъин говорит возлюбленному:
Стала бледнеть я и чахнуть, худея, - свет красоты угасает.
Тысячи раз повернусь, обернусь - лень мне с постели вставать!
Не посторонних стыжусь я, больная, с ложа весь день не вставая,
Ради тебя я страдаю, мой друг, стыдно мне все же тебя!
При той изощренной памяти, которая присуща образованному китайцу, неудивительно, что молодые люди могут говорить, всё время заимствуя свою речь из литературы.

...стихи Ван Цзяня... - Вот эти стихи:
Газ на сорочке листьями - листьями вышит, покрыв ее густо;
Феникс из золота, гусь в серебре - стан здесь тех и других!
Лишь закружусь, затанцую, - сейчас же в стороны все разлетятся -
И среди них выступают слова: "Тысячи лет тебе, царь!"
У Ван Цзяня (751 - 835), одного из выдающихся танских поэтов, есть также стихи, в которых он воспевает царский дворец, особенно его женскую половину. Вышеприведенные стихи взяты из его сборника "Сто песен о дворце".

..."Песня о Цзяннани" Ли И. - Ли И - очень популярный танский поэт (748 - 827). Его песни распевались, говорят, по всему Китаю. Вот строфы, которые попались Цюлянь:
Замуж я вышла - муж мой Цюйтанский торговец,
День за другим - держит в обмане, нейдет!
Знала б я раньше, как можно верить приливу,
Замуж пошла б, в юношу моря влюбясь!

...после летнего праздника Прямого Солнца... - То есть пятого числа пятой луны.

"Тысячи - тысячи ивовых веток - к западу все протянулись" - из стихотворения поэта Лю Фанпина (VIII в.) "Весенняя тоска":
Бедная иволга в утренний час плачет, как будто со мной.
Двери открою - только и вижу: травы роскошно густеют.
Время от времени в сад и во двор ветер с востока влетит;
Тысячи - тысячи ивовых веток - к западу все протянулись.

"Лотос о бутонах, а запах, душистый за десять цинов несется" - стих из поэта Хуанфу Суна (IX в.).

Истинный Владыка - одно из божеств китайского пантеона.

Часы мао, у и ю - соответственно два часа ночи, пять часов утра, одиннадцать часов.

...стихи Ду Фу о том, как он видел во сне поэта Ли Бо. - У Ду Фу (712 - 770) есть два стихотворения, объединенных заглавием "Вижу во сне Ли Бо". Первое начинается следующими строками:
С мертвым простишься - словно проглочено напек,
Если ж с живым - будешь грустить без конца!

Нищий хэшан

В Цзинане жил какой - то хэшан. Откуда он, никто не знал. Ходил босой, весь в лохмотьях и каждый день сидел в ресторанах, то в "Ненюфаре", то в "Светлом озере", бубнил свои молитвы и вещал о судьбе, собирая милостыню.
Однако когда ему давали вино, кушанья, деньги, рис, - всего этого он не брал. Спрашивали, что же ему нужно, - он не отвечал, и целый день никто не видел, чтобы он ел или пил.
- Послушай, учитель, - говорили ему, - если ты не ешь скоромного и не хочешь вина, тебе бы надо идти за милостыней куда - нибудь в горную деревушку или в какой - нибудь глухой переулок. Что за смысл тебе каждый день шляться по шумным местам, куда все льнут, словно муравьи на баранье сало?
Хэшан продолжал сидеть, сложа молитвенно свои ладони и бормоча напевы молитв. Ресницы по - прежнему были опущены, - длинные - длинные, с палец, если не больше. Сидел и делал вид, что не слышит.

Через некоторое время ему повторили вопрос. Тогда он вдруг раскрыл глаза и грозным голосом сказал:
- А я хочу просить именно так!
Потом опять принялся за бесконечный напев. Посидев еще довольно долго, вышел и поплелся прочь. Кто - то решил идти за ним и стал настойчиво от него домогаться, почему именно так он желает просить. Монах шел, не отвечая. Человек спросил его раза четыре. Тогда он опять резко ответил:
- Этого тебе знать не дано. Старый монах хочет
именно так просить!

Через несколько дней он вдруг вышел за ворота южного города и улегся у дороги, как чурбан, не шевелясь в течение целых трех дней. Жители, боясь, что он умрет с голоду и доставит предместью хлопоты, пришли толпой уговаривать его перейти куда - нибудь в другое место. Если он хочет есть, его покормят, денег захочет - дадут! Но хэшан лежал с закрытыми глазами и не отвечал.

Тогда толпа стала его тормошить. Хэшан рассердился, выхватил из своих лохмотьев короткий нож и распорол себе живот. Залез туда рукой и разложил кишки рядами по дороге. Вслед за этим испустил дух.
Толпа ахнула от ужаса. Побежали в местное правление сообщить о случившемся. Затем похоронили монаха в бурьянных зарослях.

Потом как - то прорыли яму собаки, и рогожа обнажилась. Наступили на нее ногой - она была словно пустая. Разрыли - смотрят: нет, рогожа зашита по - прежнему и все же словно пустой кокон.

Пока варилась каша

(Продолжение старой истории)

Кандидат второй степени (цзюйжэиь) Цзэн из провинции Фуцзянь одержал на экзаменах в Южном Дворце столицы блестящую победу и сейчас же с двумя - тремя товарищами по экзамену, тоже только что получившими степень, отправился гулять за город. Совершенно случайно они узнали, что в храме Будды Вайрочаны живет какой - то астролог, и вот сели вместе на коней, чтобы ехать туда погадать о своей судьбе.
Приехав, они вошли к астрологу в комнату и расселись. Тот, видя, каково их настроение, начал льстиво разглагольствовать. Цзэн сидел, обмахиваясь веером, и слегка улыбался.
- Скажите, - спросил он прямо, - есть у меня в судьбе "змей и яшма" первого министра?

Гадатель сделал важное, серьезное лицо и сказал:
- Будете в течение двадцати лет первым министром в царствование великого мира.
Цзэн был очень рад.
Стал накрапывать легкий дождь. Цзэн с товарищами зашли укрыться от дождя в келью хэшана. Там был какой - то старый монах с глубоко посаженными глазами и высоким носом. Он сидел на молитвенном коврике, смотрел надменно и не обратил на вошедших никакого внимания. Те тоже, сделав ему кое - как приветствие, залезли на диван и стали разговаривать между собой, причем поздравили Цзэна со званием первого министра. Душа молодого человека была охвачена высочайшим подъемом, и он, обращаясь к своим спутникам, говорил им:
- Когда я буду великим министром, знай, Чжан Няньчжан, я тебя устрою в губернаторы на юг; тебя, свояк, - в генералы... Даже тебя, старина, моего слугу, и то устрою так, что у тебя будут тысячи. Тогда все мои желания будут удовлетворены. Довольно с меня!

Весь диван покатился со смеху... Дождь за дверями лил все сильнее и сильнее. Цзэн устал и прилег на диван. Вдруг он видит, что к нему являются двое императорских секретарей и вручают ему собственноручно подписанный указ государя, призывающего великого министра и наставника Цзэна к разрешению государственных задач. Цзэн, крайне удовлетворенный, сейчас же кинулся во дворец. Войдя к государю, он был принят лично и посажен пред его лицом. Государь говорил с ним очень долго и ласково и в заключение всего распорядился, чтобы все чины, начиная от третьего класса и ниже, зависели от его назначений и увольнений. Государь пожаловал ему расшитый змеей "ман" халат и яшмовый пояс, а также великолепного породистого коня, Цзэн облачился, поклонился государю и вышел.

Когда он пришел к себе, то перед ним был уже не тот старый дом, в котором он жил ранее... Расписные балки, резные скульптурные перекладины - все это было доведено до совершенства красоты и внушительной серьезности. Цзэн думал и не мог понять, как все это и с такой быстротой могло достичь такой чудесной перемены.
Однако, не подавая вида, он покрутил свою бороду, слегка крикнул - и сейчас же ему в ответ, как гром, прокатилось эхо ответных кликов свиты. Появились сановники всех степеней с подарками, состоящими из заморских вещей. Согнувшись, с раболепными приветствиями входили они к нему и выходили шеренгами. Теперь, когда приходили главы министерств, то он, как говорится, спешил им навстречу, "надев туфли задом наперед". Когда приходили их секретари и помощники, он делал им простое ручное приветствие и сейчас же заговаривал. Тех же, кто был ниже их, он встречал кивком головы - не больше.

Шаньсийский губернатор прислал ему десять певиц, и все они были девственницы, честные девушки. Из них две особенно были хороши. Одну звали Няоняо, а другую Сяньсянь. Обе они были удостоены Цзэном особого фавора. И вот он с ними, непричесанный, связав кое - как в узел волосы, сидел, развлекаясь и купаясь, проводя весь день среди пения и музыки.

Однажды ему пришло на память, что, когда он был еще неизвестным ничтожеством, Ван Цзылян, влиятельный человек в его городе, оказывал ему всяческую помощь и содействие. Теперь, когда он вознесен, как говорится, до "темных туч", бедный Ван все еще топчется на мелких чиновничьих местах. Почему бы не протянуть ему руку? И вот в один прекрасный день Цзэн пишет доклад государю, представляя Вана к должности советника и контролера при министерстве. Сейчас же получается на его имя указ, и Ван тут же назначен на должность.
Затем ему приходит на мысль, что шталмейстер Го в прежние времена, бывало, смотрел на него недоброжелательно. И вот он призывает к себе цензора Люя и государственного прокурора Чэнь Чана, сообщает им свои желания, диктует, что надо, написать, - и через день оба чиновника уже сразу подают государю доклад, обвиняющий Го в преступлениях. Приходит на имя Цзэна указ о лишении Го чинов и должностей и об удалении его со службы. Таким образом, теперь его благоволение и его злоба получили определенное выражение, что доставило ему огромное удовольствие.

Однажды, когда он проезжал за городом, какой - то пьяный человек задел одного из его носильщиков, шедших впереди с его флагом. Сейчас же он распоряжается послать человека, ведя ему связать пьяницу и передать столичному градоначальнику. И преступник тут же под палками издыхает.
Соседи по дому и имению, боясь его силы и влияния, отдают ему теперь самые жирные угодья, и с этих пор его богатства могут сравняться только с царскими.
Вскоре одна за другой умирают любимые им Няо - няо и Сяньсянь. Цзэн с утра до вечера предается горестной думе, но вдруг вспоминает, что когда - то давно, еще в прежние годы, он видел у соседа необыкновенно красивую дочь и все хотел ее купить себе в наложницы. Но пока он был слаб и беден, от этого давнишнего желания приходилось отказаться. А теперь ему повезло он, значит, сейчас: же может осуществить, что задумал. И вот он посылает своих наиболее опытных слуг и велит им насильно вручить соседу деньги. Через самое короткое время носилки с девушкой уже в его доме. Смотрит - а она стала куда красивее прежнего, когда он только что впервые ее увидал. И вот, смотря на свою нынешнюю жизнь, он видит, что все, чего он желал, исполнено и его удовлетворяет.

Прошел год. У придворных чинов начались какие - то перешептывания, как будто они в нем чего - то втайне не одобряли. Однако каждый из них стоял перед ним, словно игрушечный конь, и Цзэн, по - прежнему надменный и высокомерный, не задумывался над этим и не считался с ними.
Вдруг академик Бао, состоящий при дворцовом учреждении Лунтугэ, подает государю доклад, в котором, между прочим, говорит следующее:
"Позволю себе доложить вашему величеству, что известный Цзэн был раньше простой пьяница, картежник, никуда не годный, ничтожный уличный шатун. Стоило одному его слову понравиться, как августейшее внимание вашего величества уже ответило ему возвеличением. Отец его облекся в пурпур, а сын в ярко - красные одежды первого чина. Милость и высокое внимание вашего величества дошли в отношении к нему до самой крайней степени.

Однако он и не думал отдавать всю свою жизнь, рискуя, может быть, головой, чтобы хоть кое - как отблагодарить ваше величество, платя одним за десятки тысяч. Совсем наоборот, он дал полную волю своим прихотям и стал злоупотреблять своей властью и счастливым положением. Преступлений, им совершенных, за которые надо казнить смертью, не сосчитать, если даже выдернуть все его волосы, волосок за волоском. В самом деле, он дворец и трон вашего величества обратил в дорогой товар и, сообразно тому, насколько место было хлебное или, наоборот, бедное, назначал то большую, то малую цену.

Тогда высшие сановники государства, военачальники и гражданские чины забегали у его ворот. Он стал теперь рассчитывать и торговать своей протекцией, совершенно как торговцы на базаре своим товарищ. И тех, кто заискивал перед ним, подобострастно всматриваясь в его дыхание и следя за пылью от его ног, не сосчитать. Если же случалось, что какой - либо благородный и прямой человек или честный сановник не соглашались ему льстить и подчиняться, то он тут же, в зависимости от степени своего недовольства, их казнил: кому поменьше кары, тех он отстранял от должности за штат, кому побольше - тех прогонял со службы, снимал с них костюм ученого и превращал в простолюдинов. Дело доходило до таких совершенно невозможных вещей, что стоило чьей - либо руке не подняться за него, как он устраивал известную подлую историю с оленем и лошадью, ссылая такого смельчака в дальние места, в царство шакалов и волков. У всех придворных чинов при виде этого сердце застывало в ужасе. С этих пор двор вашего величества остался одиноким - как бы сиротой.
Далее, он с жадностью набрасывался на жир и соки народа, глотая и пожирая их. Он насильно сватал себе девушек из честных семейств... От этого злого воздуха преступлений и скверных паров человеческой обиды помрачено, государь, небо ^ солнце, их нет!..

Стоит лишь кому - либо из его слуг прийти в дом, как уже любой начальник и губернатор подобострастно засматривает ему в лицо. Достаточно одного его письма, чтобы какое угодно учреждение, какое угодно министерство нарушило тут же в угоду ему закон. Пусть то будет сын кого - нибудь из его домашних слуг или какая - нибудь самая дальняя родня, - стоит им выйти за ворота, как они уже садятся на курьерских лошадей, мчатся как ветер и разят всех как гром. Стоит какой - либо местности чуть - чуть запоздать с продовольствием, как плетка с лошади уже хлещет. И так отравляет он ядом народ, обращая в рабов и холопов весь чиновничий класс... Чуть только появится где - либо его свита, как в полях уже не зеленеет трава.
А этот самый Цзэн между тем преисполнен величия, сияет и блещет. Надеясь на высокое внимание вашего величества, он и не думает раскаиваться. Когда он получает от вас, государь, приказ явиться, чтобы дать ответ, он входит и стелется перед вами, как ползучая трава; но самодовольно виляет, как змея, когда от вас выходит. И стоит только ему выйти из дворца, как песни и куплеты уже начались в его дальних садах. И с этими песнями, и с этими женщинами, с собаками и с лошадьми он день за днем, ночь за ночью проводит в диком разврате. Государственные дела, жизнь народа совершенно в его голове не существуют, Где, где на свете может еще быть подобный министр?

Весь Китай, и в столице, и в провинции, полон ужаса и омрачения. Людские сердца кипят негодованием. Если не учинить над ним сейчас же смертной казни, приложив топор к шее, то дело непременно придет к страшному злу: будет то, что наделали в свое время Цао и Ман!

Ваше величество, одержимый страхом день и ночь, я не смею себе позволить спокойного существования, и вот, рискуя жизнью, я излагаю все вышесказанное, надеясь, что это дойдет до вашего внимания. Падаю ниц и умоляю вас повелеть, чтоб отрубили голову подлому льстецу и конфисковали в пользу государства все нажитое его алчной наглостью имущество. И тогда на небе отвратится гнев на нас, а на земле дадим радостно вздохнуть человеческим сердцам. Если же мои слова окажутся пустыми и лживыми, то пусть тогда ожидают меня нож, пила, горн и котел!"
Доклад пошел к государю. Узнав об этом, Цзэн в ужасе, захватившем дух, весь затрясся и дрожал, словно глотнул ледяной воды. На его счастье, государь отнесся к этому великодушно и снизошел к Цзэну, оставив доклад у себя и не дав его распубликовать. Однако вслед за этим докладом все цензоры и высшие сановники с разных сторон, один за другим, явились к трону с обличениями по его адресу. И что же? Даже те самые люди, что раньше кланялись ему у ворот и стен его дома и называли его своим вторым отцом, вдруг отвернули от него лицо и показали спину.
Пришел приказ конфисковать его имущество и сослать его в юньнаньские солдаты. К сыну его, занимавшему должность пинъянского префекта, тут же был послан чиновник для допроса по этому делу.

Узнав об указе, Цзэн впал в ужас и уныние. Но вот является несколько десятков солдат с саблями и пиками, идут прямо к спальне, срывают с него платье и шапку министра, связывают его и с ним вместе жену. Тут же он видит, как несколько человек выносят на двор его богатство: целыми миллионами золото, серебро, деньги. Целыми сотнями ведер жемчуга, дорогие цветные камни, яшмы и агаты. И все, что было в альковых, за занавесями, на постелях - тысячи разных вещей, даже таких, как детские пеленки и женские башмаки, - все было выброшено на дворовые крыльца. Цзэн взглянет сюда, посмотрит туда - - сердце щемит, колет глаза.

Еще минута - и вот солдат вытаскивает красивую наложницу, которая, вся растрепанная, тоненьким нежным голоском так и плачет, а яшмовое личико полно растерянности. Цзэн, весь пылая жалостью, сжигавшей душу, скрывает свой гнев и не смеет ничего сказать.

Закрыли и запечатали все строения, здания, кладовые и амбары, а затем крикнули Цзэну, чтоб убирался. Приставленный к ним надсмотрщик, связав мужа и жену, потащил их к выходу. И вот они оба двинулись в путь, глотая звуки. Стали было просить дать им какую - нибудь клячу и хоть скверную телегу, чтобы как - нибудь избежать пешего пути, но и это оказалось невозможным. Так прошли верст пять. У жены Цзэна ноги ослабели, и она уже готова была свалиться, но Цзэн от времени до времени давал ей руку и так ее поддерживал. Так прошли еще верст пять, а то и больше. Теперь Цзэн и сам чрезмерно устал.

Вдруг перед ними высокие горы, прямо воткнувшиеся в небо, в Млечный Путь. Цзэн, с грустью сознавая, что .у него не хватит сил подниматься на горы и переваливать через них, по временам, таща за собой жену, оборачивался и плакал. Но являлся надсмотрщик, свирепо смотрел на них и не позволял остановиться ни на минуту. К тому же Цзэн заметил, что косое солнце уже упало, а им негде искать пристанища. Но делать нечего, кое - как, шатаясь и ковыляя, шел да .шел. Дошли до середины горы. Тут силы у жены Цзэна истощились, она села у дороги и стала плакать. Цзэн тоже сел отдохнуть, предоставив надсмотрщику кричать и браниться, сколько ему угодно.
Вдруг раздаются сотни голосов, кричащих все разом; появляется толпа разбойников, каждый с острым: ножом в руке, и нападает на них. Надсмотрщик в ужасе бросается бежать, а Цзэн, стоя на коленях, говорит, что он осиротевший человек, сосланный в далекие места, и что в мошне у него ничего порядочною нет.

Говорил и слезно просил сжалиться и не убивать его; Разбойники же, вытаращив от гнева глаза, кричали ему со всех сторон:
- Мы все беженцы, которых ты погубил. Нам ничего от тебя другого не нужно, мы желаем получить голову льстивого вора - и больше ничего!
Цзэн тут вскипел гневом.
- Эй, вы, - закричал он, - правда, что я отбываю наказание, но все - таки я царский министр. Как вы смеете, негодяи?

Разбойники тоже осерчали и огромным топором ударили Цзэна по шее. И вот он чувствует, как голова падает со стуком на землю. В ужасе, ничего не понимая, вдруг он видит перед собой двух чертей. Они связали ему руки, заложив их за спину, и погнали его.
Пройдя так некоторое время, он вошел в какой - то большой город. Еще миг - и он видит перед собой дворцы и залы. В одной из зал сидит какой - то безобразный с виду царь, который, склонясь над столом, распределяет кары и блаженства. Цзэн пополз перед ним на коленях и просил дать ему приговор, сохраняющий жизнь. Царь стал проглядывать его книгу. С первых же строк он .разразился громовым гневом:
- Здесь преступник, обманувший государя и морочивший всю страну! Положить его за это в котел с маслом!

Тысячи чертей разом отозвались, и голоса их напоминали раскаты грома. Сейчас же появился огромный черт, который схватил Цзэна и стащил вниз, под крыльцо. Цзэн увидел треножник - котел, высотой футов в семь, а то и больше. Со всех сторон пылали угли, так что ноги котла были сплошь красны. Цзэн, бодаясь от страха из стороны в сторону, жалобно стонал и плакал, но скрыться было решительно невозможно. Черт ухватил его левой рукой за волосы, а правой за щиколотку ноги и бросил в котел. Цзэн почувствовал, как все его тело сжалось в комок и стало всплывать и тонуть вслед за Движениями волн масла. Кожа и мясо горели и жарились с такой силой, что боль шла ему прямо в сердце. Вот кипящее масло попало в рот, и стали вариться легкие и всё внутренности. Всем его помыслам овладело теперь желание поскорее умереть, но как он ни придумывал, не мог добиться смерти.
Так приблизительно через полчаса или час - время, нужное, чтоб поесть, - появился черт и огромной вилкой вытащил Цзэна и опять поставил его перед столом царя. Царь стал опять разбирать Цзэновы списки.
- Как? - вскричал он в гневе. - Пользоваться своей властью, чтобы угнетать народ? За это следует получить муки Ножовой горы!
Черт опять схватил его и унес. Цзэн видит теперь перед собой гору, не очень большую и широкую, но откосы ее и зубцы стоят стеной, а на них во все стороны торчат острые лезвия - целыми пачками здесь и там, словно густые ростки бам буков. Цзэн видит также, как несколько человек перед ним уже повисли на горе своими намотавшимися кишками и пропоротыми животами. Их стоны и крики разрывали скорбью всю душу и сокрушали глаза. Черт стал погонять Цзэна в гору, но тот зарыдал, попятился и весь съежился. Тогда черт взял шило, намазанное ядом, и вонзил ему в мозг. Цзэн, весь подавленный страданием, умолял сжалиться, но черт рассвирепел, поднял Цзэна и бросил его в пространство. И вот Цзэн чувствует, как он летит куда - то за тучи, в небеса, и вдруг с головокружительной быстротой разом падает. Острия ножей одно за другим вонзаются ему в грудь, и муки боли так сильны, что их не выразить, не описать.

Прошло опять некоторое время. Тело стало свешиваться вниз своею тяжестью, раны от ножей стали по - немногу все шире и шире - и вдруг он сорвался и упал. Все члены тела у него скрючились, словно извивы червяка. Черт опять погнал его к царю. Царь велел сосчитать, сколько он за свою жизнь получил золота и денег от продажи чинов и своего имени, за нарушение закона, грубое присвоение имущества и так далее. Сейчас же явился бородатый человек с планками и счетами в руке.
- Три миллиона двести десять тысяч, - доложил он.
- Если он все это накопил, - сказал царь, - велим ему это выпить!

Тут быстро стали набирать золото и деньги и громоздить их в кучу. Получилось что - то вроде холма или даже горы, Затем стали мало - помалу бросать все это в железный котел и расплавлять на сильном огне. Потом несколько чертей - под ручных стали поочередно вливать ему расплавленное ложкой в рот. Полилось по щекам - кожа воняла и трескалась; вошло в горло;
внутренности закипели, забурлили. Пока был жив, Цзэн все тужил, что этих самых вещей у него было мало, а теперь, наоборот, так скорбел, что их много! Целые полдня продолжалось дело, и только тогда все,, что было положено, вошло.

Царь велел теперь тащить его в Ганьчжоу и сделать женщиной. И вот, пройдя несколько шагов, Цзэн видит на подставке железную перекладину, в несколько футов обхватом, к которой привязано какое - то огромное колесо, не счесть даже, сколько сотен и тысяч верст в окружности. Оно все в пламени, которое так и родит пятицветную радугу, а свет сияет в тучи и небо. Черт ударил Цзэна, веля войти в колесо, и только что он, закрыв глаза, вскочил, как колесо тут же под его ногами завертелось, и ему показалось, что он как будто стремглав падает. Затем во всем его теле родилась какая - то прохлада. Открыв глаза, посмотрел на себя - он уже младенец, да к тому же девочка! Посмотрел на своих родителей - висят лохмотья, словно на крыльях перепелки, торчит рваная вата... А в землянке висят ковши и стоят палки. Цзэн понял, что он теперь дочь нищих.

Каждый день девочке пришлось бегать за нищими мальчишками с чашкой в руках. В животе так и урчало от голода, но часто не приходилось поесть и разу. Одевалась она в рваное платье, и ветер часто пронизывал ей кости.
Четырнадцати лет ее продали студенту Гу в наложницы. Теперь ее платье и пища, хотя и были грубы, но их, в общем, ей хватало. Однако жена студента была очень злая женщина, и каждый день, с плетью и палкой в руках, заставляла ее работать, а то иначе - гладила ей раскаленным докрасна железным утюгом грудь и сосцы. На ее счастье, хозяин очень жалел ее и любил, так что она, в общем, могла несколько приободриться и утешиться.
Как - то неожиданно для нее сосед, скверный молодой человек, перелез через забор, подобрался к ней и стал принуждать ее к сношению с ним. И вот вспомнила она, как за злые дела своей первой жизни она поплатилась, приняв от черта кару, - и подумала, как можно! этакое повторить? Подумав так, она громким голосов закричала на весь дом. Хозяин с женой и все в до м!! проснулись. Тогда только мерзавец убежал и скрылся.

Вскоре после этого студент пришел к ней в комнату ночевать. Тогда, лежа с ним на одной подушке, она;
начала рассказывать про свое горе и про свои обиды... И вдруг раздался потрясающий резкий крик. Двери комнаты распахнулись, и вбежали два разбойника с ножами в руках, желая, очевидно, отрезать студенту голову и набрать в узлы платья и других вещей. Женщина свернулась в клубок и притаилась под одеялом, не смея пикнуть.
Затем разбойники ушли, и она с громким воем побежала к жене студента. Та сильно испугалась и со слезами на глазах пришла и стала осматривать. Потом она заподозрила женщину в том, что это она убила ее мужа по подстрекательству подлого любовника, и подала на нее жалобу губернатору. Тот велел ее строго допросить, и по допросу присудил ее к жестокой казни, определив, что по закону полагается растерзать ее на куски до смерти. И вот ее связали и повели на место казни...

Обида захватила ей грудь, закрыла дыхание, сжала ее и сдавила ее. Запрыгав, заскакав, она во весь голос кричала о своей обиде, кричала и сознавала, что во всех девяти мрачных странах ужаса и в восемнадцати адах мучений нет нигде такого темного мрака.
И вот, крича от горя и ужаса, Цзэн слышит, как попутчики его окликают:
- Послушай, друг, вставай - ты в кошмаре, что ли? Цзэн открыл глаза, очнулся. Видит, старый хэшан по - прежнему сидит, подобравшись, на своем месте, а спутники наперерыв зовут его:
- Смотри, солнце уже к вечеру, в брюхе пусто, чего ты так долго спишь?

Цзэн поднялся с грустным и безучастным видом, а хэшан сказал ему, еле улыбаясь:
- Ну - с, как же? Сбылось гаданье о первом министре или нет?
Цзэн все более и более дивился, ничего не понимал, пугался. Склонился перед хэшаном и просил наставить его.
- Питай в себе доброе начало и твори дела милосердия; тогда, даже среди огненной ямы, может появиться зеленый лотос Будды... Я только горный монах. Откуда мне это понимать?

Цзэн пришел сюда с гордым и высокомерным видом;
теперь же, незаметно для себя, потерял все хорошее настроение и с убитым видом пошел домой. С этого времени мечты о высоких хоромах и террасах поблекли и сменились равнодушием.
Он ушел в горы, и чем кончил жизнь - неизвестно.

Комментарии переводчика

"Пока варилась каша". - Даосский святитель Люй зашел раз в гостиницу и там повстречал юношу, который стал жаловаться ему на свою горькую жизнь. Поговорив, он задремал. Люй дал ему подушку, и вот юноша увидел во сне, как он, выдержав экзамены, добился самых высоких почестей и как в конце концов - только умер. Пока он спал, хозяин гостиницы еще не успел даже сварить гостям кашу. Бедный юноша не захотел богатства, а, получив от своего спутника внушение, стал таким же, как он, подвижником. Па эту тему есть рассказ танского литератора Шэнь Цзицзи "Изголовье". Похожие приключения испытывает и герой рассказа танского Ли Гунцзо "Правитель Нанькэ".

..."змей и яшма" первого министра. - Платье первого министра в древности расшивалось змеем, похожим на дракона, и пояс его застегивался яшмовою пряжкой.

...спешил им навстречу, "надев туфли задом наперед". - Как некогда ученый - литератор Цай Юн (133 - 192), спеша встретить пришедшего к нему в гости знаменитого поэта Ван Цаня (177 - 217).

...устраивал... подлую историю с оленем и лошадью... - Всесильный министр III века до н. э. Чжао Гао, желая похитить трон, устроил следующее испытание. Он подарил молодому государю Эрши - хуану оленя и сказал: "Вот вам лошадь, государь!" Тот засмеялся и сказал: "Вы ошиблись, конечно, министр!" Потом посмотрел на окружающих трон сановников. Некоторые молчали. Некоторые же, из желания польстить Чжао, говорили, что это лошадь. Кое - кто, однако, сказал, что это олень. Этих последних Чжао велел посадить в тюрьму. С этих пор уже все сановники стали бояться Чжао.

...будет то, что наделали в свое время Цао и Ман! - Ван Ман (I в.) и Цао Цао (III в.) - знаменитые временщики, которые, усилившись до необыкновенного могущества, постепенно забрали в свои руки всю власть, а затем убили законных государей и уничтожили законных претендентов.

...сослать его в юньнаньские солдаты - Юньнань - окраинная провинция Китая, состоящая из непроходимых гор и населенная народностями, сопротивлявшимися китайскому владычеству, почему туда с давних пор китайскими императорами посылались войска.

Фокусы даоса Даня

Господин Хань принадлежал к родовитой семье нашего уезда. Некий даос Дань умел ловко делать фокусы, и этот барин любил его за искусство, так что принимал его как гостя среди прочих.
Каждый день случалось так, что Дань, бывало, сидит или гуляет с другими людьми - и вдруг становится невидимым. Наш магнат все хотел, чтобы Дань передал ему эту тайну, но даос не соглашался. Хань настаивал, умолял, но Дань говорил ему на это следующее:
- Я не скуп на свое искусство. Боюсь только погубить путь моей правды. Если б тот, кому я вручу мою тайну, был благородный, достойный человек, то я не прочь.. Иначе, же некоторые возьмут да воспользуются этим средством для воровства... Вы, сударь, конечно, вне всяких на этот счет подозрений... А все же, может статься, что вы, выйдя из дому и увидев какую - нибудь красавицу, влюбитесь и, скрыв свое тело, проникнете в чужую спальню... Тогда, значит, я помог преступлению и сею разврат! Нет, я не смею исполнить ваше приказание.

Магнат не мог принудить Даня силой, но в душе затаил злобу и тайком подговорил своих слуг побить даоса и осрамить его. Однако, боясь, что он убежит и скроется, Хань велел по всему пшеничному полю посыпать мелкой золой. Он рассуждал так, что если, как говорится, "левые пути" (нечистая сила) и могут скрыть человеческое существо, то, во всяком случае, от его туфель непременно останутся отпечатавшиеся следы, по которым можно будет нагнать его и жестоко избить.

Затем он зазвал к себе Даня и велел своим слугам взять бычьи кнуты и выдрать его. Дань вдруг стал невидимым, но на - золе действительно оказались следы туфель. Слева и справа набросились и стали бить, где попало, - но через минуту следы уже смешались... Хань вернулся домой. Пришел и Дань.
- Мне больше жить здесь нельзя, - сказал он, обращаясь к слугам. - Все это время я утруждал вас хлопотами... Теперь я пока расстанусь с вами, но думаю, что следует чем - нибудь вас отблагодарить.
С этими словами он вытащил из своего рукава полный кувшин чудесного вина. Полез опять и достал целую корзину закусок. Все это он расставил на столе, а затем опять стал искать в рукаве, и так искал там раз десять. На столе уже было полным - полно... Вслед за этим даос пригласил собравшихся выпить. Все напились допьяна. Дань брал теперь одну вещь за другой и совал их в тот же рукав.
Хань, услыша об этом необычайном фокусе, велел ему проделать еще что - нибудь. Дань нарисовал на стене город. Ткнул рукой - и городские ворота разом открылись. И вот он взял свой мешок с одеждами, сундук с вещами и бросил все это в ворота, а затем сделал прощальное приветствие, сказав:
- Я ушел!
С этими словами он впрыгнул в город, и городские ворота сейчас же захлопнулись. Даос сразу исчез.
После этого были слухи о том, что он в Цинчжоу на улице учил ребят рисовать тушью на ладони кружки и затем, шутя, бросать их в шедших навстречу. И вот эти кружки, куда бы их ни направляли - на лицо или на одежду, - сейчас же отделялись от ладони, падали там и отпечатывались.

Говорили также, что он был мастер на шутки по части супружеских спален. Мог, например, сделать так, что нижние части пили горячее вино,, осушая целый кувшин. Хань как - то раз лично это испробовал.

Студент Чжун и осел

Чжун Цинъ - юй, известный в Ляодуне ученый, поехал в Цзинань держать экзамены второй степени. Там он услыхал, что у одного князя живет даос, который знает, суждено ли человеку доброе или злое, - и его потянуло туда пойти.
После второго экзамена он пошел и у знаменитого шаньдунского фонтана встретил даоса. Монаху было уже за шестьдесят. У него были длинные усы, спускавшиеся за грудь... Белый - белый такой даос! Возле него стеной стояла толпа вопрошавших о счастье и беде, и он всем давал ответы в неуловимых, загадочных выражениях. Заметив среди окружавших людей студента, даос выразил удовольствие и взялся с ним за руки.
- Я могу только уважать вас, сударь, - сказал он при этом, - за ваши душевные расположения и за вашу честную жизнь.
С этими словами он потащил его за руку во дворец и поднялся с ним вверх, чтобы поговорить без людей.
- Нет ли у вас желания знать свое будущее? - спросил он.
- Пожалуй, да1 - отвечал Чжун.
- Ваша счастливая судьба слишком незначительна. Однако надеюсь, что на этом экзамене будет успех. Боюсь только, что, вернувшись домой со всеми отличиями, вы уже не увидите более своей досточтимой матери.
Чжун отличался своим искренним почитанием родителей, так что, когда он это услыхал, слезы у него так и закапали. Он тут же выразил желание прервать экзамен и ехать домой, Но даос сказал ему на это:
- Если вы потом поедете, пропустив эту сессию, то и одной степени не получите!
- Мать умрет, - отвечал Чжун, - а я ее не увижу... Человеком просто - напросто мне быть и то уже нельзя. Что ж мне прибавит, если я даже буду министром или вообще сановником?
- Вот что, - сказал даос, - ваш покорный слуга с вами, сударь, имеет связь судьбы еще с прежней жизни. Мне придется теперь во что бы то ни стало сделать для вас все то, что в моих силах!

С этими словами он вручил студенту пилюлю.
- Пошлите ее, - продолжал он, - с человеком, и пусть он скачет домой и днем, и ночью. Если примут пилюлю, то удастся продлить жизнь на семь дней, так что, когда вы, закончив экзамены, приедете, то матери с сыном можно будет еще свидеться!
Студент спрятал пилюлю и быстро - быстро ушел, - с упавшим духом и потерянной волей.
- Трауру всей моей жизни на белом свете, - размышлял он, - наступает время. Стоит мне вернуться домой днем раньше, и я смогу лишний день послужить матери.
И вот он взял с собой слугу, нанял осла и сейчас же отправился на восток. Проехал этак с полверсты - как вдруг осел побежал обратно. Хлестали плеткой - не слушается. Стали тянуть за поводья - лег наземь. Студент потерял голову, и от волнения пот с него катился дождем. Слуга стал уговаривать его оставить это, но Чжун не слушал, нанял другого осла, но и с тем случилась та же история. А солнце уже взяло в рот горы, и студент окончательно не знал, что делать.
- Завтра, - уговаривал его слуга, - как раз заканчиваются экзамены. Стоит ли урывать эти какие - то сутки? Позвольте, барин, я пойду вперед, и дело будет прекрасно!

Студент был в безвыходном положении и согласился, но на следующий день кое - как наспех закончил все свои дела и сейчас же отправился в путь. Ехал без еды и отдыха - некогда было останавливаться, - торопливо двигался под звездным небом и наконец приехал.

Оказалось, что мать сильно расхворалась, ослабела и дошла до полного изнурения, но лишь только приняла волшебное лекарство, как начала выздоравливать и чувствовать себя сносно. Чжун вошел к ней поздороваться, стал у постели и заплакал, но мать махнула ему, чтобы он перестал, взяла его за руки и стала весело рассказывать.
- Я только что видела во сне, словно я нахожусь в подземном суде. И вот вижу я, как у царя лицо стало ласковым и ясным. Говорит он будто мне: "Я просмотрел твою жизнь, в ней нет больших грехов; я хорошо знаю, какой у тебя прекрасный, любящий сын, - и дарую тебе еще дюжину лет жизни!"
Студент тоже повеселел. И действительно, через несколько дней мать стала ровной и бодрой, какой была всегда.

Не прошло и нескольких дней, как студенту сообщили о его успехе на экзамене. Он простился с матерью и поехал в Цзи. Прибыв - туда, он сунул придворным деньги и велел сказать даосу, зачем он тут. Даос вышел к нему радостный, и студент тут же повалился ему в ноги с приветливыми словами.
- Вот видите, - сказал даос, - вы одержали, как говорится, высокую победу на экзамене, да и почтеннейшая сударыня, ваша матушка, получила продление жизни! Все это получилось благодаря вашим совершенным добродетелям; при чем тут усилия даоса?
Студент опять выразил крайнее изумление, как это монах мог все это наперед узнать, и воспользовался случаем, чтобы поклониться и спросить о том, как сложится вся его жизнь.
- Никаких особо почетных мест для вас нет, - говорил ему монах, - Единственно, что вам будет, это лет семьдесят - восемьдесят жизни, этим и довольствуйтесь! Вы, скажу я вам теперь, в предыдущей своей жизни были вместе со мной буддийским монахом и моим другом. Как - то раз вы бросили в собаку камнем и нечаянно убили лягушку, которая уже успела переродиться в осла. Судя по тому, что предопределено за такие вещи, вам бы следовало иметь насильственную смерть. Однако в данном случае ваша сыновняя добродетель тронула божество, - и уже в звездах это устроено, в судьбу вашу внесено" - так что, наверное, никакой болезни у вас не будет. Вот только супруга ваша в предшествующем своем рождения была неверной женой, и, ей, собственно, полагалось бы остаться молодой вдовой. Однако опять - таки вы за свои добродетели имеете, продленную жизнь, что не соответствует ее судьбе, так что я боюсь, как бы через год не рухнула, как говорит поэт, яшмовая терраса.

Студент погрузился в грустное раздумье, а затем спросил, где теперь та, что продолжит ему семью. Даос сказал, что она живет в Чжунчжоу и что теперь ей четырнадцать лет.
- В случае, если вам представится какая - либо опасность или вообще придется круто, имейте в виду, что вам следует бежать на юго - восток!

Прошел год с чем - то. Жена Чжуна действительно захворала и умерла. Дядя его служил областным начальником в Сицзяне, и мать послала его проведать брата. Путь лежал как раз близ Чжунчжоу, так что он решил проехать по этим местам, желая идти навстречу прорицанию о второй жене. И вот он проезжал как - то через одну деревню, когда там шло представление, актеров из Линьхэ. В толпе было много нарядных дам, и Чжун уже собирался проехать мимо них, корректно подобрав поводья мула, как вдруг появился сорвавшийся с узды осел и стал бежать за ним следом, заставив мула брыкаться и бить, Чжун обернулся и плеткой ударил осла по ушам. Осел испугался и бросился стремительно бежать. Как раз в это время княжеский сын шести или семи лет сидел на руках у кормилицы у набережной. Осел помчался прямо на него, и так быстро, что окружавшая челядь не успела помешать: осел сбросил ребенка в реку. Все стали громко кричать и хотели задержать Чжуна, но тот пустил мула галопом и, вспомнив сразу слова даоса, стал изо всей мочи гнать его на юго - восток. Верст этак через десять он въехал в какую - то горную деревушку. У одних ворот сидел старик. Чжун слез с мула, пошел и сделал приветствие. Старик пригласил его войти. Он назвался Фаном и тут же спросил, откуда студент едет. Тот упал перед ним на землю и рассказал ему все, что случилось. Старик сказал, что это не беда, и пригласил Чжуна остановиться у него на некоторое время, чтобы дать уйти сыщикам.

К ночи в деревню дошли вести о случившемся, и Чжун тут только узнал, что то был княжеский сын. Старик был испуган донельзя.
- Если б кто другой, - восклицал он, - я мог бы еще постараться что - либо для вас сделать, но это был искренне любимый сын... Никак нельзя вам помочь!

Студент бросился умолять старика и без конца упрашивал его. Старик стал обдумывать.
- Ничего тут не поделать, - сказал он. - Пожалуйста, ночуйте эту ночь, пусть эта напряженность несколько ослабнет, тогда можно будет, пожалуй, еще потолковать!
Студент в страхе и унынии так всю ночь и не прилег. На следующий день, прислушавшись к разговорам, он узнал, что уже вышел приказ о розыске виновного и гонцы объявляют, что тот, кто примет и скроет .его у себя, будет казнен и брошен на площади. Старик выразил на лице тревогу, не сказал ни слова и ушел к себе. Студент в полном недоумении, весь объятый страхом, решительно не знал, на чем остановиться.

Среди ночи старик постучал к нему и вошел. Посидев некоторое время, он вдруг спросил его:
- Каков возраст вашей супруги? Студент отвечал, что он вдовец.
- Ну, вот, - сказал повеселевший старик, - мои планы, значит, осуществляются!
- Как так? - спросил студент.
- Дело, видите, вот в чем, - говорил старик. - Муж моей сестры, увлекшись исканием веры, повесил, как говорится, свой посох в южных горах. Да и сестра - то уже умерла, оставив после себя девочку - сироту, которая воспитывается у меня. Очень, знаете, умная девочка! Вот если б ей, как говорится, услужить вам по уборке комнат, - что вы на это скажете?
Студент был рад тому, что все это совпадает со словами даоса, да и надеялся к тому же, что, породнившись так близко со стариком, он, может быть, добьется от него всего прочего.
- Я, ничтожный студент, конечно, искренне счастлив, - сказал он. - Только ведь я преступник, да еще из дальних краев. Я боюсь, как бы не вовлечь в беду дорогого тестя!
- Вот в этом именно я и вижу для вас выход, - отвечал старик. - Муж сестры моей достиг высшей святости в делах своей веры, но давно уже ни в какие человеческие дела не вмешивается. Но после того, как вы вместе выпьете свою брачную чашу, он, конечно, с вами и женой подумает о деле и, наверное, найдет средство выпутаться

Студенту это еще более понравилось, и он поселился у тестя.
Жене его было шестнадцать лет. Красоты она была поразительной, равной не сыскать! Студент, сидя с ней, бывало, нет - нет да и вздохнет.
- Если я даже плоха, - обижалась молодая, - то за что же все - таки ты меня так невзлюбил и презираешь?
- Жена милая, - извинялся и ласково говорил студент, - ты - святая фея, и быть тебе парой я считаю за счастье. Однако есть тут одно несчастье, которое, боюсь, отвратит тебя от меня и разъединит нас!
И рассказал все, как было.
- Какой же подлец мой дядя! - негодовала жена. - Он не мог сам ничего придумать против этого несчастия, заполнившего тебе все небо, и, ничего мне прямо не говоря, бросил меня в глухую яму!

Студент стал перед нею на колени и не поднимался.
- Милая, - говорил он ей, - это ведь я, ничтожный твой студент, умолял твоего дядю о спасении от смерти. Дядя твой добрый, милосердный человек, но у него иссякли все способы помочь мне, и я только от него узнал, что ты, милая, сумеешь оживить мертвого человека и покрыть мясом белую кость!.. Я, по совести говоря, недостоин того, чтобы быть подходящим тебе супругом, однако мой дом, к счастью, ничем не запятнан и не опустился, так что если мне удастся благодаря тебе снова, так сказать, возродиться, то будь уверена, что близок день, когда в моем доме я буду чтить тебя, как божество Бодисатвы, пахучими цветами и благоговейно приносимыми дарами.
- Ну, раз дело дошло до этого, - вздохнула жена, - какие еще тут разговоры? Дело, однако, в том, что с тех пор, как мой отец обрил голову в своей чжао - ти, моя дочерняя привязанность к нему совершенно иссякла. Однако, нечего делать, пойдем вдвоем умолять его. Боюсь, знаешь, придется вытерпеть от него немалые унижения!

И вот однажды ночью она не легла спать, а стала из сукна и ваты делать толстые наколенники, которые вложила себе и мужу в нижние части одежд, а затем наняла носилки, в которых они двинулись к Южным горам.

Прошли по горам верст пять, а то и больше. Чем глубже уходили в горы, тем изломаннее был путь, опасный до последней степени, так что нельзя уже стало! долее сидеть в носилках... Слезли... Однако молодой женщине на каждом полушаге пришлось испытывать серьезные затруднения, и студент тащил ее - за руку и поддерживал. Выбиваясь из последних сил, спотыкаясь и карабкаясь, наконец добрались доверху и сейчас же увидели ворота горного храма. Сели отдохнуть. Женщина запыхалась, была вся в поту, который с нее так и струился, а за ним стекали вниз ее румяна и белила. Муж посмотрел на нее - и не мог перенести - ее вида.
- Ради себя, несчастного, - говорил он, - я заставил тебя, милая, подвергаться таким огорчениям и неприятностям!
- Боюсь, - отвечала она с грустью в голосе, - что это еще не все.
Отдохнув немного, супруги вошли в ланьжо, сделали молитвенное склонение перед статуей Будды и стали продвигаться дальше. Кружа по переходам, вошли они наконец в келью монахов, где увидели старого хэшана, сидевшего поджав ноги и как бы с уснувшими глазами. Мальчик держал в руках метелку от мух и служил ему. На пространстве квадратной сажени все было в келье выметено, вычищено, - так и сияло чисто< той. Однако перед лавкой, на которой сидел хэшан, были сплошь насыпаны мелкие камешки, словно кучи небесных звезд. Женщина не посмела выбирать и вошла в келью на коленях прямо по камням. За ней следом полз студент.
Хэшан открыл глаза, взглянул и сейчас же снова их закрыл. Женщина приветствовала его,
- Давно уже я не приветствовала вас, родитель... Теперь я уже замужем... И вот мы вместе с мужем явились...

Хэшан долго сидел молча. Потом открыл глаза, взглянул и сказал:
- Ты, девчонка, сильно человеку надоела! И больше не стал разговаривать. Муж и жена остались стоять на коленях. Прошло долгое время. Силы мышц окончательно ослабели, а камни, казалось, готовы были вдавиться в кости. Боль была совершенно нестерпимая.

Через некоторое время хэшан опять заговорил.
- Мула привели или нет? - спросил он.
- Нет, - отвечала жена.
- Муж с женой, сейчас же уходите, - продолжал он, - и быстро приведите мула.
Супруги поклонились, поднялись и заковыляли в путь. Затем, вернувшись домой, исполнили волю хэшана в точности. Хотя они и не понимали, в чем тут дело, но ограничились тем, что пали на землю и повиновались.

Через несколько дней прошел слух, что виновник найден. Его казнили, и муж с женой стали друг друга поздравлять.
Прошло еще некоторое время... С гор прислали мальчика, который вручил студенту сломанную бамбуковину.
- Умерший вместо вас, - передал он, - вот этот государь...
Затем мальчик передал студенту приказание похоронить бамбуковину и совершить похоронное жертвоприношение, чтобы разрешить таким образом обиду бамбука - дерева.
Студент осмотрел палку. На отломленном ее конце были следы крови. Он прочел молитвенное обращение и похоронил.
Муж и жена не решились дольше здесь жить и, спеша в пути день и ночь, вернулись к себе в Ляоян.

Комментарии переводчика

...рухнула, как говорит поэт, яшмовая терраса. - Перефразировка выражения из оды поэта Лю Юйси умершей жене!
Да! Лежит во прахе лютня дорогая,
И распущены все струны на колках,
Да! Упала яшмой крытая терраса,
И пусты уже зеркальные шкафы!

...повесил, как говорится, свой посох... - Буддийский монах не должен своим посохом касаться земли. Поэтому дома он его вешает на стену, а во время ходьбы размахивает им. Таков строгий ритуал буддистов.

...услужить вам по уборке комнат... - Вежливо - самоуничижительное выражение для понятия "быть женой", ведущее начало с давних времен, когда ханьскому императору (III в. до н. э.) будущий тесть говорил: "У вашего верноподданного, государь, есть молодая дочь, которую я хочу сделать вашей служанкой с метлой и сорным коробом".

Чжаоти - приблизительная передача санскритского слова "вихара" - храм отшельника.

Ланьжо - название буддийского храма, передающее китайскими иероглифами санскритское слово "лаяна", что значит: место покоя и отдыха.

На пространстве квадратной сажени - то есть на пространстве, какое полагается по ритуалу для кельи монаха.

...этот государь... - Поэтический эпитет бамбука, которому посвящены одни из лучших страниц китайской поэзии.

Змеиный питомник

В горах уезда Сышуй издавна уже существовал "двор погружения в созерцание". Вокруг, на все четыре стороны - ни деревеньки, и людские следы вели сюда редко. В храме, как в гнезде, жил какой - то даос."' Поговаривали, что внутри храма много больших змей, и путники старались обходить это место как можно дальше.

Раз как - то молодой человек пришел в эти горы, чтобы расставить силки для соколов. Забрался он в горы очень глубоко и на ночь нигде не мог найти себе приюта. Но вот вдали он усмотрел ланьжо и сейчас же устремился туда, ища ночлега.
- Господин, послушайте, - вскричал в испуге даос, - зачем вы сюда пришли? Счастье ваше, что деточки вас не заметили!
Затем сейчас же усадил гостя и сварил ему кашу. Гость еще не кончил есть, как вползла огромная змея толщиной обхватов в десять. Подняв голову, она уставилась на гостя, и гневные глаза ее метали молнии. Гость был в ужасе... Даос ударил змею ладонью по лбу и крикнул: "Вон!" И змея, опустив голову, поползла в восточную келью, причем долго вилась - извивалась, прежде чем все тело ее наконец убралось. В келье она свернулась блюдом, и все пространство было ею занято целиком.
Гость в сильном страхе трясся и трепетал.
- Эту я выкормил сам, - говорил даос. - Если я здесь, то не беда. Горе вам было бы, если бы вы один ее повстречали!

Только что гость уселся, как опять вползла змея, несколько меньше первой, обхватов так приблизительно на пять, на шесть. Увидя гостя, она сейчас же остановилась, засверкала, заметала глазами, высунула язык, - как и та, первая. Даос опять прикрикнул на нее, и она точно так же убралась в ту же комнату. Однако там ей не было места, чтоб улечься, и целая половина ее стала виться по балкам. Штукатурка стены так и шуршала, осыпаясь под ее движениями. Ужас все более и более охватывал гостя, и он не спал всю ночь, поднялся пораньше и собрался уходить.

Даос пошел его провожать, Выйдя за двери кельи, гость увидел змей на стенах, крыльцах, толщиной с чашку, чайную или винную, которые то ползли, то лежали в бесконечном количестве. Увидя незнакомого человека, они приняли вид готовых его съесть.
В ужасе гость шел, прижавшись к локтю даоса, который проводил его к выходу из ущелья и пошел обратно.

Комментарии переводчика

..."двор погружения в созерцание". - Имеется в виду буддийский храм созерцания (чань).

... Деточки - то есть змеи.

Сумасшедший даос

Помешанный даос - не знаю ни фамилии его, ни имени - пребывал в Мэншаньском храме. Он то пел, то плакал, не проявляя постоянства, и никто не мог его разгадать. Однажды кто - то видел, как он вар ил себе на обед камень.
Как - то на празднике "двойной девятки" один из представителей местной знати, захватив с собой вина, поехал в горы, причем велел накрыть повозку зонтом. После попойки он проезжал мимо этого храма. Лишь только он поравнялся с дверями, как даос, босой и в рваной хламиде, раскрыв над собой желтый зонт, выбежал из храма. Он кричал, чтобы все сторонились и дали ему дорогу, причем был недалек от задора и издевательства.

Магнат, сконфуженный и разгневанный, велел слугам прогнать его. Даос захохотал и пошел обратно. За ним быстро погнались... Он бросил свой зонт, и слуги смяли его и стали рвать... И вот клочок за клочком весь зонт превратился в ястребов, которые стаями разлетелись во все стороны.
Не успели преследовавшие оправиться от изумления, как палка от зонта превратилась в огромного змея с красной чешуей и сверкающими пламенем глазами. Все ахнули и в ужасе бросились было бежать, но один из соучастников остановил бегущих.
- Это не более как прием помрачения, - сказал он, - нам застилают глаза. Разве может такой змей есть людей?
С этими словами говоривший выхватил нож и прямо пошел вперед. Змей раскрыл губы и свирепо ринулся ему на встречу, схватил в рот и проглотил. Общий ужас усилился... Подхватили магната и бросились бежать.

Версты через две остановились отдохнуть. Магнат отрядил несколько человек, велел им осторожно пробраться и разузнать. Те потихоньку подобрались к храму, вошли - ни человека, ни змея уже не было. Собрались было идти назад, как вдруг слышат, кто - то задыхается внутри старой акации, порывисто дыша, как осел. Сильно перепугавшись, сначала не решались подойти, по затем, всячески стараясь заглушить свои шаги, стали пробираться поближе и увидели, что в прогнившем дереве образовалось дупло с отверстием величиной с блюдце. Попробовали дотянуться, заглянули - оказалось, что в дупло всунут ногами вверх человек, дравшийся со змеем.

Отверстие дупла величиной своей позволяло лишь просунуть две руки, и вытащить его оттуда не было ни малейшей возможности. Тогда быстро решили расщепить дерево ножом. Дерево раскрылось, но человек был уже мертв. Впрочем, через некоторое время он начал понемногу отходить. Его на руках понесли домой.
Даос же скрылся неизвестно куда.

Комментарии переводчика

...на празднике "двойной девятки"... - "Двойная девятка" - девятое число девятой луны - праздник глубокой осени и прекрасной хризантемы. По традиции, идущей из древности, в этот день выезжают из города, стараясь забраться повыше в горы.

...велел накрыть повозку зонтом. - В знак принадлежности к знати.

Хуаньнян у лютни

Вэнь Жучунь, из циньских родовитых богачей, смолоду страстно любил играть на лютне, так что даже в пути, останавливаясь в разных гостиницах, не расставался с лютней ни на минуту.
Как - то ему случилось быть проездом в Цзинь. Его путь шел мимо одного древнего храма, и вот он, привязав коня у ворот, решил зайти туда на время, чтоб отдохнуть. Войдя в храм, он увидел какого - то человека Дао, одетого в холщовую хламиду и сидящего в пристройке с поджатыми ногами. Его бамбуковый посох был прислонен к стене, цветной холст охватывал мешком лютню. Вэнь, увидев любимую вещь, спросил монаха:
- А что, вы тоже хорошо ею владеете?
- Нет, - отвечал даос, - я еще не могу никак достичь искусной игры и все хочу идти к настоящему мастеру и поучиться.

С этими словами он вынул лютню и передал ее Вэню. Тот осмотрел ее: узоры дерева были прекрасны, прямо очаровательны. Тронул слегка струны, они зазвенели совершенно необыкновенным звуком, чистым, уходящим куда - то за все грани. Вэнь с наслаждением сыграл монаху коротенькую вещь. Даос еле заметно улыбнулся, по - видимому, не особенно - то одобряя. Тогда Вэнь сыграл все самое лучшее из того, что ему особенно удавалось.
- Недурно, недурно, - ухмылялся даос. - Только все же этого недостаточно, чтобы стать учителем для бедного Дао!
Вэнь решил, что его слова - хвастовство, и стал, в свою очередь, просить его сыграть. Даос принял от него лютню, положил ее на колени и только успел тронуть струны, как Вэнь ощутил, как сам собою повеял милый ветерок. Еще мгновение - и сотни птиц целыми стаями прилетели и расселись, заполнив собой все деревья, росшие во дворе. Изумлению Вэня не было пределов. Он поклонился даосу, прося разрешения принять от него учение. Даос повторил пьесу три раза, а Вэнь склонил свое ухо, вылил все сердце. Он наконец едва - едва начал понимать - ритм и мелодию. Даос решил испытать его и дал ему попробовать. Во время игры он делал замечания, исправлял и оживлял ритм.
- Ну, - сказал он в заключение, - для бренного мира и такая игра вне сравнений!

С этой поры Вэнь всем ядром своего сердца врезался в указанные ему глубины и прославился, как непревзойденный мастер.

На возвратном пути в Цинь, когда он был уже всего в нескольких десятках ли от дома, к вечеру полил сильный дождь. Деваться было некуда, и он устремился в небольшую деревушку у дороги. Выбирать особенно было некогда, и он быстро вбежал в первые попавшиеся ворота. Поднявшись в горницу, он обнаружил, что в доме нет как будто людей. Но вдруг вышла девушка лет семнадцати - восемнадцати, наружностью напоминавшая божественную фею. Она подняла голову, увидела гостя и ушла обратно в комнату.
В это время Вэнь был еще не женат, и его чувство было задето девушкой чрезвычайно глубоко.
Вскоре к гостю вышла старуха и спросила, что ему надо. Вэнь назвался и просил дать ему ночлег.
- Ночлег дать можно, - сказала старуха, - в этом неудобства нет. Вот только у нас не хватает кровати. Если не погнушаетесь, то можно будет дать вам на подстилку соломы.
Через некоторое время она пришла со свечой и постлала на земле солому. Вид у старухи был весьма приветливый. Вэнь спросил, как ее фамилия.
- Чжао, - отвечала она.
- А кто эта девушка? - продолжал спрашивать Вэнь.
- Это Хуаньнян. Она мне вторая, как говорится, дочь.
- Не соразмеряя того, как я беден и убог, - сказал Вэнь, - я хочу искать у вас поддержки, чтоб связать меня с ней. Что вы об этом думаете?
Старуха нахмурилась, растерянно замялась.
- В этом, видите ли, - отвечала она, - я уже не решусь принять вашего приказания.
- В чем же дело? - допрашивал ее Вэнь;
- Трудно мне вам это сказать, - промолвила старуха и, горестно задумавшись, прекратила разговор.

Когда она вышла, Вэнь посмотрел на подстилку: она была сырая и вонючая. Не решаясь на нее лечь, он сел, согнувшись, и заиграл на лютне, чтобы как - нибудь скоротать длинную ночь. Вскоре дождь перестал, и он по мокрой дороге пошел домой.
В уездном городе, где жил Вэнь, находился в это время господин Гэ, видный министерский чиновник, удалившийся, как говорится, "в тень рощи". Он любил ученых литераторов. Вэнь случайно посетил его и по его воле стал играть на своей лютне. А там, за занавесом двери, происходил в это время тайный разговор. Очевидно, кто - то из семьи Гэ смотрел и слушал. Вдруг, при движении ветра, занавес приоткрылся, и Вэнь увидел девушку в возрасте причесывающихся, красоты - для всего живущего поколения - исключительной.
Дело в том, что у Гэ была дочь, которую дома звали Лянгун ("Искусница"). Она отличалась умением писать стихи и песни - и в то же время славилась своей красотой. У Вэня дрогнуло сердце, и, вернувшись домой, он стал говорить об этом с матерью. Сваха сообщила Гэ, но тот, считая положение Вэня, как говорится, "ах, жалким", согласия не дал. Однако с тех пор, как его дочь услышала лютню Вэня, ее сердце тайно и всецело уже склонилось к обожанию. Она все время надеялась, что ей еще раз удастся послушать такую чудную игру. В то же время Вэнь ввиду того, что его брачное дело н& сладилось, отклонился от мечты, перестал думать о девушке и ходить к ним в дом.

Однажды девушка подобрала в своем саду листок какой - то старой бумаги, на котором была написана песнь:

"Жалость к последним остаткам весны".
Она гласила следующее:
Из - за этой досады становлюсь полоумной,
Дума моя превращается в воспоминание.
С каждым и каждым я днем чувством своим опрокинута.
Цветок хайтан несет мне опьянение,
Тополь и ива ранят весенней тоской.
Вместе с ними одною и той же тоской объята душа моя.
Ужасней всего - это то, что есть новая тоска,
Есть тоска старая;
Проходит одна - вновь вырастает другая,
И выходит похоже на зеленую травку!
С тех пор, как расстались мы,
Лишь под этим небом вздыхания, недоумения
Буду проводить я и вечер, и утро.
Сегодняшний день - день весенней ущербной
для гор торопливости. Я до дна просмотрела осенние воды,
Как на дорогу побросаны цветы!
Ревнует мой сон ароматное одеяло,
Пугают мне душу яшмовые часы.
Спать я хочу, но как я могу уснуть?
Говорят ведь, что долгая ночь словно год;
На мой же взгляд, одного года
Для сравнения с ночной стражей еще мало!
Пройдет три стражи - вот уже и три года,
А какой, скажите, человек за них не постареет?

Девушка стала их читать и напевать; прочла раза четыре и всем сердцем полюбила их, спрятала на груди и принесла домой. Дома она достала парчовой бумаги и с большим благоговением написала их на целом свитке, который и положила на стол. Через некоторое время хватилась их, но найти не могла и решила, что бумагу унес порыв ветра.
Гэ, случайно проходя через комнату дочери, подобрал бумагу и решил, что это сочинение Лянгун. Он пришел в негодование от этих развратных слов, сжег бумагу, но не хотел сказать об этом дочери. Им овладело теперь желание поскорее выдать ее замуж.

Сын правительственного комиссара из города Линь - цзы, некоего Лю, как раз в это время прислал, чтобы, как говорится, спросить ее имя. Гэ это пришлось по сердцу, но ему все - таки хотелось взглянуть разок на жениха. И тот явился в нарядном платье, стройный, красивый, с наилучшими манерами. Старику Гэ молодой человек очень понравился, и он усердно его угощал, выказывая ему самое большое внимание. Когда же тот простился и ушел, то под тем местом, где он сидел, оказался оброненным крючочек женского башмачка. Гэ тут же вознегодовал на легкомыслие и распущенность молодого человека, позвал сваху и сообщил ей об этом обстоятельстве, Молодой человек горячо протестовал против этой клеветы, но Гэ его не слушал, и дело на этом прекратилось.

У Гэ давно уже были семена зеленой хризантемы, которые ему жаль было кому - либо давать. Лянгун посадила их у себя в комнате. Вдруг на дворе у Вэня одна или две хризантемы превратились в зеленые. Друзья Вэня, услыхав об этом, сейчас же явились к нему, чтобы посмотреть на них и полюбоваться. Вэнь тоже стал ими дорожить.
Как - то утром он побежал на них взглянуть и на газоне нашел бумажку, на которой была написана песнь:
"Жалость к последним остаткам весны". Он стал читать стихи, еще и еще раз возвращаясь к началу, но не понимал, откуда они туда попали. А так как слово "весна" (чунь) явилось его собственным именем, то его недоумение возросло еще более. Он подсел к столу и стал аккуратно наносить, как говорится, красное и желтое, причем его примечания носили характер затрапезных вольностей. Как раз в это время до Гэ дошла весть об изменении хризантем Вэня в зеленые, и он лично явился к нему в дом. Увидев эту песнь, он схватил ее и начал просматривать, но Вэнь, ввиду вольного характера своих к ней замечаний, выхватил у него бумагу и скомкал ее. Гэ удалось взглянуть лишь на одну - две фразы, но это и были те самые стихи, что он нашел в женских комнатах своего дома. Сильно заподозрив здесь неладное, он и относительно этих семян зеленой хризантемы тоже пришел к догадке, что их подарила Вэню Лянгун.

Вернувшись домой, он сообщил об этом жене, ведя ей допросить по этому поводу Лянгун. Та заплакала и сказала, что хочет умереть. Дело, однако, так и осталось без ясных свидетельств: ничего существенно важного нельзя было добыть. Супруга Гэ, боясь, что это станет все более и более обнаруживаться, думала, что, пожалуй, лучше отдать девушку за Вэня. Гэ согласился, что это так, и разными окольными путями довел об этом до сведения Вэня.

Вэнь был BHЕ себя от радости и в тот же - день псозвав гостей, устроил обед зеленых хризантем. На - этом? обеде он зажёг благовонные свечи и играл на лютне. Разошлись только поздней ночью.
Когда он пошел спать, то мальчик, прислуживавший' ему в кабинете, сообщил ему, что он слышал, как лютня сама собой издавала звуки. Сначала он было думал, что это проказы слуг, но, убедившись, что это играет человек, доложил Вэию. Вэнь пошел туда сам, и в самом деле - мальчик не лгал. Звук у лютни был какой - то напряженно - неровный. Похоже было на то, что подражают ему, но еще неумело. Зажег огонь и внезапно вошел в комнату: пусто, никого не видать. Тогда Вэнь унес с собой лютню, и всю ночь лютня безмолвствовала.
Все это навело его на мысль, что тут лисица, и он определенно представлял себе, что она желает, как говорится, сделать поклон у дверей и стен его дома. Вследствие таких мыслей он каждый вечер играл ей по одной вещи, а затем ставил струны и предоставлял играть, являясь таким образом как бы ее учителем. И каждую ночь, притаившись, слушал ее. Наконец, на шестую или седьмую ночь, как будто бы начала выходить и вся вещь" и даже так мило, что стоило послушать.
Встретив, как говорится, лично свою молодую жену, Вэнь рассказал ей и она ему всю предыдущую историю с той самой песней. Из нее Вэнь узнал о том, через что прошла эта крепкая любовь, но откуда эти стихи, так и не мог понять.

Узнав о странных явлениях с играющей лютней, Лянгун пошла послушать.
- Нет, - сказала она, - это не лисица. Мелодия грустна и горька - в ней звук мертвого духа!
Вэнь не особенно этому поверил. Тогда Лянгун сообщила ему, что у нее в доме имеется древнее зеркало, имеющее свойство отражать бесовский лик. На следующий день послали человека за этим зеркалом и, выждав, когда раздадутся звуки лютни^ быстро вошли с зеркалом в руках. Засветили огонь, - и действительно? там была девушка. С растерянным видом забилась она в угол комнаты, но уже никуда больше укрыться не могла. Вэнь рассмотрел ее внимательно - оказывается, это Хуаньнян от Чжао! В совершенном изумлений Вэнь стал ее расспрашивать, докапываяеь до всего. Девушка плакала навзрыд.
- Послушайте, - говорила она" - я ж ведь вам была той, что, как говорится, служит "вылравительницей хромания", так что нельзя сказать, чтоб ничего вам хорошего я не сделала. За что же вы меня преследуете?
Вэнь просил ее обещать, что если уберут зеркало, то она не ускользнет. Она дала согласие. Тогда Вэнь спрятал зеркало в футляр, и дева, усевшись подальше, стала рассказывать.
- Я - дочь губернатора, умершая тому назад уже сто лет. Смолоду я любила лютню и гусли. На гуслях я уже играла очень хорошо. Только вот на этом инструменте мне так и не удалось достать себе законного наставника. И это меня мучило даже там, за рядами истоков. Когда вы пожаловали нас своим посещением, мне довелось услышать ваше прекрасное исполнение, и с опрокинутой душой я устремилась к вам. Досадуя, что как существо иного мира я не могла, как говорится, услужить вам по части одежд, я тайно от вас сладила вам достойную подругу. Этим я хотела отблагодарить вас за чувство любви ко мне и привета. И вот помните женский башмачок сына Лю, а равно и простые строфы "Жалости к последним остаткам весны", - все это дело моих рук, так что нельзя сказать, чтобы я не потрудилась как следует, чтобы отблагодарить своего учителя.
Муж с женой поклонились ей и стали благодарить.
- Вашу вещь, - сказала Хуаньнян, - я уже более чем на половину осилила. Вот только самый дух, самую основную суть ее я еще не постигла окончательно. Пожалуйста, сыграйте мне еще разок!

Вэнь исполнил ее просьбу, причем тут же занялся подробнейшим изложением своих способов игры. Хуаньнян пришла в полную радость.
- Я уже все поняла! - воскликнула она.
И с этими словами встала, простилась и хотела уйти, по Лянгун, давно уже умевшая играть на гуслях, узнав от нее о ее мастерском владении этим инструментом, выразила желание прослушать ее разок. Хуаньнян не отказывалась. Ее мелодии и музыкальные фразы были не из тех, что можно одолеть в этом бренном мире.
Лянгун, отбивая такт, в свою очередь просила дать ей уроки этого искусства. Дева взяла кисть, дала ей волю и написала учебник игры, заключавший в себе восемнадцать статей.
После этого она снова поднялась и стала прощаться. Муж с женой пытались удерживать ее, усерднейше упрашивая, но она грустно - грустно сказала:
- Ваша с женой любовь, дорогой мой, словно цинь с сэ, и вы оба, конечно, звуки друг у друга, как говорится, понимаете. А мне, человеку с такой жалкой судьбой, разве иметь когда - либо такое счастье? Впрочем, если будет на то судьба, мы в следующей вашей жизни еще раз будем вместе!
С этими словами она вручила Вэню какой - то сверток.
- Вот вам мой маленький портрет. Если не забудете своей свахи, повесьте его у себя в спальне и, когда будете в хорошем расположении духа, зажгите благовонную свечу и сыграйте предо мной одну из ваших вещей. Я тогда собственным телом это восприму!
Вышла за двери и исчезла.

Комментарии переводчика

Из циньских - то есть из провинции Шэньси; древнее наименование этой местности - цинь.

...человека Дао. - "Человек Дао", то есть служитель Дао, объятый Дао человек - одно из литературных названий даосского монаха.

... с поджатыми ногами. - Буддийская практика созерцания требует, чтобы ноги были перекрещены и вывернуты подошвами вверх.

...вторая, как говорится, дочь - то есть племянница; Ляо Чжай берет выражение из. классической книги об обрядах.

...беден и убог... - Здесь всего - навсего самоуничижительная форма вежливости.

...связать меня с ней... - То есть посватать и женить меня. Ляо Чжай пользуется выражением, заимствованным из исторического повествования (в древней книге "Гоюй"), где речь идет о женитьбе.

...удалившийся, как говорится, "в тень рощи" - то есть в отставку.

..."ах, жалким". - Заимствовано из "Шицзина", древней книги песен:
Ах, жалко! Ах, ничтожно!
Почему не идти домой?

Из - за этой досады - то есть из - за того, что уходит весна.

Цветок хайтан - дикая яблоня.

Я до дна просмотрела осенние воды... - То есть проглядела все глаза, чистые, как воды осени.

Яшмовые часы - то есть водяные, отмечающие особым звуком чередование часов.

...прислал... спросить ее имя. - Брачные обычаи в древности требовали, чтобы от жениха явился сват или сваха с письмом, дающим о нем сведения и спрашивающим об имени, происхождении, годе, месяце, дне и часе рождения невесты, чтобы можно было, вручив все это гадателю, ждать его определенного решения.

...крючочек женского башмачка. - На искалеченную в виде своеобразного треугольника ногу насаживается деревянный башмачок с загнутым вверх носочком.

...стал аккуратно наносить, как говорится, красное и желтое... - Читая книгу, многие китайцы любят отчеркивать то, что им нравится, красной, синей, желтой и другими красками. Свое восхищенно они выражают кружками и занятыми сбоку текста, а также примечаниями вверху страницы.

...сделать поклон у дверей, и стен его дома. - тo есть стать его ученицей.

Встретив, как говорится, лично свою молодую жену... - Древний обычай требовал, чтобы в день свадьбы жених в нарядном платье, со свитой явился в дом невесты, сделал обязательные подарки, вернулся назад и ждал ее уже у ворот своего дома.

...служит "выправительницей хромания"... - То есть свахой, названной так витиевато по древнему чипу, предназначенному доисторическим государем Фу - си к исполнению сходных с данной обязанностей.

За рядами истоков - то есть в могиле. Иначе говорят еще:
в желтых истоках.

Услужить вам по части одежд - то есть быть вам женой.

...словно цинь с сэ... - Обычный образ супружеского лада, напоминающего ладную игру близких друг к другу инструментов. в данном случае цинь и сэ. Цинь - старейший предшественник цитры, сэ - род настольных гуслей.

Жизнь Ло Цзу

Ло Цзу жил в Цзимо. Он с детства был беден, но любил показывать свою храбрость. Нужно было, чтобы из их семьи кто - либо отправился ратником на охрану северной границы. Семья послала Ло Цзу.

Прожив на границе несколько лет, он прижил сына. Местный начальник обороны в обращении с ним выказывал ему сугубое внимание. Затем случилось так, что этот воевода был перемещен помощником главнокомандующего в Шэньси, и он захотел увезти с собой и Ло. Тогда Ло передал жену и сына попечению своего приятеля, некоего Ли, а сам поехал на запад. Прошло с тех пор три года, а ему все еще не удавалось вернуться к жене.
Однажды помощнику воеводы понадобилось отправить письмо на северную границу. Ло вызвался это сделать, прося разрешения попутно навестить жену и сына. Помощник воеводы разрешил.
Ло прибыл домой. С женой и сыном его ничего худого не случилось, они были здоровы, и Ло был этим очень утешен. Под кроватью оказались оставленные мужчиной туфли. В Ло закралось по этому поводу подозрение.
Он зашел к Ли и выразил ему свою благодарность. Ли поставил вина и оказал ему усердное радушие. Жена же, в свою очередь, описала всю любезность и внимание, выказанные ей со стороны Ли. Ло не мог даже выразить всей глубины своей признательности.
На следующий день он сказал жене:
- Я поеду исполнять поручение начальства и к вечеру вернуться не успею. Не жди меня!

Вышел из дома, сел на коня и отъехал. На самом же деле он скрылся поблизости и с наступлением стражи вернулся обратно домой; Слышит: жена лежит с Ли и разговаривает. Рассвирепел, сорвал дверь. Оба лежавших испугались и поползли перед ним на коленях, прося о смерти. Ло вынул нож, но сейчас же вложил снова в ножны.
- Я, - сказал он, - сначала считал было тебя человеком. Теперь же и при таких обстоятельствах убить тебя - значило бы осквернить мое лезвие. Вот тебе мое решение: жену и сына возьмешь ты. В списки внесешь свое имя тоже ты. Лошадь и все, что нужно, имеется полностью. Я уезжаю!

И удалился. Жители села довели об этом до сведения правителя. Тот велел дать Ли бамбуков. Ли тогда показал все, как было, но проверить это дело не было возможности, да и свидетелей никаких не было. Стали искать Ло и поблизости, и вдалеке, но он окончательно скрылся вместе с именем своим и всеми своими следами. Правитель, заподозрив здесь убийство на почве прелюбодеяния, наложил на Ли и жену Ло еще более сильные оковы. Через год они оба умерли в ручных и ножных кандалах. Тогда отправили сына Ло по этапу на родину в Цзимо.

Впоследствии дровосеки из лагеря в Шися, забираясь в горы, увидели даоса, сидящего в гроте. Даос никогда не просил пищи. Это всем казалось необыкновенным и странным. Стали приносить ему крупу. Кое - кто признал его: это был Ло.
Грот был заполнен приношениями, а Ло и не думал кушать. Шум ему, по- видимому, надоедал. Люди видели это, и приходящих становилось все меньше и меньше.

Прошло несколько лет. За гротом бурьян и лопух разрослись в целый лес. Кто - то из жителей пробрался потихоньку, чтоб подсмотреть отшельника, и нашел, что он, не переменив места ни на малость, продолжает сидеть.,
Затем протекло еще много времени. Люди видели, как он выходил гулять по горам. Только к нему подойдут - глядь, исчез! Пошли, заглянули в пещеру. Оказалось, что пыль покрывает его одежду по - прежнему. Дались диву еще больше.

Через несколько дней опять направились к нему. Смотрят, "яшмовый столбик" свис к земле, а он в сидячем положении давно уже преставился.
Местные жители воздвигли ему храм, а каждый год в третьей луне люди шли друг за другом по дороге к нему с благовониями и бумажными вещами в руках.

Туда же направился и сын Ло, которого стали называть маленьким Ло Цзу. Весь доход от храмовых свечей отходил к нему. Его потомки еще до сих пор ходят туда раз в год, чтобы собирать деньги этого благочестивого оброка.

Лю Цзунъюй из Ишуя рассказывал мне все это в высшей степени подробно.
- Слушай - ка, - смеялся я, - благочестивые милостивцы нашего времени не ищут, чтобы стать совершенством или мудрою добродетелью. Все их упование в том, чтобы сделаться буддийским патриархом. Будь добр, скажи им, что, если им желательно устроить себе прудок и стать Буддой, пусть они всего - навсего опустят свой нож и удалятся, как Ло Цзу!

Комментарии переводчика

"Яшмовый столбик" - по - видимому, сукровица.

...с благовониями и бумажными вещами в руках. - Имеются в виду разные бумажные вещи, симпатической магией указывающие божеству на цели моления, как, например, изображения пораженных недугом частей тела; кроме того, бумажные кружки, изображающие монеты, которые огнем претворяются перед лицом божества в настоящие деньги.

Апельсинное дерево

Господин Лю из Шэньси служил начальником области Синхуа. К нему явился какой - то даос и преподнес ему дерево в горшке. Лю взглянул - оказывается, это маленький апельсин, тоненький, всего с палец величиной. Отклонил, не принял.
У Лю была маленькая дочка, которой было лет шесть - семь. Как раз в этот день справляли в первый раз день ее рождения.
- Эта вещь, - сказал даос, - недостойна того, чтобы поднести ее вашей высокопоставленности для чистого любования. Позвольте ж ею пожелать молодой госпоже счастья и долговечности!

И Лю принял. Девочка взглянула на деревцо и не могла побороть своей к нему любви и жалости. Поставила к себе в комнату и ухаживала за ним с утра до вечера, боясь лишь, как бы его не повредить.

Когда срок службы Лю истек, деревцо было в полный кулак и в этот год впервые дало плоды. Отбирая вещи перед отъездом, он решил, что апельсин обременит его лишней тяжестью, и надумал его бросить. Но дочь обхватила деревцо и стала капризно плакать. Домашняя прислуга обманывала ее и говорила:
- Уйдем лишь на время... Потом снова сюда придем!
Девочка поверила, и ее слезы прекратились. Однако, боясь, как бы кто - нибудь из сильных людей не унес дерево на себе, она стояла и смотрела, как прислуга пересаживала деревцо к крыльцу. И тогда только ушла.
Вернувшись на родину, девочка была просватана за некоего Чжуана. Чжуан в год бин и сюй прошел в "поступающие на службу", снял, как говорится, холстины и был назначен начальником Синхуа. Супруга его была этому очень рада, хотя и думала про себя, что за эти Я десять, а то и больше лет деревцо уже, вероятно, погибло.

Когда они приехали, то оказалось, что дерево уже обхватов в десять, и плоды на нем так грудами и висят, - целыми тысячами.
Госпожа осведомилась у старых слуг. Те в один голос засвидетельствовали ей, что с тех пор, как господин Лю отбыл, апельсин роскошно цвел, но не давал плодов, и те, что она видит теперь, появились на нем впервые. Госпожу это очень удивило.
Три года служил Чжуан, и обилие плодов было неизменным явлением. На четвертый год дерево поблекло, захирело, не дало ни малейшего цветения.
- Ну, значит, тебе недолго уже служить здесь, - сказала мужу госпожа.
И действительно, с наступлением осени Чжуан сдал должность.

Комментарии переводчика

...в год бин и сюй"... - По - видимому, в 1706 г.

"Поступающие на службу" - то есть цзиньши, третья и последняя ученая степень кандидата на литературных государственных экзаменах дореформенного Китая.

...снял, кик говорится, холстины... - То есть облекся в чиновничьи одежды, сменившие скромный наряд заурядного человека.

Винный Червяк

Лю из Чаншаня имел жирное тело и до страсти любил пить. Бывало, сидит один и наливает - глядь, кончен целый жбан! Из трехсот му земли, лежащей у самого города, он почти половину засевал просом шу. Однако семья была богатая, позволяла себе решительно все, и его пьянство ее не стесняло.
Какой - то инородец - хэшан увидел его и сказал, что в его теле сидит необыкновенная болезнь. Лю сказал на это, что никакой болезни нет.
- Когда вы пьете, то ведь часто не пьянеете, не так ли?
- Да, бывает!
- Так вот это - винный червяк!
Лю остолбенел и стал просить монаха излечить его.
- Это легко, - сказал тот.

Лю спросил, какое тут потребуется лекарство, но монах сказал, что лекарства не нужно, и лишь велел ему лечь ничком на солнце, связал ему руки и ноги и на расстоянии приблизительно полуфута от головы поставил сосуд с отличным вином.
Едва прошло несколько минут, как Лю стала палить жажда и желание выпить. Аромат вина входил в нос. Алчный огонь жег внутренности. А он лежал и мучился тем, что не может выпить.
Вдруг он ощутил в глотке внезапно появившееся щекотанье. Он рыгнул, и вышла какая - то тварь, так прямо и свалившаяся в вино.
Развязали ему путы. Смотрят: красное мясо, длиною дюйма в три, вьется, движется, словно гуляющая в воде рыба. И рот, и глаза - все есть, как полагается, полностью.
Лю, пораженный зрелищем, бросился благодарить монаха и предложил ему денег, но тот не брал, а просил лишь отдать ему червяка.
- А что же вы будете с ним. делать?
- Это, видите ли, живая суть вина. Набрать полный жбан воды, ввести туда червя, помешать - и получится чудеснейшее вино.
Лю попробовал. И в самом деле, так и есть! С этой поры Лю возненавидел вино как своего врага. Тело стало худеть, да и дом с каждым днем все нищал и нищал, так что впоследствии не на что было ни пить, ни есть.

Комментарии переводчика

My - мера площади, 0,061 гектара.

...засевая просом шу. - То есть тем просом, из которого гонят водку.

Грызет камни

У досточтимого Ван Циньвэня из Синьчэна жил в доме слуга, которого тоже звали Ван. Он еще в молодые годы ушел в горы Лао, чтобы изучать там Дао.
Прожив там долгое время, он не ел ничего, приготовленного на огне, а питался только сосновыми шишками и белыми каменьями. По всему телу у него стала расти шерсть.
Так прошло несколько лет. Затем он вспомнил, что у него мать уже старуха, и вернулся к себе в деревню, где стал понемногу снова есть с огня.
Тем не менее по - прежнему употреблял в пищу камни. Посмотрит, бывало, их на солнце и сейчас же знает, который из них сладкий, который горький, кислый или соленый, словно ел дикий картофель юй.
Когда мать умерла, он снова ушел в горы - вот уже лет семнадцать - восемнадцать тому назад.

Комментарии переводчика

Ван Циньвэнь. - Ван Юйчи (Циньвэнь), современник и друг Ляо Чжая, сообщивший ему описанное в рассказе "Грызет камни", был сначала успешным студентом, выдержавшим все положенные испытания, а потом большим сановником, даже министром. Оба его сына - крупные имена в китайской литературе. Это интересно знать, чтобы видеть источники осведомления Ляо Чжая, которые, таким образом, вряд ли исключительно идут из области безудержной индивидуальной фантазии.

...изучать там Дао. - Вернее всего, речь идет о школе овладения принципом борьбы со своей собственной и окружающей природой, ее силами и закономерными явлениями,

Грызет камни

У досточтимого Ван Циньвэня из Синьчэна жил в доме слуга, которого тоже звали Ван. Он еще в молодые годы ушел в горы Лао, чтобы изучать там Дао.
Прожив там долгое время, он не ел ничего, приготовленного на огне, а питался только сосновыми шишками и белыми каменьями. По всему телу у него стала расти шерсть.
Так прошло несколько лет. Затем он вспомнил, что у него мать уже старуха, и вернулся к себе в деревню, где стал понемногу снова есть с огня.
Тем не менее по - прежнему употреблял в пищу камни. Посмотрит, бывало, их на солнце и сейчас же знает, который из них сладкий, который горький, кислый или соленый, словно ел дикий картофель юй.
Когда мать умерла, он снова ушел в горы - вот уже лет семнадцать - восемнадцать тому назад.

Комментарии переводчика

Ван Циньвэнь. - Ван Юйчи (Циньвэнь), современник и друг Ляо Чжая, сообщивший ему описанное в рассказе "Грызет камни", был сначала успешным студентом, выдержавшим все положенные испытания, а потом большим сановником, даже министром. Оба его сына - крупные имена в китайской литературе. Это интересно знать, чтобы видеть источники осведомления Ляо Чжая, которые, таким образом, вряд ли исключительно идут из области безудержной индивидуальной фантазии.

...изучать там Дао. - Вернее всего, речь идет о школе овладения принципом борьбы со своей собственной и окружающей природой, ее силами и закономерными явлениями,

Речь птиц

В районе Чжунчжоу какой - то даос попросил в деревне накормить его. Поев, он услыхал крик иволги и сказал хозяину, чтобы тот был поосторожнее с огнем.
- А в чем дело? - спросил хозяин.
- Птица, видишь ты, говорит: "Большой пожара Трудно спасать... Опасно..."
Все, тут бывшие, смеялись, а хозяин не обратил на его слова внимания.
На следующий день и в самом деле произошел пожар. Несколько домов сгорело один за другим перекидным пламенем.
Теперь прониклись к даосу удивленным обожанием и считали его божеством. Назойливые любители приключений пошли за ним, догнали его и стали величать святым.
- Я просто знаю птичьи речи, - сказал даос. - Какой я святой?
Тут как раз запел на дереве черноцветник.
- Что он поет? - спросили окружающие даоса.
- А вот что:
Шестого родили,
Шестого родили,
А четырнадцатого шестнадцатого схоронили!

Думается мне, что в этом доме родились двойни. Сегодня у нас десятое. Но пройдет дней пять - шесть, как, наверное, оба умрут.
Разузнали: действительно, двое мальчиков. Потом оба умерли, причем дни вполне совпали.

Начальник уезда, услыхав об этом замечательном даре даоса, пригласил его к себе и принял, как гостя.
В это время проходило стадо уток. Начальник, вос пользовавшись представившимся случаем, спросил даоса. Тот отвечал:
- Ваша светлость, у вас во внутренних покоях должно быть, драка. Утки говорят:
Отшей! Отшей!
- Ты тянешь к ней!
- Нет, тянешь к ней!
Начальник проникся величайшим к даосу уважением! Дело в том, что жена и наложница у него, что называется, выворачивали друг в друга губы, и сам он, оглушенный скандальными криками, только что от них ушел.

Он оставил даоса жить у себя при канцелярии, обходясь с ним самым приветливым и вежливым образом.

От времени до времени даос распознавал птичьи речи, и часто это было необыкновенно удачно. Сам же даос был простой человек, грубый, некультурный. Начнет разглагольствовать, так ровно ничем не стесняется. Начальник, между прочим, был человек чрезмерно жадный и все вещи, ему подносимые для пользования, "ломал" в деньги и совал в карман. Однажды они сидели как - то вместе, и в это время опять пришли утки. Начальник снова спросил даоса. Тот отвечал:
- То, что они нынче говорят, не похоже на прежнее. Они сегодня для вашей светлости счетчики!
- Что ж они считают?
- Да вот, видите ли, что они говорят:
Свечей восковых сто восемь...
Да! Киновари - тысяча восемь... Мда!

Начальник смутился. Даос просил позволения уйти, но начальник его не пускал.
Через несколько дней начальник принимал гостей. Вдруг послышалась кукушка. Гость спросил даоса.
- Вот что птица говорит:
Место тю - тю!
Присутствующие, потеряв цвет лица, так и замерли.
Начальник сильно разгневался и сейчас же прогнал даоса.

Но прошло немного, времени, как и в самом деле за свою недобросовестность начальник был прогнан.
Увы! Увы! А ведь святой человек предупреждал! Жаль, что упоенный властью человек не уразумел и не очнулся!

Укрощение Цуй Мэна

Цуй Мэн, по прозванию Умэн, происходил из родовитой знати Цзяньчана. Нрав у него был резкий, своевольный. В ранней молодости, бывало, если кто - нибудь из мальчишек на школьной скамье хоть чем - нибудь его заденет, так он сейчас же вскипит, в кулаки - и давай' драться. Учитель часто делал ему замечания, но он не исправлялся - и потому учитель дал ему такое имя и прозвание.

Годам к шестнадцати - семнадцати он был исключением среди своих сверстников: сильный и воинственный, как никто из них. К тому же он обладал еще умением вскакивать с длинной жердью в руках на высокие дома. Он с радостью брался смывать несправедливость, и за это все односельчане его уважали. Бывало, все крыльцо и все помещения у него в доме заполнены просителями, которые хотели жаловаться или подать прошение. И Цуй, сокращая насильников, поддерживая слабых, не старался избегать злобы и ненависти. Стоило лишь кому - нибудь сделать ему наперекор, как сейчас же на ослушника обрушивались и камни, и палки, так что все тело, все конечности у бедного бывали сильно - повреждены. И всегда, когда им овладевал сильный гнев, никто не решался его уговаривать. Но матери своей он служил с сыновним усердием, и стоило .ей прийти, как гнев проходил. Мать напускалась на него со всеми, какими только могла придумать, укорами и порицаниями. Цуй говорил: "Да, да", - слушал, потом выходил за ворота и тотчас же забывал.

У его соседа была строптивая жена, которая каждый день оскорбляла свою свекровь. Свекровь голодал - а и была на самом, что называется, берегу смерти. Сын тайком кормил ее, но узнавала жена - и злостная брань на всё тысячи ладов так и неслась по соседским дворам. Цуй рассвирепел, перелез через стену, прошел к ней и отрезал ей все: и нос и уши, и губы, и язык. Она тут же и умерла.

Узнав об этом, мать Цуя пришла в ужас, позвала соседского сына, выказала ему ласковое сочувствие, дала ему в подруги молодую служаночку - и дело уснуло.
Мать в гневе и слезах не стала принимать пищи. Цуй перепугался и на коленях умолял ее о разрешении принять удары ее палки, заявляя ей о своем раскаянии. Мать плакала, не обращая на него внимания. Жена Цуя, из фамилии Чжоу, тоже стала на колени вместе с ним, и наконец мать побила сына палкой. После этого она еще вдобавок взяла иглу и выколола ему на руке начертание знака ши, замазав ранки киноварью, чтобы не изгладились. Цуй и это вытерпел. И мать стала принимать пищу.

Она находила удовольствие в прикармливании хэшанов и даосов, постоянно давая им есть до отвала. Как раз в это время у нее сидел какой - то даос. Цуй вошел в дом. Даос посмотрел на него и сказал:
- Знаете что, господин, - в вас много злой строптивости. Боюсь, что вам трудно будет сохранить себе возможность приличной смерти. В доме, где накапливается хорошее, не следовало бы иметь что - либо подобное.
Цуй, только что получивший от матери урок, выслушал даоса, привстал с места и сказал с почтительным видом:
- Я тоже так о себе думаю. Все дело в том, что стоит лишь мне увидеть какую бы то ни было несправедливость, как уже кажется, что мне себя не сдержать. Что, если я постараюсь исправиться, можно будет мне избежать этого самого или нет?
Даос усмехнулся.
- Вы пока не спрашивайте, можно вам избежать того, о чем я говорил, или же нет. Спросите, пожалуйста, прежде всего себя о том, можете вы исправиться или нет. Одно скажу: вам придется помучиться, чтобы себя смирить. Вот если у вас есть эта готовность, хотя бы в одной части на десять тысяч, то я сообщу йам один из способов устраниться от смерти!

Цуй всю свою жизнь не верил никаким заклятиям и молебнам. Он на эти слова только усмехнулся и ничего не сказал.
- Я отлично знаю, - продолжал даос, - что вы не веруете. Но, видите ли, то, о чем я говорю, не имеет ничего общего со знахарством и колдовством. Если будете! это исполнять, то явится мощный нравственный подъем так что, пусть даже все это ничем не кончится, - все равно дело это вам вреда не принесет. |
Цуй стал просить.
- Вот что, - сказал даос, - как раз сейчас за вашими воротами находится один из, так сказать, "позже рожденных". Вам следует принять его самым радушным образом и сдружиться с ним. Когда вы попадете в уголовщину, за которую полагается смерть, этот человек сможет дать вам жизнь!
С этими словами он крикнул Цую, ведя ему выйти, и пальцем указал на человека, о котором шла речь. Оказывается, что был сын Чжао, которого звали Сэнгэ.

Чжао сам был из Наньчана, но из - за неурожая временно поселился в Цзяньчане. Цуй на основании этих слов завязал с ним глубокую дружбу и пригласил Чжао поселиться у него в доме, где стал содержать его самым богатым и щедрым образом. Сэнгэ было двенадцать лет. Он поднялся в приемный зал и сделал поклонение матери Цуя, дав обет быть ему младшим братом,

Через год на востоке дела улучшились. Чждо с семьей уехал, и с тех пор всякие, как.говорится, "звуки и вопросы" совершенно прекратились.
С тех пор как умерла соседская жена, мать стала распекать Цуя с особенной настойчивостью, и если появлялись у них какие - нибудь жалобщики, то она отстраняла их и ворчала. Однажды умер ее младший брат, и Цуй поехал с ней на похороны. По дороге им попались навстречу какие - то люди, тащившие связанного мужчину, кричавшие на него, бранившие, погонявшие, чтобы он шел, и сыпавшие на него удар за ударом. Дорога была запружена смотревшими на это зрелище, так что телеге Цуев трудно было пробраться вперед.
Цуй спросил, в чем дело. Те, кто узнал Цуя, наперев рыв старались рассказать ему всю историю. Дело было, оказывается, так. За несколько времени до этого некий. господин, сын большого чиновного лица, позволявший себе по всему округу всякую беззастенчивость - и наглость, поглядел как - то, что жена Ли Шэня обладав! красотой и захотел ее отнять. Законного пути к этому не было. И вот он велел одному из слуг заманить Ли в азартную игру, дать ему в долг денег и наложить на них тяжелый процент, с тем чтобы он заставил подписать вексель свою жену. Когда деньги кончились, то дал Ли еще, и к концу ночи Ли оказался должным несколько тысяч. Через полгода ему насчитали, как говорится, "сына с матерью" тысяч на тридцать, а то и больше. Шэнь не мог этого выплатить. Тогда богач силком, при содействии большого количества людей, отнял у него жену. Шэнь стал плакать у ворот. Магнат осерчал, втащил и привязал его к дереву, велел бить палками, колоть иглой, с тем, чтобы принудить его составить протокол о том, что он отдал жену добровольно.

Услыхав об этом, Цуй почувствовал, как гнев взвился в нем волной, вышиной с гору, хлестнул лошадь и бросился вперед, желая хорошенько задать им и проявить свою воинственную отвагу, но мать его, подняв занавеску телеги, крикнула:
- Эй ты, опять захотел того же?
И Цуй остановился.
Вернувшись с похорон, он перестал разговаривать, а также принимать пищу. Сидел истуканом и смотрел прямо перед собой, словно что - то такое высматривал. Жена приставала с вопросами - не отвечал. С наступлением ночи, как был, в одежде улегся на кровать и проворочался до утра. На следующую ночь то же самое. Открыл дверь, вышел и сейчас же вернулся и лег. И так повторил раза три - четыре. Жена не посмела обратиться к нему с вопросами, дрожала и прислушивалась. Наконец он вернулся после долгого промежутка, закрыл двери и крепко уснул.

Как раз в эту самую ночь кто - то убил богача на его же постели, выковырял внутренности, распластал, струями кишки. Жена Шэня также лежала голым трупом у кровати. Начальник уезда заподозрил Шэня: его схватили, повели на расправу и подвергли самым тяжелым истязаниям, так что даже показались кости щиколотки. Однако он все - таки - ни слова не сказал. И так прошло больше года... Выдержать этого он больше не мог и дал ложное сознание. Его приговорили к смертной казни.
В это время умерла мать Цуя. Окончив погребение, он заявил жене.
- Скажу тебе правду, убил богача я. Все дело в том, что старуха мать была жива - я не посмел открыться. Теперь же, по окончании важных дел, зачем мне замою собственную вину губить другого человека? Я поеду к властям умирать!

Жена в испуге бросилась его удерживать... Оторвал рукав и ушел. Пришел на двор к начальнику и принес свою голову. Начальник так и ахнул. Велел заковать его и отправить в тюрьму, а Шэня освободить. Шэнь не соглашался и упорно принимал вину на себя. Начальник не мог дать окончательного приговора и велел взять в тюрьму и того и другого.
Родные и друзья набросились на Шэня с насмешками и бранью, но он сказал им на это:
- То, что сделал этот барин, - это то самое, что хотел сделать я сам, но не сумел. Он сделал это за меня, а я, по - вашему, должен сидеть и смотреть, как он умрет? Могу ли я это вытерпеть? Да ведь сегодня, говорят, барин еще не выходил... Ну и ладно!
На этом стоял, никаких иных речей не вел, а только упрямо спорил с Цуем. Так прошло довольно много времени. В ямыне уже все знали, в чем дело, и силком его удалили, а Цуя засадили вместо него под ответ за преступление, и дело было накануне окончательного исхода.

В это самое время правительственный комиссар, на котором лежали обязанности филантропической инспекции в уголовном деле, секретарь министра, некий Чжао, по делам прибыл в город и стал осматривать тюрьму. Дойдя до имени Цуя, он выслал людей и велел позвать его. Цуй вошел. Поднял глаза, посмотрел на того, кто сидел в кресле в зале - то был Сэнгэ. И Цуй, то горюя, то радуясь, рассказал ему всю правду. Чжао в нерешительности заходил взад и вперед и по прошествии довольно продолжительного времени велел посадить его обратно в тюрьму, но отдал приказание тюремным сторожам обращаться с ним получше.
Вслед за сим, рискуя собственной головой, сократил Цую наказание, назначив в юньнаньские солдаты. Шэнь ушел с ним, как слуга. Не прошло, однако, и года, как им дано было прощение, и они вернулись. Все это было сделано усилиями Чжао.

Вернувшись, Шэнь так и остался при Цуе - не уходил от него и промышлял ему средства к жизни. Цуй давал ему деньги - он не брал. Тогда Цуй купил еще жену и дал во владение землю, предоставив таким образом возможность заниматься тем, что Шэню особенно было по душе - искусством лазать на столбы и ловко драться.

Сам Цуй с этой поры напрягал все усилия, чтобы изменить свое прежнее поведение и, поглаживая следь уколов на руке, всякий раз проливал слезы. Поэтому когда между соседями односельчанами происходили драки, то Шэнь тут же сам разрешал и разнимал без ведома Цуя и не докладывая даже ему о том, что делал.

Поблизости жил некий Ван, студент из кандидатов. Семья была богатая и не соблюдавшая никакой меры. В их дом входили и оттуда выходили безнравственные и беспринципные люди со всех четырех сторон, а люди, известные в городе как твердые и положительные, часто терпели от них, подвергаясь грабежам и побоям. Иной, правда, восставал и сопротивлялся, но Ван тотчас же посылал грабителя убить этого человека где - нибудь на дороге.
Его сын был точно такой же развратник и наглец. У Вана жила вдова младшего брата, с которой они оба, и отец и сын, жили в кровосмесительной связи. Жена Вана, из рода Чоу, протестовала и старалась мешать, но Ван ее удавил. Тогда ее братья подали начальнику жалобу. Ван дал взятку, подсказал правителю решение, и тот за клевету посадил на скамью подсудимых обоих жалобщиков. Обида и злость братьев не имели никакого выхода: тогда они явились к Цую, ища защиты. Шэнь отстранил их, велел им удалиться.

По прошествии нескольких дней пришел какой - то гость, и как раз в это время не оказалось слуги. Цуй велел Шэню вскипятить чай. Шэнь молча вышел.
- Мы с Цуй Мэном друзья, - сказал он кому - то на дворе, - пойду за ним хоть за десятки тысяч ли, и никто не скажет, что не дойду: И что же? Никогда не давая мне пропитания, он все - таки распоряжается мной, словно слугой, наймитом! Это мне не нравится, не по вкусу!
И с этими словами он в гневе ушел.

Об этом передали. Цую. Тот воскликнул от изумления, вызванного такой переменой отношений, но в, то же время не счел ее чем - то необыкновенным.
Вдруг оказывается, что Шэнь подал в присутствие жалобу, обвиняя Цуя в том, что он за три года н" .давал ему жалованья. Цуй был вне себя от удивления явился в суд на очную ставку, давая словесное ползание. Шэнь стал яростно с ним препираться. Правитель не счел Шэня правым, выругал и прогнал его.

Прошло еще несколько дней, и вдруг Шэнь ночью забирается в дом Вана, убивает отца, сына, снохой жену - всех решительно - и наклеивает на стену бумажку, на которой сам же написал свою фамилию и свое имя. Когда бросились за ним в погоню, чтобы скатить, то уже, оказывается, он бесследно куда - то унес свою жизнь, сгинул. Ваны высказали подозрение, что подстрекателем здесь был Цуй, но правитель не поверил. Теперь только Цуй понял, что вся затеянная перед этим тяжба была вызвана не чем иным, как опасением, какбы его не привлекли после убийства к ответу.
И вот с казенной бумагой стали обходить все прилежащие области и города, гоняясь за Шэнем с тайней настойчивостью, чтоб его арестовать. Но тут как раз произошел мятеж, и разбойничьи банды нарушай покорное небу правление. И вслед за сим дело было прекращено.

Не прошло и нескольких дней, как минские треножники были свержены, и Шэнь вернулся к семье обратно, по - прежнему живя с Цуем как друг.

В это время стали пересвистываться и скапываться местные бандиты. Ванов племянник Дэжэнь собрал всех негодяев, привлекавшихся в дом его дядей, захватил горы и, став мятежным вором, жег, грабил дерева л и поля. И вот однажды он явился со всем своим гнездом под предлогом мести. Цуй в это время куда - то ушел, а Шэньузнал об этом, лишь открыв ворота. Он перепрыгнул через стену и притаился в темном месте. Разбойники стали искать Цуя, но найти не могли: убрали Цуеву жену вместе со всем имуществом и ушли.

Шэнь вернулся. Дома был всего лишь один слуга. От гнева и крайнего волнения Шэнь не мог найти себе места. И вот он разрезал веревку на несколько десятков частей, из которых те, что были покороче, вручил слуге, а те, что подлиннее, засунул себе за пазуху, и велел слуге обойти разбойничье гнездо, подняться до половины горы, поджечь веревки и разбросать их по кустам и зарослям, а затем вернуться и не обращать больше ни на что внимания. Слуга изъявил свое согласие и ушел.
Шэнь подсмотрел, что все разбойники повязываются красным кушаком, а к шапке привешивают красную тряпку, и оделся в подражание им точно так же. Нашел старую кобылу, которая только что жеребилась и которую разбойники бросили у его ворот. Шэнь связал жеребенка, сел на кобылу, взял с собой затычку для рта и выехал из деревни.
Он направился прямо к разбойничьим пещерам. Те в это время захватили какую - то богатую деревню. Шэнь привязал кобылу за околицей, перескочил через загородь и вошел в деревню. Видит, разбойники бродят кучами в полном беспорядке, но в руках у них копья, которых они еще не сложили. Шэнь потихоньку расспросил у них и узнал, что жена Цуя находится у Вана.
Тут же он услышал приказ расположиться на отдых. Разбойники эхом грохнули в ответ... Вдруг какой - то человек донес, что на Восточной горе пожар. Разбойники стали туда глядеть. Сначала - то была точка, другая, а за ними появилось много других, что напоминало звезды на небе. Шэнь резко закричал что было духу:
- В восточном лагере тревога!
Ван сильно перепугался, оделся, опоясался и вышел вместе с другими. Шэнь воспользовался случаем, чтобы исподтишка выйти вслед за ним, но потом вернулся и прошел в занимаемый им дом. Там он увидел, что спальню стерегут два разбойника. Он решил обмануть их.
- Генерал Ван, - сказал он им, - забыл свой привесной нож!
Оба бросились искать. Тогда Шэнь рубанул сзади, и один разбойник повалился. Другой обернулся, чтоб взглянуть, но Шэнь рассек и его. Он взвалил на плечи жену Цуя, перелез с нею через забор и убежал. Выйдя из деревни, он отвязал кобылу, дал женщине вожжи и сказал:
- Ты, госпожа, дороги не знаешь. Не беда - опусти поводья!
Кобыла любовно устремилась к своему жеребенку и быстро поскакала. Шэнь побежал за ней следом. Когда они выбрались из узкого прохода, Шэнь зажег свои веревки и развесил их повсюду. После этого он вернулся к себе.

На следующий день вернулся Цуй. Он счел случившееся большим для себя бесчестьем, так и заплясал в такт сердечному волнению и решил ехать один укрощать разбойников, но Шэнь стал резко возражать и остановил его. Затем он собрал поселян и вступил с ними в переговоры. Те сильно перетрусили, и ни один не решился дать ему ответ. Шэнь объяснял, внушал, - два раза, четыре раза, - наконец нашлось человек двадцать, отважившихся с ним пойти. Ко всему прочему они еще присоединили ворчанье, что нет никакого оружия.
Тем временем у одного из родственников Дэжэня схватили двух шпионов. Цуй хотел их убить, но Шэнь не позволил, а велел этим двадцати ребятам взять в руки по белой палке и выстроиться перед ним. Затем он отрезал шпионам уши и отпустил. Ребята вскипели гневом.
- Послушай, - кричали они, - мы и то боимся, как бы разбойники не узнали, что у нас этакие вот солдаты, а ты нарочно еще им показал... Что, если они привалят сюда всей ордой? Ведь деревню от них не спасешь!
- Я как раз этого и хочу, пусть придут, - ответил Шэнь. - А того, кто будет держать у себя разбойников, я казню!

С этими словами он послал людей во всех четырех направлениях, достав каждому по луку со стрелами и по огневому ружью. Затем он явился к начальнику уезда и взял у него на время две больших пушки.
Когда стемнело, он со своими молодцами подошел к ущелью и установил обе пушки, велел двум из людей скрыть огонь и притаиться, а когда увидят разбойников, то стрелять.
Затем он прошел к восточному концу ущелья, срубил несколько деревьев и свалил их на утесе. После этого он вместе с Цуем взял по десяти человек, и оба залегли, каждый у своего утеса.
Близилась к концу первая стража, когда до них издали донеслось ржание коней. Осторожно выглянули - действительно, то пришли разбойники, и в громадном числе, так и тянулись бесконечными, вереницами. Переждав, пока они все не вошли в ущелье, Щэнь с друзми свалили сверху вниз деревья" чтобы таким образом отрезать путь отступления. Тут же загремели пушки, и крики, стоны, взвившиеся ввысь, прямо потрясали го - | ры.и долы. Разбойники с перепугу бросились отступать, давя друг друга и шагая через своих же. Добежав до восточного выхода, они увидели, что им не выбраться, и скопились так, что не было свободного клочка земли, С обоих утесов грянули в них ружья и стрелы - картина получилась такая, словно была буря с дождем... В канавах легли грудами, одни над другими, оторванные головы, обломанные ноги...

Осталось человек двадцать, которые стали на колени и, стоя так все время, умоляли о жизни. Шэнь послал людей связать их и привести в деревню.
Теперь, пользуясь одержанной победой, Шэнь прямо прошел в самое гнездо, но те, кто его охранял, услыхав уже о грозе, скрылись. Обшарили все, что у них было:
и полегче, и потяжелее, и вернулись домой.
Цуй был страшно рад и стал допытываться у Шэня, в.чем состоял его план с пожаром.
- Я устроил, видишь ли, - отвечал Шэнь, - пожар с востока, боясь, как бы они не погнались на запад. Что касается того, зачем я наделал веревок покороче, то я просто хотел, чтобы они поскорей сгорели дотла. Я боялся, скажу тебе, как бы их шпионы не дознались, что людей - то ведь нет. Затем мы, не правда ли, засели у входа в ущелье. Вход этот чрезвычайно узок, так что перерезать его может даже один человек. Я и думал, что даже если их погоня прибудет туда, то увидит пожар и придет в смятение. Все это, конечно, нестоящие штуки, годные разве лишь для того, чтобы справиться с опасностью данного времени!
Схватили разбойников, стали их допрашивать. Действительно так и оказалось: они в погоне за Шэнем вошли в ущелье, где увидели пожар, испугались и попятились...
Этим двадцати разбойникам отрезали нос, уши и отпустили их на свободу.
После таких дел слава о могучем Шэне громко прогремела повсюду, и к нему стали собираться, словно на рынок, все беженцы - как идущие издалека, так и из близлежащих мест. Из них он устроил местное ополчение человек в триста, и никто из сильных разбойников, откуда бы то ни было, не смел уже нарушать спокойствие.
Благодаря Шэню вся местность наслаждалась миром.

Историк этих странностей сказал бы при этом вот что:
Быстрая корова непременно сломает телегу. Это - о Цуе. Характер у него был резко - решительный: скажу прямо - таких мало. Однако, желая, чтобы в Поднебесной стране исчезли все несправедливости, не выказал ли он, что его намерения превосходили его умение?

Ли Шэнь - какой - то ничтожный простолюдин, - а мог, как оказалось, помочь прекрасному делу. По столбу лазая, он ворвался, как птица, остригши, словно ножницами, скотов в самой глубине алькова. Отрезал пути, напав со всех сторон; уничтожил он эту мразь в узкой долине. Дать бы ему знамя в пять сажен - и пусть бы рискнул жизнью за государство! Разве не была бы в этом для него возможность повернуть лицо к югу и сесть царем?

Комментарии переводчика

...учитель дал ему такое имя и прозвание. - В Китае нет системы шаблонных собственных имен, принятой в христианских и мусульманских странах. Приблизительно всякий грамотный китаец имеет имя оригинальное, очень редко повторяемое. Первое официальное имя дает мальчику тот, кто его обучает начальной грамоте, а друзья или домашние дают второе, которым его называют все, кроме родных и очень близких. Это второе его прозвание обыкновенно находится в каком - либо контексте с первым. В данном случае Мэн значит "свирепый", а Умэн (второе имя, данное учителем же) значит "не смей свирепствовать".

...начертание знака ши... - Знак "ши" (десять) пишется в форме креста.

...один из... "позже рожденных". - То есть младших, в противоположность "ранее рожденным", то есть старшим, почтенным учителям жизни.

"Звуки и вопросы" - то есть письма.

...насчитали... "сына с матерью"... - "Сын" это проценты на "мать" - капитал, или, как в данном случае, на основную сумму долга.

По окончании важных дел - то есть после погребения матери, являющегося по сложности своей большим событием.

В ямыне - то есть в канцелярии начальника уезда и во всех многочисленных, связанных с нею службах, составляющих как бы город в городе.

...назначив в юньнаньские солдаты - то есть послав в юньнаньские войска. В провинции Юньнань, населенной храбрыми горцами, не желающими признавать над собой власть Китая, целые столетия сражались китайские солдаты, состоящие большей частью из преступников.

...минские треножники были свержены... - Древний император Юй завещал своей династии девять больших треножцых котлов, па которых были начертаны карты девяти областей его Китая. С тех пор эта регалия передавалась из династии в династию, пока не исчезла, сохранив лишь свое имя. Таким образом, данное выражение соответствовало бы русскому: шапка Мономаха у Романовых свалилась.

Близилась к концу первая стража - то есть было около девяти часов вечера.

Как он выгнал приведение

Чаншаньский Сюй Юаньгун был студентом еще при. прежней династии Мин. После того как треножники были от нее отрешены, он бросил конфуцианскую школу и обратился к доасизму. Мало - помалу он выучился искусству заклинать нечистую силу и приказывать ей, так что его имя было в ушах и у ближних, и у дальних жителей.
Некий господин Цзюй из какого - то города прислал, ему вместе с шелками, как подарком, очень искреннее и приветливое письмо, приглашая его приехать на верховом коне. Сгой спросил, с какой целью он приглашается. Слуга ответил, что не знает.
- Мне, маленькому человеку, ведено всего - навсего передать, чтобы вы обязательно дали себе труд удостоить нас своим посещением.
И Сюй поехал. Когда он прибыл на место, то увидел, что среди двора был накрыт роскошный стол. Его встретили с большой церемонией и крайней почтительностью. Тем не менее так и не сказали, по какому случаю его так встречают. Сюй наконец не вытерпел и спросил:
- Чего, собственно, вы от меня хотите? Сделайте мне удовольствие - устраните из моей души сомнение!
Хозяин поспешил сказать ему, что ничего особенного нет, и сам взял чарку вина, заставил его пить - вот и все. При этом речь его была вся ярко пламенная... Сюй решительно ничего не понимал.
За беседой не заметил он, как уже завечерело. Хозяин пригласил Сюя пить в саду. В саду все было устроено чрезвычайно красиво. Но бамбуки нависли густой сетью, так что картина получалась мрачная, словно лес!
Было много разных цветов, которые росли сплошными купами и наполовину тонули в простой траве.
Сюй подошел к какому - то зданию, с дощатого настила которого свисали пауки, ткавшие всякие узоры, то поднимаясь, то опускаясь, - крупные и мелкие" в неисчислимом множестве.

Вино обошло уже много раз, и день потемнел. Хозяин велел зажечь свечу, и они снова стали пить. Сюй отказался, уверяя, что не может больше справиться с вином. Хозяин сейчас же велел дать чай. Слуги торопились, метались с уборкой посуды, причем всю ее они сносили на стол, находившийся в левой комнате того же самого здания.
Еще не допили чай, как хозяин под предлогом какого - то дела неожиданно вышел, а слуга сейчас же со свечой в руке провел Сюя на ночлег в левой комнате, поставил свечу на стол, быстро повернулся и вышел. Все это он делал как - то слишком суетливо. Сюй думал, что, быть может, он захватит с собой постель и придет лечь с ним вместе, но прошло довольно много времени, а человеческие голоса совершенно замерли. Тогда Сюй поднялся, сам закрыл дверь и улегся.
За окном сияла светлая луна, входившая в комнату и падавшая на кровать. Разом закричали ночные птицы, осенние жуки. Сюю стало так грустно на душе, что сон от него бежал.
Минута - и вдруг по настилу топ, топ, как будто послышались шаги, стучавшие как - то очень грозно. Вот они сходят по спасательной лестнице, вот подходят к двери спальни...
Сюй испугался. Волосы стали ежом. Он быстро натянул на себя одеяло и закрылся с головой. А дверь уже тррах - открылась настежь. Сюй отодвинул угол одеяла и стал слегка поглядывать. Оказалось, что то была какая - то тварь с головой животного и телом человека. Шерсть шла вокруг всего тела, длинная такая, словно конская грива, и глубокого черного цвета. Зубы сверкали горными вершинами, глаза пылали двумя факелами.

Дойдя до стола, тварь припала и стала слизывать с блюд остатки кушанья. Пройдет язык - и разом несколько блюд чисты, словно выметены.
Кончив лизать, тварь устремилась к постели и стала нюхать одеяло Сюя. Сюй сразу вскочил, повернул одеяло и накрыл им голову призрака, надавил и стал безумно вопить. Призрак, застигнутый врасплох, высвободился, открыл наружные двери и скрылся.

Сюй накинул одежду, встал и убежал. Двери сада оказались запертыми с наружной стороны, так что выйти он не мог. Он пошел вдоль забора, выбрал место пониже, перелез... Оказывается: хозяйские конюшни. Конюхи переполошились. Сюй рассказал им, в чем дело, и просил дать ему переночевать у них.
Перед утром хозяин послал подглядеть за Сюем. Сюя в комнате не было. Хозяин сильно перепугался. Наконец Сюя нашли в конюшне. Он вышел в сильном раздражении и сказал с сердцем:
- Я не привык заниматься изгнанием призраков. Вы, сударь, послали меня туда, держа дело в секрете и ни слова мне не сказав! А у меня в мешке был спрятан крюк, действующий по желанию! Мало этого, вы даже не проводили меня до спальни. Ведь это значило послать меня на смерть.
Хозяин принялся извиняться.
- Мне казалось, - бормотал он, - что если вам сказать, то как бы вы не затруднились... Да я и не знал вовсе, что у вас в мешке спрятан крюк! Дайте ж мне счастье и простите все десять смертных моих грехов!
Но Сюй все - таки был недоволен, угрюм, потребовал, чтобы ему дали лошадь, и поехал домой.
Однако с этих пор привидение исчезло, и когда хозяину приходилось собирать гостей на пир в своем саду, неизменно улыбался и говорил гостям:
- Я не забуду трудов студента Сюя!

Комментарии переводчика

После того как треножники были от нее отрешены - то есть с наступлением цинской (маньчжурской) династии в 1644 г.

Лотосы в месяц стужи

Цзинаньский даос - не знаю, откуда он был, да и фамилия его не выяснена - зимой и летом одевался всего - навсего в какой - то простой, без подкладки, халат, подпоясанный желтой тесьмой, - помимо же этой одежды не имел ни штанов, ни зимней куртки. Он пользовался половинкой гребня, которым сначала причесывался, а потом втыкал его в волосы наподобие шапки.
Целые дни бродил он, как говорится, красными нога< ми по площадям, а ночью укладывался на улице, причем на расстоянии нескольких футов от его тела стаивали до конца и лед и снег.
Когда он только что появился, то сразу же начал проделывать перед толпой морочащие людей фокусы, и все, кто бывал на площадях, наперерыв старались его задаривать.
Какой - то местный шалопай подарил ему вина и просил сообщить ему его искусство. Даос не соглашался. Тогда, воспользовавшись случаем, когда даос купался в реке у переправы, он быстро подбежал, схватил одежду даоса и стал вынуждать у него согласие.
Даос сделал ему вежливое приветствие и сказал:
- Прошу вас, соблаговолите вернуть мне платье. Я уж не поскуплюсь на мое искусство!
Шалопай, боясь, что он обманет, ни за что не соглашался выпустить одежду из рук.
- В самом деле, не отдадите? - спросил даос.
- Нет.
Даос замолчал, больше уж не стал с ним разговаривать. Вдруг шалопай видит, что желтая тесьма превратилась в змею, обхватом в несколько ладоней, которая раз шесть, а то и семь обернулась вокруг его головы, сделала злые глаза, подняла вверх голову и высунула жало прямо на него.
Человек сильно перепугался, стал на колени и так стоял. Лицо позеленело, дыхание заторопилось. Стоял на коленях и умолял о жизни. Тогда даос взял от него тесьму, которая, как оказалось, вовсе и не была змеей. Но появилась действительно змея, особая, новая, которая, свиваясь и крутясь, вползла в город и там исчезла.
С этой поры слава даоса стала еще ярче. Услыхав о всех этих его необыкновенных штуках, местная знать стала приглашать его к себе, и теперь он стал заходить в гости к господам, пользовавшимся, как старшие, во всей округе уважением. Начальник особого ведомства всей этой области, в ушах которого уже было имя даоса, привлекал его к себе всякий раз, как у него собирались гости.
Однажды даос, желая отблагодарить всех своих досточтимых знакомых за вино и угощение, пригласил их в беседку "Водного Лона". Когда наступил назначенный день, то каждый из них на своем письменном столе нашел пригласительное письмо даоса. Откуда оно появилось, было непонятно.
Гости направились в означенное место к обеду. Даос, изогнувшись в приветливую позу, выходил им навстречу. Однако, войдя в помещение, они увидели лишь пустую беседку, совершенно безлюдную, в которой еще не было поставлено ни диванов, ни столов. Всякий из них решил тогда, что даос позвал их зря.
- У бедного даоса нет прислуги, - сказал он, обращаясь к представителям местной власти, - позвольте утрудить вас просьбой одолжить мне на время пришедших с вами слуг, чтобы несколько сменить меня в суете и беготне!
Все сановники дали свое согласие. Тогда даос нарисовал на стене пару ворот, ударил в них рукой, и там появился сторож, который встал и загремел ключом. Все бросились смотреть. Видят, - там суетливо и беспокойно бегают туда - сюда люди, а ширмы, пологи, диваны и столы уже все наготове. Сейчас же подошел человек, который стал 'вещь за вещью передавать за дверь, а даос велел чиновничьим слугам принимать их и расставлять в павильоне. При этом он запретил им обмениваться словами с теми, кто был внутри, за дверью, и вот, одни подавали, другие принимали - посматривали, улыбались - и только. Прошло несколько минут - и мебель заполнила собой весь павильон; красота, роскошь превзошли все пределы возможности.
Затем стало распространять свой чудесный аромат превосходное вино, и от жаркого шел вкусный запах. Все это появлялось по передаче из стены. Ни один из сидевших гостей не мог удержаться, чтоб не ахнуть от изумления.
Павильон выходил своею задней стороной на озеро, и всегда в шестой луне десятки цинов были покрыты лотосами, так что куда ни глянь - нет конца. Пир происходил в самую острую пору зимних холодов. За окнами была безбрежная пустыня вод, туманно зеленело - и только. Один из чиновников как - то случайно вздохнул и сказал:
- Смотрите, какой сегодня чудный у нас день... А жаль, что ко всему этому вдобавок нет лотосов! Все присутствующие поддержали его.
- Да, да, конечно, - восклицали они.
Мгновение, - и человек в синем вбежал с докладом о том, что пруд уже полон листьями лотоса. Все были повержены в бесконечное изумление, раскрыли окно, стали всматриваться - и действительно, видят, что все поле зрения занято зеленеющими луковицами лотосов. Миг - и на десятках тысяч стеблей разом раскрылись тысячи бутонов. На гостей подул северный ветер, и аромат лотоса всочился им в самый мозг. И все решили, что это - чудо.
Послали слугу на ялике рвать цветы. И вот видят, как он вдалеке въехал в гущу цветов. Через небольшой промежуток времени он повернул ялик и греб обратно, пришел и явился с белыми - пустыми - руками. Чиновник спросил, в чем дело.
- Ваш маленький человек поехал туда на лодке. Вижу - цветы там вдали, на горизонте. Стал это я потихоньку подъезжать к северному берегу, глядь, а они, наоборот, далеко - далеко, там, в южной заводи!
- Это, знаете ли, - смеялся даос, - пустые цветы миража - сна!
Вскоре вино кончилось. И лотосы тоже опали и завяли. Налетел северный ветер, смявший, сломавший лотосовые крыши, и от них ничего не осталось.

Дзидунский, генерал - надзиратель, преисполнившись к даосу симпатии, взял его с собой в свою резиденцию и стал забавляться с ним каждый день.
Однажды генерал сидел с гостями и пил. У него было прекрасное вино, родовое наследие, для которого им была положена мера в доу, и пить его много он не позволял. В этот день, о котором речь, гости, выпив этого вина, нашли его очень вкусным и настойчиво просили, чтобы хозяин им вылил все до дна. Генерал решительно отказал под тем предлогом, что вину уже конец. Даос засмеялся и сказал, обратясь к гостям:
- Вы, господа, непременно хотите наполнить, как говорится, свои почтенные утробы. Потребуйте этого от бедного даоса - и он исполнит вашу просьбу.
Гости стали просить. Даос взял винный чайник, всунул его в рукав и через самое короткое время вытащил. Вытащил и стал наливать всем сидевшим за столом. Ни малейшей разницы с тем, что было запасено у генерала! Пили во все свое удовольствие - и, наконец, кончили.
Генерала взяло подозрение. Он пошел к себе посмотреть винный жбан. Оказывается, запечатано, как полагается, крепко - накрепко, но пусто - внутри ничего! Стало стыдно, разозлился; велел схватить даоса, считая его бесом, и дать ему палок. Но только что палки коснулись даоса, как генерал почувствовал внезапную боль в ляжках. Дали еще - мясо па ягодицах готово было треснуть. И выходило так, что, хотя даос стоном ревел у крыльца, генерал исходил кровью у себя на троне.
Остановил, велел перестать бить и отпустил.
Даос после этого ушел из Цзи в неизвестном направлении. Впоследствии кто - то повстречал его в Цзинь - лине. Он был одет так же, как и раньше.
Человек стал было его расспрашивать, но даос только смеялся и ничего не отвечал.

Комментарии переводчика

Бродил... красными ногами - то есть босиком.

...пригласил их в беседку "Водного Лона". - Одна из беседок на острове среди знаменитого озера Даминху в Цзинани.

Цин - мера площади, рапная ста му.

Человек в синем. - На древнем языке это было литературным обозначением слуги.

С белыми... руками - то есть с пустыми руками.

Генерал - надзиратель - важный провинциальный чиновник особых поручений.

Студент Сунь и его жена

Студент Сунь, мой земляк, женился на девице Синь, происходившей из старого рода. Только что она вошла в ворота дома, как оказалось, что на ней надеты глухие штаны и много бинтов. Все тело было зашнуровано, обвязано в высшей степени плотно. Она сопротивлялась мужу и не ложилась с ним на общую постель; у своей же кровати, в изголовье, постоянно ставила ящик с шилом и длинной булавкой для самообороны. Сунь частенько бывал исколот и вследствие этого ушел спать на отдельную кровать.
Так прошло больше месяца. Сунь не решался уже, как говорится, спрашивать насчет треножных котлов, и даже, когда они встречались белым днем, жена ни разу, бывало, не обратит к нему ни лишнего слова, ни улыбки.
Все однооконники Суня это знали, и один из них по секрету спросил Суня:
- Ну, а как твоя дама, умеет пить или нет?
- Пьет немного, - отвечал Сунь.
- Вот что, - сказал товарищ, - у меня есть средство примирить вас, остановить эти фокусы.
- Какое же?
- Всыпь в вино одуряющего снадобья, обманом дай ей выпить - и тогда делай с ней что только хочешь!
Сунь засмеялся, но в душе согласился, что это придумано отлично. Спросил у лекаря, достал, осторожно сварил в вине аконит и поставил на стол.
С наступлением ночи он процедил себе другого вина, выпил в одиночку несколько чарок и улегся спать. И так Делал он три вечера, а жена не пила вовсе.
Однажды ночью Сунь лег спать. Через некоторое время он видит, что жена все еще сидит молча. Сунь испустил притворное сопение. Тогда жена слезла с кровати, взяла вино и стала нагревать его на жаровне. Сунь в душе ликовал. Вслед за тем она потянула к себе полную чарку и опять налила, выпив более половины. Остальное же она опять влила обратно в чайник. Затем взялась за кровать и улеглась.
Прошло довольно долгое время, а никаких звуков не было. Между тем свеча пылала пламенем, все еще не погашенная. Думая, что она все еще не спит, Сунь громко крикнул ей:
- Олово тает на подсвечнике!
Жена не отвечала. Крикнул опять - не отвечает по - прежнему. Белым телом пошел посмотреть - оказывается: спит пьяная, как слякоть. Раскрыл одеяло, тихонечко забрался в него и оборвал все перевязи, слой за слоем. Жена это чувствовала, но не могла ни пошевельнуться, ни что - либо сказать. И предоставила ему вволю повесничать и затем уйти.
Очнувшись, она исполнилась отвращения, полезла в петлю и удавилась. Сунь слышит во сне какой - то рев. Вскочил, побежал взглянуть, а язык у нее уже вылез больше чем на дюйм. Перепугавшись донельзя, обрезал веревку, подтащил к кровати. Наконец через некоторое время она очнулась.
С этой поры Сунь стал ненавидеть и презирать ее изо всех сил. Муж и жена ходили, избегая путей друг друга. Когда ж встречались, то каждый опускал голову вниз. Так прошло года четыре, а то и лет пять. Они не перекинулись ни словечком. Бывало, жена сидит в комнате, шутит, смеется с другими, а как только завидит, что идет муж, сейчас же изменится в лице, которое станет ледяным, напоминая иней, снег.
Сунь стал жить в своем кабинете, и часто бывало, что целый год не возвращался домой. Даже когда его заставляли прийти, то упрется лицом в стену и через некоторое время, помолчав, идет к подушке - и больше ничего. Родители, видя это, чрезвычайно горевали.
Однажды к ним в дом зашла какая - то буддийская монахиня, которая, увидев жену Суня, стала расточать по ее адресу самые лучшие похвалы. Мать, не промолвив ни слова, ограничилась тяжелым и сильным вздохом. Монахиня стала спрашивать, в чем дело, и старуха сообщила ей все.
- Ну, знаете, - сказала она, - с этим справиться легко!
Мать повеселела.
- Если бы вы сумели повернуть как - нибудь в голове жены ее мысли, я бы не поскупилась на благодарность!
Оглядевшись и увидя, что в комнате никого нет, монахиня шепнула ей в ухо:
- Будь добра, купи одну штуку "весеннего дворца", и дня через три я тебе устрою завал лиха!
Когда ушла монахиня, мать исполнила то, что она сказала, купила и стала ждать. Через три дня монахиня и в самом деле явилась.
- С этим, - сказала она тоном наставления, - надо быть осторожным и держать в секрете, отнюдь не допуская, чтобы муж и жена это прознали!
И вот она взяла ножницы и вырезала из картины фигуры людей. Затем достала три иголки, пучок дикой астры и все это крепко - накрепко завернула в белую бумагу, на которой начертила несколько линий, напоминающих червяков. Затем она велела обманным путем вызвать куда - нибудь жену и незаметно для нее взять ее подушку. В подушке она распорола шов и вложила туда, что сделала, - вложив же, снова зашила и положила подушку на прежнее место. Затем монашка ушла.
Когда наступил вечер, мать принудила сына прийти спать домой. Работница в доме, зная про эти дела, пошла украдкой к спальне, приникла и стала слушать.
К концу второй стражи она слышит, как жена окликнула Суня по его детскому имени. Сунь не отвечал. Через небольшой промежуток жена снова заговорила. Сунь в отвращении произвел звук тошноты.
На рассвете мать вошла к ним в спальню. Видит - муж и жена лежат, повернувшись друг. к другу спиной и отворотив лица. Поняла, что средство монахини - чепуха, вызвала сына в угол, где никого не было, и стала ласково его убеждать. Сунь, услыхав имя жены, сейчас же рассердился и заскрежетал зубами. Мать, тоже в сердцах, принялась его бранить. Сунь, даже не глядя на нее, ушел.

Через несколько дней пришла монахиня. Мать рассказала ей о том, как из этого ничего не вышло. Монахиня выразила свое крайнее в этом сомнение. Тогда служанка - работница сообщила ей то, что сама слышала. Монахиня засмеялась.
- Видите ли, - сказала она, - прошлый раз вы мне говорили, не правда ли, о том, что жена не терпит мужа. Я и устроила вам частичный завал. Теперь, как сами видите, расположение жены уже перевернулось в обратную сторону, так что тот, у кого оно еще не обернулось, это - мужчина! Пожалуйста, в таком случае, будьте добры, дайте проделать способ двойного действия. Поможет непременно!
Мать сделала, как было сказано. По - прежнему монахиня потребовала, чтобы ей дали подушку сына, вшила туда талисман, закрыла, зашила... Мать снова приказала сыну, чтоб шел домой ночевать.
Прошло так около стражи с тех пор, как они легли, а на кроватях все еще слышен был шум ворочающихся с боку на бок тел и по временам покашливание. По - видимому, оба не могли уснуть. Через некоторое время слышно стало, что оба очутились на одной кровати и ворковали что - то, впрочем неразборчивое, ибо голоса были тихие, придушенные. Стало уже светать, а все еще доносился смех, слышались шутки... "Ха - ха - ха!" - раздавалось беспрерывно.
Работница сообщила это матери. Та, воспылав симпатией к монахине, щедро ее одарила.
С этого дня Суни, муж и жена, стали жить в любовном ладу, словно цитра цинь с лютней сэ.
Теперь им каждому уже за тридцать. У них родились один мальчик и две девочки. Вот уже в течение десяти, а то и больше лет, как меж ними никогда не происходило никаких перебранок.
Приятели интересовались втихомолку, как это так вышло. Сунь усмехался и говорил:
- До этого самого - взгляну, бывало, на нее силуэт - и начинаю кипеть гневом. После ж этого - слышу ее голос - и уже рад... Сам, знаете, не пойму, что за настроение!

Комментарии переводчика

...спрашивать насчет треножник котлов... - Древний историк передает, что могущественный феодал Чу подошел к границам царского владения и стал осведомляться о подробностях, касающихся династийной регалии - треножных котлов древнего государя Юя. Вызвано это было желанием поживиться насчет тщательно оберегаемой реликвии.

Однооконники - однокашники, товарищи по школе.

...купи одну штуку "весеннего дворца"... - "Весенние дворцы", то есть кладези весеннего возбуждения, - китайские непристойные картинки, которые бывают и художественным произведением, и народным лубком. В старом Китае распространение их было весьма значительно. Можно даже сказать, что не было дома, где бы па кухне их нельзя было видеть. Последнее объясняется тем, что изображенные на них отношения двух полов напоминают отношения самца - неба к самке - земле, то есть дождь. А дождь тушит пожар. А пожар начинается обыкновенно с кухни.

...я тебе устрою завал лиха! - Задавить, завалить лихо - назначение китайского талисмана.
К концу второй стражи - то есть к 11 часам вечера.

...окликнула Суня по его детскому имени. - Этим именем его могли звать только очень близкие, а жена только в минуты самой интимной нежности. Для младших братьев и сестер это имя как бы не существует.

Разрисованная кожа

Студент Ван из Тайюаня шел как - то поутру и встретил на дороге девушку с узелком под мышкой. Она куда - то бежала одна - одинешенька и сильно затруднялась ступать. Ван устремился за ней, нагнал. Оказывается - красавица лет на дважды восемь. В душу Вана проникли любовь и умиление.
- Зачем это вы, как говорится, "в ночную рань совсем, совсем одна бежите сиротливо"? - спросил Ван.
- Вы - прохожий с дороги, не можете рассеять мою грусть, мое горе. Стоит ли давать себе труд меня спрашивать?
- А в чем же ваше горе, милая? Быть может, я мог бы приложить некоторые усилия, чтобы вам помочь?
- Отец мой и мать жадны до денег, - сказала она, темнея печалью, - они продали меня в красные ворота. Там оказалась очень ревнивая жена, которая по утрам меня ругала, а по вечерам секла и всячески позорила. Этого я не в силах была вынести и вот хочу бежать от них подальше!
- Куда же вы направляетесь?
- Послушайте, да разве у человека, очутившегося в бегах, есть какое - либо определенное место?
- Видите ли, - сказал студент, - неподалеку отсюда находится клетушка вашего покорного ничтожества... Уж не обессудьте, дайте себе труд завернуть к недостойному!
Дева с радостью согласилась. Студент понес ее вещи и повел к себе. Дева, увидя, что в доме никого нет, спросила:
- Почему у вас здесь отсутствует семья?
- Здесь кабинет, - отвечал Ван.
- Это великолепное место, - сказала дева, - и если вы меня любите, если хотите дать мне жить, то нужно будет держать дело в строгой тайне, отнюдь не разглашать и не проговариваться.

Студент обещал и тут же лег и соединился с ней. Он устроил ее в тайничке, так что прошло уже несколько дней, а никто о ней не знал.
Затем он сказал о ней по секрету жене. Жена его, по девичьей фамилии Чэнь, высказала подозрение, уж не наложница ли она из какого - либо знатного, большого дома, и советовала отпустить ее. Но студент не слушал.
Как - то раз, идя по базару, он столкнулся с каким - то даосом, который, поглядев на него, выразил крайний испуг и спросил:
- Слушайте, с кем это вы водитесь?
- Ни с кем не вожусь, - отвечал Ван.
- Видите ли, сударь, - продолжал даос, - в вас крутится и кружит нечистый дух. Как же вы говорите - ни с кем?
Студент опять категорически заявил прежнее. Даос ушел.
- О, омрачение, - сказал он на прощание. - Оказывается, что в жизни все - таки есть люди, к которым уже подходит смерть, а они все еще не прозревают.
Студенту эти слова даоса показались странными, и он сильно усомнился в своей деве. Однако тут же подумал про себя:
"Она совершенно явная, ясная красавица. Откуда вдруг ей стать ведьмой?"
И решил, что этот даос из тех, что при помощи своего заклинательного искусства охотятся за обедом.

Вскоре после этой встречи он подошел к дверям своего кабинета. Двери были заперты изнутри, так что войти было нельзя.
"Что она там делает?" - недоумевал он. Перелез через стену там, где она разрушалась... Оказывается, двери спальни также заперты. Он встал на цыпочки и заглянул в окно. Видит - сидит какой - то свирепый черт с сине - зеленым лицом, цвета перьев зимородка. Зубы у него торчат углами, словно у пилы. Черт разостлал на кровати человеческую кожу и с цветною кистью в руке стоял и разрисовывал ее. Кончив красить, он бросил кисть, поднял шкуру, как берут для надевания платье, и, накинув на себя, тотчас же превратился в деву. При виде этой картины Ван пришел в ужас, пополз, как животное, к выходу и бросился догонять даоса. Не зная, куда тот девался, он стал повсюду искать его следов и наконец набрел на него в поле. Стал прочно на колени и умолял спасти его.
- Пожалуйста, прогоните ее, - сказал даос. - Однако этой твари тоже пришлось довольно плохо. Она только что с большим трудом нашла себе жертву, так что я тоже не решусь повредить ее жизни!
С этими словами он передал студенту мухогонку и велел повесить ее на дверях спальни. Перед тем как расстаться, он назначил студенту свидание в храме Зеленого Царя.
Придя домой, студент не решился пройти в кабинет, а лег спать во внутреннем помещении своей жены, повесив там предварительно мухогонку. Вскоре после первой стражи за дверями послышался какой - то повторный писк: цзи - цзи. Студент, не осмеливаясь взглянуть сам, послал посмотреть жену. Та увидела только, что дева подошла, воззрилась на мухогонку и не смела идти дальше. Постояла, скрежеща зубами, довольно долго и затем удалилась.
По прошествии некоторого небольшого времени она пришла снова и разразилась бранью:
- Даос меня стращает... А все - таки по его воле не будет... Неужто, в самом деле, когда мне вошло уже в рот, я возьму да и выплюну?
Схватила мухогонку и изорвала ее в куски. Затем сломала дверь спальни, ворвалась туда, прямо полезла на кровать к студенту, распорола ему живот, выхватила сердце и убежала. Жена студента закричала... Пришла служанка, зажгла свечу. Студент был уже мертв. Из его туловища беспорядочно лилась кровь. Чэнь в диком испуге роняла слезы, не смея издать ни звука.
На следующий день она послала брата студента к даосу. Тот помчался бегом и все рассказал. Даос рассердился.
- Как, - кричал он, - я нарочно ее пожалел, а она, чертова дочь, этакое посмела!..
И сейчас же явился в сопровождении брата студента. Оказалось, что дева уже куда - то пропала. Даос поднял вверх голову, оглядел все четыре стороны и сказал:
- К счастью, она удрала недалеко. Скажите, чей это дом отсюда на юг?
- Это дом вашего покорного слуги, - отвечал брат.
- Она сейчас находится в вашем доме, - сказал даос.
Брат остолбенел от удивления и сказал, что ее там еще никогда не бывало.
- А скажите - ка, - спрашивал даос, - не приходил к вам какой - нибудь незнакомый человек?
- Я, видите ли, - отвечал брат, - бегал в храм Зеленого Царя и совершенно об этом не осведомлен. Надо будет сходить домой, там спросить.
Через самое короткое время он вернулся и сказал:
- Действительно, приходили. Утром явилась к нам женщина наниматься в прислуги. Жена оставила ее подождать, так что она еще у нас.
- Эта самая тварь и есть, - сказал даос. И отправился вместе с братом покойного к нему в дом. Даос взял в руки деревянный меч, стал в самом сердце двора и закричал:
- Эй, бесовское отродье, отдай мне мою мухогонку!
Женщина, сидевшая в комнате, заметалась, заторопилась в страхе, став с лица совершенно бесцветной, выбежала за ворота и хотела убежать. Даос бросился за ней и ударил ее. Женщина растянулась, а человеческая кожа так с нее и слезла, словно под резцом. Она превратилась в злого беса, который лежал и визжал, как свинья. Даос насадил на свой деревянный меч ее голову, а туловище превратилось уже в густой дым, разостлавшийся по полу и склубившийся в кучу. Даос вынул какую - то узкую тыкву, вытащил пробку и положил ее в дым. И вот вихрем - смерчем, ровно то рот вдыхал воздух, в мгновение ока весь дым исчез. Даос закрыл отверстие пробкой и вложил тыкву в мешок.

Тут все обратили внимание на кожу человека. Все было без изъяна: и брови, и глаза, и руки, и ноги.
Даос скатал кожу с шумом, напоминающим скатывание картин на ось, и точно так же положил в мешок. Затем простился и хотел уже уходить, как Чэнь поклонилась ему и обратилась у двери с приветом. Она плакала и просила, нет ли у него магического способа вернуть к жизни покойного мужа. Даос извинился и сказал, что этого он сделать не может. Чэнь еще сильнее загрустила, пала на землю и не поднималась. Даос сказал в глубоком раздумье:
- Мое искусство не глубоко, и я говорю тебе правду, что не могу воскресить мертвого. Но я укажу тебе на одного человека, который, пожалуй, может это сделать. Поди попроси его!
- Что же это за человек? - спрашивала женщина.
- Среди людей на базарной площади есть один помешанный, который все время лежит в навозной куче. Вот попытайся поклониться ему в ноги и обратиться к нему с жалобной мольбой. Только если он будет над тобой издеваться и позорить тебя, - не гневись, госпожа!
Второй Baн хорошо знал этого человека; он откланялся даосу и отправился вместе со снохой. Они увидели нищего, который сидел и орал на дороге сумасшедшие песни. Сопли из носа торчали у него на три фута, мерзость такая, что нельзя подойти. Чэнь стала на колени и поползла по направлению к нему... Нищий хохотал.
- Красавица, да ты, никак, меня полюбила? - сказал он.
Чэнь сообщила ему, в чем дело. Он опять громко захохотал;
- Да всякий ведь тебе будет мужем. Зачем оживлять прежнего?
Чэнь настойчиво молила нищего.
- Странно, - сказал он, - человек умер, а меня просят его оживить... Что я, Яньло, что ли?
Осерчал и ударил Чэнь палкой. Чэнь приняла удар и вытерпела боль. Мало - помалу стали собираться люди, бывшие на базаре, и стали вокруг них стеной. Нищий отхаркнул мокроту и выплюнул ее целой пригоршней. Затем поднес ее к губам Чэнь и оказал:
- Съешь!
Краска залила Чэнь все лицо, на котором изобразилась нерешительность. Однако, подумав о том, что велел делать даос, она заставила себя через силу это съесть. И почувствовала, как, войдя в горло, оно стало твердым, словно круток шелковых оческов; погудело, погудело и прошло вниз, застряв узлами в самой груди.
- Смотрите, красавица меня полюбила! - опять захохотал нищий.
И с этими словами встал, пошел, не обращая на нее внимания. Она пошла за ним хвостом и, войдя в храм, все настойчивее и настойчивее его молила, но вдруг он исчез неизвестно куда. Искала впереди, искала позади, шаря в самых тайных местах, - ни намека, ни признака. Чэнь, полная стыда и досады, вернулась домой. Вся в скорби по погибшем муже и горя стыдом за съеденную харкотину, она мотала головой то вниз, то вверх и жалобно рыдала, только и желая теперь, что смерти.
Затем она решила дать стечь крови и прибрать труп.

Домашние стояли поодаль и смотрели на нее, но подойти поближе не решался никто. Чэнь охватила труп и стала разбирать кишки. Расправляла их и плакала. Плач перешел все пределы, и голос стал рычащим. Вдруг ее потянуло на рвоту, и то, что село узлом в ее внутренностях, тотчас выскочило, и не успела она отвернуться, как оно уже упало в тело. В испуге посмотрела - глядь, а это человеческое сердце! Оно в теле - тук - тук - так и прыгало, а горячий пар несся вверх дымным столбом.
В крайнем удивлении, она быстро прикрыла тело обеими руками и изо всех сил принялась обнимать труп и сдавливать. Стоило ей лишь немного ослабить свои усилия, как дух уже валил из разреза паром. Она стала пороть шелк и быстро перевязывать тело, а рукой все время держалась за него. Тело стало мало - помалу теплеть. Она накрыла его одеялом и периной. Среди ночи открыла, взглянула; в носу уже появилось дыхание. К утру тело совершенно ожило.
Больной заговорил как - то мутно - мутно, словно во сне. Он ощущал лишь боль в сердечных тайниках. Чэнь осмотрела место разреза. Там был след, как от чирья с медяк величиной.
Больной вскоре выздоровел.

Комментарии переводчика

..."в ночную рань совсем, совсем одна бежите сиротливо". - Цитата из классической песни древнего "Шицзина". Рассчитывать на понимание ее в изустной цитате Ван, конечно, не мог. Здесь один из бесчисленных примеров двойного языка Ляо Чжая.

...продали меня в красные ворота. - То есть красные ворота в доме чинов первой степени, знатных и богатых людей.

Зеленый Царь - титул духа весны, называвшегося в древности также Восточным Царем.

...скатывание картин на ось... - Китайская картина рисуется на шелку, наклеенном на бумагу, к которой прикреплена деревянная палка.

Яньло - судья мертвых в подземном царстве.

Мертвый хэшан

Один даос, блуждая, как облако на закате солнца, остановился на ночлег в храме, стоявшем в глуши. Видя, что келья хэшана заперта на замок, он разостлал свой камышовый кружок, поджал ноги и уселся в коридоре.
Когда наступила ночная тишина, он услыхал шум распахиваемой двери и увидел, что к нему направляется какой - то хэшан. Все его тело было измазано кровью. Глазами он делал вид, что не замечает даоса. Даос тоже притворился не видящим его.
Хэшан прямо прошел в храм, взлез на престол Будды, обнял голову Будды и засмеялся. Побыл в таком положении некоторое время и тогда лишь ушел.
На рассвете даос посмотрел на келью: дверь ее была по - прежнему заперта. Это его удивило. Пошел в деревню и рассказал, что видел. Отправились толпой в храм, вскрыли замок, стали осматривать.
Оказалось, что хэшан убит и лежит мертвый па полу. В келье - его постель, сундуки, все повернуто вверх дном. Ясно, что он стал жертвой грабителей.
Затем всем показалось, что мертвый дух смеялся неспроста. Пошли осматривать голову Будды. И там, на затылке, увидели еле заметную зарубку. Расковыряли - и внутри оказались спрятанными тридцать с чем - то лап. На эти деньги и похоронили хэшана.

Историк этих странностей скажет по этому поводу следующее;

Есть пословица, что деньги слиты с жизнью. Не попусту, знаете, так сказано!
Подумайте: человек экономит, скряжничает, копит, запасает, чтоб отдать все это неизвестно кому. И это глупо! А что сказать тогда про монаха, у которого Нет даже этого неизвестного?
Он, видите ли, при жизни своей не решался воспользоваться деньгами, а по смерти любовался на них и смеялся... Вздоха заслуживает такой раб денег!
Будда говорил: деньги с собой не унесешь, лишь дела твоей жизни пойдут за твоим телом.
Это он не о нашем ли хэшане?

Комментарии переводчика

Камышовый кружок - молитвенный коврик монахов для самоуглубления и созерцания.

Исцеление Ян Дахуна

Господин Дахун, он же Ян Лянь, в период своей еще незаметной жизни, был известным Чуским конфуцианским литератором. Считая себя недюжинным, он после экзаменов услыхал голос выкрикивающего кандидатов первой степени и с набитым ртом (он как раз в это время обедал) выбежал спросить, нет ли в списках Яна такого - то. Кричавший ответил, что такого нет. Ян невольно испустил крик отчаяния и себя, что называется, потерял. Пища из глотки прошла в грудь и там застряла больным комом. Ян давился, ком его стеснял и доставлял большие страдания. Окружающие старались убедить его сесть в повозку и ехать в "Учет Оставшихся Талантов". Покойный выразил тревожную думу об отсутствии денег. Тогда публика сложилась, дала ему десять лан и проводила в путь.
Покойный, перемогая болезнь, отправился. Ночью вдруг он видит во сне, что какой - то человек обращается к нему и заявляет:
"На вашем пути будет человек, который вашу болезнь вылечит, только нужно будет его усерднейше просить".
Перед тем как уйти, этот человек подарил ему еще стихи, в которых, между прочим, встречалось такое двустишие:
У реки под плакучею ивой услышишь: трижды за флейту возьмутся;
И метнут пред тобою в воды реки - ты ж не жалей, не вздыхай!

На следующий день в дороге он и впрямь увидел даоса, сидящего под ивой, и, увидев, сейчас же поклонился ему в ноги и обратился со своей просьбой.
- Сильно ты ошибся, - засмеялся даос в ответ, - куда мне исцелять болезни? Вот ты просишь раза три сыграть - это можно!
С этими словами он вынул флейту и стал на ней играть.
Покойный, видя, как все это сталкивается с его сном, все более и более усердно кланялся даосу и молил его. Наконец вытряхнул всю мошну до дна и преподнес монаху.

Тот взял деньги и швырнул их в воды реки. Покойный, помня, как нелегко эти деньги достались, разинув рот от изумления, выразил жалость к пропавшему.
- Ах, значит, вы еще не можете стать равнодушным! - сказал даос. - Серебро ваше на берегу. Пожалуйста, подберите сами!
Покойный пошел, увидел, что так и есть, и еще больше дался диву. Стал величать даоса блаженным духом. Даос вяло указал ему куда - то пальцем и сказал:
- Я не блаженный дух... А вон блаженный идет оттуда!
И обманно заставил покойного отвернуть голову в ту сторону, а сам сильно ударил его по затылку, сказав при этом:
- Эх ты, пошлота!
Покойный, получив удар, раскрыл губы и крикнул. А из горла чем - то вырвало, что упало на землю комком.
Нагнулся, раздавил. В красных нитях была еще засевшая там пища.
Болезнь словно пропала.
Обернулся взглянуть на даоса. А тот уже исчез.

Писавший эту странную историю скажет при этом так:

Покойный при жизни своей был, что называется, Рекой и Горой, а по смерти стал солнцем и звездами. К чему бы ему, кажется, стремиться к долгой жизни?
Некоторые, пожалуй, выразят сожаление: он - де не сумел отрешиться от мирских чувств и не стал поэтому небесно - блаженным.
А я, знаете, так скажу. Пусть уж лучше на земле прибавится один мудрец и вообще достойный человек, чем появится на небе одним - блаженным больше.
Тот, кто это понимает, не скажет, разумеется, что мои слова кривят.

Комментарии переводчика

Господин Дахун... в период своей еще незаметной жизни... - То есть до выступления в качестве государственного деятеля, каковым он блистательно себя проявил впоследствии; годы жизни - 1571 - 1624.

"Учет Оставшихся Талантов". - Еще в древности было справедливо подмечено, что далеко не все выдержавшие экзамен суть подлинные таланты. И был учрежден особый "учетный лист" для тех, кто мог, так сказать, быть подобран из оставленных за флагом вследствие неудачи.

Покойный при жизни своей был... Рекой и Горой, а по смерти стал солнцем и звездами. - Знаменитый патриот XIII в. полководец и поэт Вэнь Тяньсян, посаженный монгольским завоевателем Китая за резкое отношение к новой династии в тюрьму, писал в своей "Песни прямому духу": "Есть некий прямой дух (несокрушимая прямота), который растекается и пребывает в крайнем смешении. Но на земле он становится Желтой Рекой и Священной Горой (незыблемыми устоями государственной территории), а на небе (после смерти объятого им человека) он становится солнцем и звездами (вечным элементом неба)". Таким образом, здесь выражена похвала государственному деятелю,

Друг монахов, студент Ли

Шанхэсец Ли пристрастился к даосизму. На расстоянии приблизительно версты от его деревни стоял ланьжо. Он выстроил там себе, как говорится в таких случаях, "Жилище Ядра - духа" полосы в три и стал там сидеть в позе монаха с поджатыми под себя ногами.
Бродящие в поисках пропитания черные и желтые заходили, бывало, переночевать, и Ли сейчас же начинал разговор, изливая душу, угощал и снабжал их без отказа.
Однажды в большой снег и резкий холод зашел какой - то старичок хэшан с мешком за плечами и просил дать ему на ночь кровать. Слова монаха были какие - то изначально - чудесные. Переночевав, он уже отправился было в дальнейший путь, но Ли упрямо удерживал его, и тот остался еще на несколько дней.
Случайно студент отлучился по каким - то делам домой. Хэшан наказал ему прийти пораньше, надумав с ним распрощаться. Пропели петухи, и студент постучал в ворота - никто не отвечает. Перелез через забор, вошел во двор. Видит - в комнате мерцает свеча. Заинтересовавшись, что там монах делает, он тихонько заглянул в комнату. Оказывается, монах укладывается. К подсвечнику привязан какой - то тощий осел. Вгляделся пристальнее - не похоже что - то на настоящего осла, а скорее всего напоминает то, чем провожают при похоронах. Однако уши и хвост у осла время от времени шевелятся, и дыхание: сюсю... так и идет!
Вскоре сборы были закончены. Монах открыл дверь и вывел осла. Студент пошел за ними хвостом.
У выхода из гор было большое озеро. Хэшан привязал осла к дереву у озера, а сам разделся донага и вошел в воду, где стал обмывать все свое тело, черпая воду пригоршнями. Затем он оделся и повел в воду осла, которого тоже стал мыть.
Кончив купанье осла, он навьючил на животное груз, вскочил и сел сам. Помчался с невероятной быстротой. Студент наконец окликнул его. Но монах лишь издали сложил руки в приветствие и изъявил свою благодарность. Слова еще не долетели до ушей Ли, как монах был уже далеко.

Это рассказывал Ван Мэну. Ли его приятель, и он к нему заходил. В гостиной у Ли висит доска с надписью: "Дом поджидающего смерть!"
Проникновенный, ученый человек этот Ли.

Комментарии переводчика

Ланьжо - название буддийского храма, передающее китайскими иероглифами санскритское слово "лаяна", что значит: место покоя и отдыха.

"Жилище Ядра - духа". - Первоначально приют тонкого ученого, сосредоточившего весь свой дух па науке; потом стало означать, как здесь, монашескую келью, где живет сосредоточенная на угасании поли к жизни человеческая душа.

...полосы в три. - Китайский дом строится из особых полос - единиц, не совпадающих с нашим делением на комнаты.

Черные и желтые - то есть буддийские монахи в черных хламидах и даосские в желтых шапках.

...то, чем провожают при похоронах. - При похоронах делают из бумаги изображения людей и животных, обслуживающих потребности покойного, и сжигают эти изображения, чтобы огонь претворил их в потустороннюю действительность.

...доска с надписью... - Китайцы очень любят украшать свое жилище большими лакированными досками с посвятительными надписями, сделанными чаще всего друзьями или же по их заказу наиболее известными каллиграфами. Каллиграфия же в Китае ценится почти наравне с живописью.

Бесовка Сяосе

В доме вэинаньского Цзяна, служившего секретарем в одном из министерств, стали появляться массами бесы и домовые, часто морочившие и изводившие людей. Тогда он переехал, оставив сероголового сторожить ворота. Но тот умер, и, сколько раз ни меняли привратников, все они умирали. Тогда Цзян забросил дом окончательно.
В том же селе жил студент по имени Тао Вансань. Он с ранних пор отличался свободным, ничем не стесняющимся нравом. Был охоч до любезничанья с гетерами, но когда вино кончалось, он их сейчас же отсылал. Друзья - приятели подсылали ему гетер нарочно, и они бежали к нему, льнули. Тао - ничего, смеялся, принимал без возражений и недовольства. На самом же деле всю ночь проводил без всякой нечистоплотности.
Как - то он ночевал в доме у секретаря министра. Ночью к нему прибежала служанка. Студент решительно ее отстранил, не стал чинить беспорядка. За это секретарь стал дружить с ним и уважать его.
Семья была самая бедная, да тут еще жили родственники по так называемому "удару в таз". В этих крытых соломой помещениях, всего в несколько столбов, когда наступали парные жары, Тао не был в состоянии выносить духоту и обратился к секретарю с просьбой временно одолжить ему заброшенный дом. Секретарь, имея в виду живущие в доме привидения, отклонил его просьбу. Тогда студент написал рассуждение "О том, что чертей нет" (продолжение предыдущих) и представил его секретарю, добавив при этом:
- Что могут сделать черти?
Ввиду настойчивых его просьб секретарь согласился.
Студент пошел в дом, убрал приемную и кабинет, а с наступлением вечера принес туда свои книги. Потом пошел за прочими вещами. Хватился книг - уже исчезли. Подивился, лег вверх лицом на постель и затаил дыхание, чтобы посмотреть, каковы будут дальнейшие перемены обстоятельств.
Прошло этак с время, нужное для обеда. Послышались шаги: кто - то шел в туфлях. Тао взглянул. Видит:
из спальни вышли две девушки и вернули на стол пропавшие книги. Одной из них было лет двадцать, а другой, пожалуй, лет семнадцать - восемнадцать. И та и другая были отменные красавицы.
Они нерешительно топтались, стоя возле кровати, на которой лежал студент, переглядывались, пересматривались. Студент лежал тихо, не шевелясь. Тогда старшая подняла ногу и толкнула студента в живот, а младшая, зажав рот, тихо смеялась. Студент чувствовал, как сердце его волнуется волной и что, по - видимому, ему не выдержать. Он стал думать о вещах неколебимой правоты, быстро стал серьезен и решительно не обращал больше на дев внимания. Тогда дева левой рукой стала дергать его за усы, а правой рукой легонько хлопать по щекам. Послышались слабые звуки,* которым младшая еще усерднее смеялась. Студент быстро вскочил и заорал на них:
- Эй, как ты смеешь, дьявольское отродье!
Обе девушки в испуге убежали и скрылись.
Студент, боясь, что придется всю ночь терпеть подобные мучения, хотел уже переехать обратно домой, но затем устыдился, что слова его не будут покрыты, зажег лампу и принялся читать. В мрачном пространстве бесовские тени реяли вокруг него беспрерывно, но он не обращал на них ни малейшего внимания,

К полуночи он зажег свечу и улегся спать. Только что смежил он вежды, как почувствовал, что ему попало в нос что - то тонкое. Стало невероятно щекотно, и он сильно чихнул. И вот слышит, как в темных углах сдержанно - сдержанно смеются.
Студент, ничего не говоря, притворился, что уснул, и стал выжидать. Вдруг видит, что младшая дева взяла бумажный кружок, свернула его тоненьким коленцем и подходит к нему, то шествуя, как аист, то припадая, как цапля.
Студент разом вскочил и закричал на нее. Вспорхнула и скрылась. Только что улегся, как ему опять полезли в ухо." И всю ночь его таким образом теребили, прямо невыносимо. Но как только пропели петухи, стало тихо, звуки исчезли, и студент наконец сладко уснул.
Весь день не было ничего ни слышно, ни видно. Как только солнце пало вниз, появились какие - то призраки. Тогда студент принялся ночью стряпать, решив дотянуть стряпню до утра. Старшая мало - помалу подошла к СТОЛУ и согнула на нем свои локти, наблюдая, как студент занимается. Затем взяла да закрыла студенту книгу. Студент рассердился, хвать ее - ан уже вспорхнула, растворилась.
Через самое малое время она опять стала его трогать. Студент положил руку на книгу и продолжал читать. Тогда младшая, подкравшись с затылка, закрыла сложенными руками студенту глаза. Мгновение - и убежала. Стала поодаль и смеялась.
Студент, тыча в нее пальцем, бранился:
- Вы, чертовы головушки! Уж если поймаю - так сразу убью!
Девы и не подумали пугаться. Тогда он сказал насмешливо:
- Даже если проводите меня в спальню, я все равно не умею... Так что бесполезно ко мне приставать!
Девы усмехнулись. Потом повернулись к печке, стали щипать растопку, мочить рис и вообще готовить студенту пищу. Студент поглядел на них и похвалил.
- Ну, скажите ж мне обе, - спросил он, - неужели ж это не лучше, чем глупо скакать и прыгать?
Не прошло и пустячного времени, как кашица уже была готова. Обе девы наперерыв бросились класть на стол ложки, палочки и глиняные чашки.
- Я очень тронут, - сказал студент, - вашей услугой... Чем только за вашу доброту мне отплатить? Девы засмеялись.
- Да, но в каше - то моча с мышьяком, - сказала одна.
- Послушайте, - ответил студент, - ведь у меня с вами никогда никаких недоразумений не было: ни ненависти, ни злобы. Зачем вам так со мною обращаться?

Кончив есть, опять наполнили чашки и бегали, усердно хлопоча и соревнуя. Студент ликовал. Так привыкли делать постоянно. С каждым днем осваивались все ближе и ближе. Сидели уже рядышком и говорили, изливаясь, по душам.
Студент стал подробно расспрашивать, как их зовут.
- Я, - сказала старшая, - называюсь Цюжун ("Осеннее Лицо"). Фамилия моя: Цяо. А она - из дома Жуаней. Сяосе ("Маленькая Благодарность").
Затем студент полюбопытствовал узнать подробнее, откуда они обе.
- Глупый какой мужчина, - смеялась Сяосе. - Мы еще не смеем ему отдать свое тело, а он... Кто тебе велит, скажи, спрашивать о наших домах? Что мы, замуж идем или ты на нас, что ли, женишься?
- Вот что, - сказал студент, сделав серьезное лицо, - если передо мной прелестное существо, то неужели с ним можно обойтись без свойственных человеку отношений? Теперь так: если дух из мрачных мертвых сфер ударит в человека, то тот обязательно умрет. Так что кому не нравится со мной жить - что ж, пусть уходит. А кому нравится - примирись, и дело с концом. Если я вам не нравлюсь, к чему вам, таким красавицам, пятнать себя? Если ж нравлюсь по - настоящему, зачем, скажите, вам смерть какого - то шалого студента?
Девы переглянулись, и на лицах их выразилось движение. С этих пор они не очень уж приставали к нему с шутками и издевками. Тем не менее от времени до времени они лезли руками к себе в груди, снимали штаны и клали их на пол. Студент оставлял без внимания, более не дивясь.
Однажды он что - то списывал с книги, но не кончил и вышел. Когда ж вернулся, то нашел Сяосе припавшей к столу и с кистью в руке ему дописывающей. Увидав студента, она бросила кисть и засмеялась, искоса на него поглядывая,
Студент подошел к столу, посмотрел. Хотя и плохо - даже и не письмо совсем, - а все же строки расположены в строгой правильности. Студент похвалил.
- Ты, милая, - сказал он, - человек тонкий. Если это тебе доставляет удовольствие, то я тебя буду учить!
Прижал ее к груди, взял ее руку и стал учить писать.
В это время вошла со двора Цюжун. Она изменилась в лице, по - видимому, ревнуя.
- Когда я была еще ребенком, - сказала, улыбаясь, Сяосе, - я училась у отца писать. Давно не занималась и теперь вот словно вижу сон!
Цюжун молчала. Студент, угадав, что у нее на уме, притворился, что не замечает, обхватил и ее, дал кисть и сказал:
- Ну - ка, я посмотрю, можешь ли ты это делать? Написав несколько знаков, он встал.
- Цю, милая, - вскричал он, - да у тебя очень хороший почерк!
Цюжун выразила радость.
Студент сложил две бумажки в виде линеек и велел обеим списывать, а сам взял себе отдельную лампу и стал заниматься, втайне довольный тем, что у каждой теперь было свое дело и, значит, тормошить его и лезть к нему они обе не будут.
Кончив списывать, они в благоговейной позе встали у стола и слушали замечания студента. Цюжун никогда не умела читать и наваляла ворон так, что нельзя было разобрать. Когда разбор кончился, она увидела, что у нее хуже, чем у Сяосе, и сконфузилась. Студент хвалил ее, ободрял, и наконец лицо ее прояснилось.

С этих пор девы стали служить студенту, как своему учителю. Когда он сидел, они чесали ему спину. Когда ложился спать, они укладывали ему ноги. И не только не смели больше над ним издеваться, но, наоборот, взапуски ухаживали, стараясь угодить.
Прошло несколько дней, и списывание Сяосе стало определенно правильным и хорошим.
Студент как - то похвалил ее, а Цюжун сильно застыдилась, ресницы стали мокрыми, и слезы висели нитями. Студент принялся на все лады утешать ее и развлекать. Наконец она перестала.
Затем студент стал учить их классикам. Сметливы и остры они оказались необычайно. Стоило раз показать, как второй раз уж ни одна не спрашивала. И обе наперерыв занимались со студентом, часто просиживая всю ночь.

Сяосе привела еще своего брата Третьего, который поклонился студенту у двери. Лет ему было пятнадцать - шестнадцать. Красивое лицо дышало тонкой привлекательностью. Он преподнес студенту золотой крюк "чего хочешь". Студент велел ему читать по одной с Цюжун книге. Вся комната наполнилась криками "и - и - у - у". И вот, значит, студент устроил, так сказать, "шатер" для бесов.
Когда секретарь об этом узнал, он был рад и стал от времени до времени давать ему жалованье натурой.
Так прошло несколько месяцев. Цюжун и Третий уже умели писать стихи и иногда друг другу ими вторили. Сяосе по секрету наказывала студенту не учить Цюжун. Студент обещал. Цюжун же наказывала не учить Сяосе. Студент тоже обещал.

Однажды студент собрался ехать на экзамены. Обе девы, проливая слезы, держались за него и прощались.
- На этот раз, знаете, - сказал Третий, - вам можно бы под предлогом болезни избежать этого путешествия. Иначе, боюсь, как бы вам не пришлось пойти по стезе беды!
Студент, считая позором сказаться больным, отправился.
Надо сказать, что студент давно уже имел страсть в стихах своих высмеивать действительность, чем навлек на себя беду со стороны обиженного им знатного в уезде человека, который каждый день о том лишь и думал, чтобы повредить студенту в его успехах. Он втихомолку подкупил инспектора по учебной части, и тот оклеветал студента в нарушении экзаменационных правил. Его задержали, посадили в тюрьму. Деньги, взятые с собой на расходы, у него все вышли, и он выпрашивал пищу у тюремщиков. Он уже приговорил себя к тому, что никаких оснований для жизни у него нет.
Вдруг кто - то к нему впорхнул. Оказывается, это Цюжун. Покормила студента обедом, обернулась к нему и горько зарыдала.
- Наш Третий выразил ведь опасение, что с вами будет несчастье, - говорила она, - вот видите, и действительно, он не ошибся. Третий, знаете, пришел вместе со мной. Он отправился в присутствие искать права в вашем деле!
Сказала еще несколько слов и вышла, причем никто ее не видел.

Через день начальник присутствия вышел, и Третий, загородив ему дорогу, громко заявил о несправедливости. Бумагу от него приняли, я Цюжун прошла в тюрьму сообщить об этом студенту. Потом ушла, чтобы проследить далее, и три дня не приходила. Студент горевал, голодал, был вне себя от неудовольствия, и день ему казался за год.
Вдруг явилась Сяосе в смертельном унынии и горе.
- Цюжун, - рассказывала она студенту, - на возвратном пути проходила мимо храма Стен и Рвов и была силком схвачена черным судьей из западной галереи. Он вынуждал ее поступить к нему в наложницы. Цюжун не сдавалась. И вот теперь тоже сидит в одиночной тюрьме. Я бежала сотню ли, бежала так, что сильно устала. Когда же добежала до северного пригорода, то наколола ногу на старый терновник. Боль въелась в сердце и пошла до костного мозга. Боюсь, что уже больше не смогу прийти!
Тут она показала свою ногу. Кровь густо и темно краснела на ее "мчащейся по волне". Она достала три даны серебра, заковыляла и исчезла.
Ввиду того, что Третий никаким образом не приходится подсудимому родственником и, следовательно, не имеет оснований за него хлопотать, судья - сановник постановил дать ему палок. Когда же наказание хотели привести в исполнение, то он ударился о землю и исчез. Сановник был поражен этим диковинным случаем. Просмотрел жалобу. Дело в ней было изложено в словах, полных скорби и сострадания. Велел позвать студента для дачи личного показания и спросил его, что за человек этот Третий. Студент сфальшивил и сказал, что не знает. Сановник увидел ясно, что студент не виноват, и велел его освободить.
Студент пришел домой. Целый вечер никого не было. К концу стражей появилась наконец Сяосе.
- Наш Третий, - сказала она с грустью в голосе, был схвачен в канцелярии сановника духом присутственных зданий и отправлен под стражей в судилище Тьмы. Царь Тьмы, видя чувство долга, проявленное Третьим, велел ему сейчас родиться в одном знатном и богатом доме. Цюжун давно уже томится взаперти.
Я подала было жалобу богу Стен и Рвов, по меня тоже задержали, и проникнуть в присутствие мне не удалось. Ну что ж я буду теперь делать?
Студента охватил гнев.
- Ах вы, черные старые бесы! Да как же вы смеете так поступать? Вот завтра же я сброшу на пол ваши изображения и растопчу их в слякоть. Выскажу все Чэнхуану и даже ему выражу порицание. Что, в самом деле: подьячие у его стола так жестоко обнаглели, а он спит, что ли, и видит пьяный сон?
И, скорбя и гневаясь так, сидели они друг с другом, не заметив даже, что уже четвертая стража на исходе. Вдруг впорхнула Цюжун. Оба были радостно поражены и бросились к ней с вопросами.
Цюжун плакала.
- Вот, - говорила она, обращаясь к студенту, пришлось - таки мне нынче за вас претерпеть десяток тысяч казней. Судья каждый день приставал ко мне с ножом и палкой. Но вдруг сегодня вечером он отпустил меня домой, сказав при этом следующее: "Я ведь ничего, я все это любя... Но раз ты не хочешь, то я, конечно, не буду тебя грязнить и бесчестить. Потрудись, пожалуйста, передать Осеннему Министру Тао, чтобы он меня не карал".
Услыхав это, студент несколько повеселел. Затем он выразил желание лечь вместе с девами.
- Ну, - сказал он им, - теперь я хочу от вас умереть!
- Нет, - отвечали они, - мы в свое время получили от вас открывающее пути наставление и глубоко сознаем, чем вам обязаны и как к вам надо относиться. Неужели мы можем допустить, чтобы, любя вас, - мы вас же погубили?
И ни за что не согласились, хотя в то же время привлекли к нему свои шеи, склонили головы и вообще выказывали супружеские чувства. Обе они после беды совершенно изгнали из себя всякую ревность.
Как - то студенту случилось встретить на дороге одного даоса, который, взглянув на него, сказал, что в нем сидит бесовский дух. Студенту эти слова показались странными, и он рассказал даосу все.
- Нет, - сказал даос, - это бесы хорошие. Не стоит с ними ссориться!
И написав два талисмана, вручил их студенту.
- Вот что, - сказал он при этом, - вы вернетесь домой и передадите эти талисманы обоим бесам: пусть их обогащают свою судьбу! Если они услышат за воротами плачущую деву, то пусть проглотят талисманы и быстро ринутся из дома. Та, что раньше добежит, может воскреснуть.
Студент поклонился даосу, принял от него талисманы, вернулся домой и вручил их девам.
Прошло этак с месяц. И действительно, послышался плач девы. Обе девы, обгоняя друг друга, выбежали из дома... Но Сяосе второпях забыла проглотить свой талисман.
Увидев проходящий мимо них траурный балдахин, Цюжун вышла, влезла в гроб и умерла. Сяосе не удалось влезть, и она с горькими рыданиями вернулась домой.
Студент вышел взглянуть. Оказывается, это богатый дом Хао хоронил свою дочь. И вот все видели, как какая - то девушка влезла в гроб и там пропала. Только что зрители, пораженные удивлением, стали высказывать свое недоумение, как в гробу послышался голос. Спустили балдахин с плеч, открыли, освидетельствовали, а девица вдруг воскресла. Поставили ее у кабинета студента и стали стеречь. Вдруг она открыла глаза и спросила про студента Тао.
Хао стали ее допрашивать.
- Да, я не ваша дочь, - отвечала она. И рассказала всю историю.
Хао не очень - то верили и хотели уже снести ее к себе домой, но дева не соглашалась, а встала и прямехонько прошла к студенту в кабинет. Там она повалилась и не желала вставать.
Хао тогда признали Тао своим зятем и ушли. Студент подошел взглянуть на лежащую. Правда, что черты лица были другие, но светлая красота не уступала Цюжуп. Радость, ликование студента перешли границы всяких чаяний, и вот она принялась рассказывать ему всю свою жизнь.
Вдруг в это время послышался плач беса: у - у - у!
Оказывается, то плакала в темном углу Сяосе. Всей душой жалея ее, студент взял лампу и подошел к ней, стал разными хорошими словами сообщать ей о своем сочувствии, но порот и - рукава у ней намокли волнами, и рассеять се больную тоску не удалось. Ушла лишь к рассвету.

Утром Хао прислал со служанками туалет и приданое, так что они вполне стали теперь тестем и зятем.
Только что он вечером забрался под полог, как Сяо - се опять стала плакать. И так продолжалось ночей шесть - семь. Муж с женой были охвачены горестным волнением... Так и не могли совершить брачную церемонию соединения в чаше.
Студент, полный беспокойных дум, не знал, что предпринять.
- Знаешь, что, - сказала ему Цюжун, - наш даос - бессмертный волшебник. Пойди еще раз к нему, попроси: быть может, он пожалеет пас и поможет!
Студент согласился, проследил местопребывание даоса, поклонился в землю, распростерся и изложил свое дело. Даос энергично заявил ему, что на это у него нет средств. Студент умолял, не переставая.
- Глупый ты студент, - рассмеялся даос, - как ты любишь к людям приставать! Должно быть, у меня с тобой связная судьба. Давай уж испытаю до конца все, что умею.
И пришел со студентом домой. Там он потребовал, чтобы ему отвели спокойное помещение, закрыл двери, уселся и запретил обращаться к нему с вопросами. Так просидел он дней десять. Не пил, не ел. Подкрались, подсмотрели. Он сидел, закрыв глаза, спал.
Однажды утром он встал. Вдруг какая - то молоденькая девушка вошла к нему, подняв занавес. У нее были светлые глаза и блестящие белые зубы - красота такая, что прямо светила на людей.
- Всю ночь, - смеялась она, - топтала я свои башмаки. Устала страшно. Но ты меня опутывал и тянул неотступно, так что я пробежала больше сотни верст и наконец добралась до хорошего дома!
Даос привел ее в дом студента, дал ей войти и передал ему из рук в руки.

Когда свернулись сумерки, пришла Сяосе. Дева быстро вскочила, бросилась ей навстречу, обняла ее и вдруг слилась с ней в одно существо, которое грохнулось наземь и вытянулось.
Даос вышел из своего помещения, сделал знак приветствия и быстро удалился. Студент с поклонами его проводил. Когда же вернулся, дева уже ожила. Подняли ее, положили на кровать. Дух и тело стали понемногу расправляться. Только все держалась рукой за ногу, стонала и говорила, что у нее боли в ноге. Наконец через несколько дней она уже могла подниматься.
После этого студент прошел на экзамене в "проведенные по спискам". Некий Цай Цзыцзин был с ним в одной группе, зашел к нему по делу и остался на несколько дней. В это время вернулась от соседей Сяосе. Цай, пристально на нее воззрившись, быстро побежал ей наперерез. Сяосе посторонилась и старалась от него убежать, вся сердитая от подобного легкомысленного приставания.
- Вот что, - заявил Цай студенту, - у меня есть к вам дело... Боюсь, оно сильно напугает вас, когда вы услышите... Можно говорить или нет?
Студент стал расспрашивать.
- Дело, видите ли, в том, - отвечал Цай, - что года три тому назад у меня в раннем возрасте умерла младшая сестра. Прошло две ночи, и вдруг тело ее пропало. Так до сих пор мы ничего не могли понять, думали, думали... И вдруг я увидел вашу супругу... Откуда такое глубокое сходство, скажите?
- Моя горная колючка, - засмеялся студент, - груба, неудачна... Стоит ли сравнивать с пашей сестрицей? Впрочем, раз уж мы товарищи по группе, чувства у нас должны быть самыми близкими. Что помешало бы отдать даже жену с детьми?
С этими словами он вошел в комнаты и велел Сяосе принарядиться и выйти к гостю. Цай был страшно поражен.
- Серьезно говорю - это моя сестра! И заплакал.
Студент рассказал всю историю от начала до конца. Цай повеселел.
- Ну, раз ты, сестричка, не умерла, то мы с тобой поскорее поедем домой, утешим строгого и милостивую.
И уехал с ней.
Через несколько дней явилась вся семья, и с той поры установили отношения вроде тех, что были с Хао.

Историк этих странностей скажет здесь так!

Красавицу, в мире исключительную, - одну и то трудно сыскать... Как это вдруг он достал сразу двух? Такую вещь увидишь разве один раз в тысячу лет, и случиться она может лишь с тем, кто не бегает к девчонкам зря.
Даос - святой, что ли? Откуда такая божественная у него сила?
Если такая сила есть, то сойтись можно и с уродливой бесовкой.

Комментарии переводчика

...сероголового... - Под сероголовым Ляо Чжай, исходя из древнего словоупотребления, разумеет слугу.

...родственники по... "удару в таз". - У Чжуанцзы читаем, что, когда у него умерла жена, он сидел и бил в таз, горланя изо всех сил. Друг, пришедший с поминальным визитом, упрекал его за несвоевременную веселость. Чжуаи - цзы сказал, что не может плакать ло смерти, ибо смерть есть одно из очередных превращений, и в ней особое величие. Таким образом, в рассказе речь идет об умершей жене.

...студент написал рассуждение "О том, что чертей нет" (продолжение предыдущих)... - До него уже было написано два таких рассуждения: одно Жуань Чжанем (281 - 310), другое - Линь Юнем (VIII - IX вв.).

...золотой крюк "чего хочешь". - Это прихотливо изогнутый крюк, изображающий, строго говоря, символический гриб линчжи, предвещающий долговечность. Ввиду того что он по форме напоминает .скорописные знаки - "жу" и "и" (чего хочешь), его называют "жуй" и изображают в благожелательных ребусах, замещая, таким образом, целую фразу одной фигурой.

Вся комната наполнилась криками "и - и - у - у". - Основой первоначального преподавания в Китае было строжайшее заучивание наизусть всего конфуцианского канона. Так как архаический язык его был не по силам начинающему, отстоя от языка, на котором тот уже привык думать и говорить, так далеко, что сходство можно рассмотреть лишь пристальным ученым глазом, - запоминание это происходило чисто формальным порядком, без объяснений, в виде напевания самых прихотливых мелодии по загадочным нотам - иероглифам.

...устроил, так сказать, "шатер" для бесов. - То есть школу грамоты.

...храма Стен и Рвов... - То есть храма бога города, судьи всех мертвых данной местности, которые поступают к нему от деревенских богов. Точная копия земного правосудия.

...схвачена черным судьей из западной галереи. - В галереях перед входом в нишу бога города строят статуи его помощников, отправителей правосудия, перед которыми население испытывает суеверный страх, считая их способными к заклятию и к отвращению нечистой силы.

Кровь... краснела на ее "мчащейся по волне". - То есть на ее ступне. У знаменитого поэта Цао Чжи (192 - 232) в его "Оде фее Ло" читаем в поэтическом описании красот феи:
Мчится по волнам неуловимый шаг,
И газовый чулочек рождает пыль.

...был схвачен... духом присутственных зданий... - На дверях правительственных зданий в старом Китае рисовались обычно две огромные фигуры, одетые в доспехи древних китайских полководцев, с алебардами в руках и искаженно грозным выражением лица. Это духи, охраняющие входы от вторжения нечистой силы, в том числе, конечно, и лисиц. Впоследствии эти изображения стали официально эмблемой власти.

...судилище Тьмы. - Подземное царство, где судят грешников,

Четвертая стража - то есть около пяти часов утра.

Осеннему Министру Тао - то есть будущему министру уголовных дел, несущему людям смерть, как осень несет смерть природе.

...прошел на экзамене в "проведенные по спискам". - То есть в первые чины.

Моя горная колючка - то есть вежливо - уничижительно: мол жена.

...утешим строгого и милостивую. - То есть отца и мать.