Культ "ящера-коркодела"

На русском Севере этнографами зафиксировано очень бережное отношение народа к хтоническим владыкам «нижнего мира», куда дарующее жизнь Солнце еженощно уплывает по своей небесной реке. Жившие в районе Старой Ладоги люди считали, что это владыка нижнего мира Ящер Яша каждым вечером проглатывает Солнце своей Западной пастью. И он же, если ему не мешать, не обижать, а уважать, утром на Востоке обязательно выпустит его помолодевшим и полным сил. Благодаря миссии Ящера Яши, скрытой от глаз людей (то есть сакральной), великий Закон солнечного круговорота, основанный на природном равновесии сил Света и Тьмы, будет соблюдён, а Жизнь - продолжена. В здешних северных местах даже после замены религии на христианскую, как известно отличающуюся «неровным» отношением к мудрым змиям, эта древняя традиция уважения хранящего природный Порядок Ящера Яши не канула в Лету. Мало того, она и по сию пору здесь чтится без утайки и даже выставлена для всеобщего ознакомления.

В Георгиевской церкви Старой Ладоги, в образе знаменитой фрески «Чудо Георгия о змие» (выполненной около 1167 года), на которой змий не убивается Копьём Георгия, а укрощается Правдой - Словом. По местному преданию именно перед этой фреской молодой князь Александр Ярославич (в будущем «Невский») некогда произнес своё знаменитое: «Не в силе Бог, а в Правде».

В настоящее время не существует чётких объяснений как самой игры, так и понятия «Ящер», есть лишь несколько предположений:
Теория Рыбакова Б. А., по которой, Ящер представлял из себя божество, которого пытались умилостивить, при этом, автор хоть и с оговорками, проводит параллели между Аидом и Ящером. Данная теория сразу породила много критики у фольклористов, одним из ключевых моментов которой была слабая обоснованность (натянутость) версии академика.

Ящер. (А. Фанталов)

Гипотеза Т. А. Бернштам, где автор делает осторожный вывод, что змей мог быть тотемным предком славян, и принимал участие в мужской инициации. Впрочем, если с тем, что змей являлся тотемным предком многие не спорят (в виде предков-покровителей), то роль его в мужской инициации оспаривается.

Есть мнение, что вся игра это ритуальный брак, который наделял девушку брачной способностью (инициировал).

Этимология позволяет предположить, что Ящер почитался за предка некоторых славянских племён (ср. пращур). Вероятно последнее неверно. Слово «пращур» состоит из двух компонентов: «пра» (перед) и «щур» (чур) — Чур (Щур) — в славянской мифологии бог-покровитель рода, охранитель границ его владении . Славяне почитали силу — мощь предков. Мощь непосредственно связана со словом «мощи» — кости предков.

По другой версии имя «Ящер» означает «Змей».

В восточнославянском обрядовом фольклоре (календарных песнях белорусов, русских обрядовых заговорах) образ Ящера представляется в двух функциональных направлениях — вредоносности по отношению к крупному рогатому скоту и лошадям (то есть к степным скотоводам) и символа земледельческого богатства.

Уникальны представления о Ящере, зафиксированные на территории Западной Белоруссии, в которых Ящер выбирает девушек для замужества, сидя в золотом кресле.

Сидит наш Яша
На золотом стуле,
Ладу, ладу, ладоньки,
На золотом стуле.
Щелкат наш Яшенька
Калены орешки…
Калены-калены,
Девушкам дарены…
Бабам посулены…

Суть игры

Юноша садиться в центр круга, а девушки (незамужние) начинают водить вокруг него хоровод. Одна водит:

— Сиди, сиди, Ящер,
В ореховом кусте,
Грызи, грызи, Ящер,
Каленые ядра!
Дам тебе, Ящер,
Красную девку,
Алую ленту!

Потом девушки спрашивают:

— Кто сидит?
— Ящер.
— Что грызет?
— Ядра
— Кого хочет?
— Девку
— Которую?

После чего, парень называет имя и, девушка, чьё имя он назвал, кидает ему платок и садится рядом с ним. Так продолжается, пока он не назовёт всех участниц. Затем они снова становятся в хоровод и пляшут:

— Насиделся, Ящер,
В ореховом кусте.
Насмотрелся, Ящер,
На красных девок,
Отдай же, Ящер,
Алую ленту,
Алую ленту —
Девки Надежи!

После этого юноша («Ящер») раздаёт всем девушкам платки и игра заканчивается.

________________________

Предания о "подземном народе" и культ "ящера-коркодела"

4 августа, 2009
Cтатья ПРЕДАНИЯ О “ПОДЗЕМНОМ НАРОДЕ” И КУЛЬТ “ЯЩЕРА-КОРКОДЕЛА” НА СЕВЕРЕ ЕВРОПЕЙСКОЙ ЧАСТИ РОССИИ И ПРИУРАЛЬЕ, опубликовнная в XIII номере Волшебной Горы:

Драконы, крокодилы и прочие монстры не оберегали священных или заповедных мест (мысль чисто современная), но просто жили там. Герои или просто любопытные кончали, как правило, весьма печально…

Евгений Головин “Проблема восхода Солнца”

Поднявшееся способно опуститься, а опустившееся подняться…

Говард Филлипс Лавкрафт “Зов Ктулху”

Двери тьмы, оставленные без охраны, могут отвориться в любую минуту, и можно догадаться, как будет выглядеть то, что оттуда придет.

В.Г. Иванченко “Алтайская традиция”

В предыдущей работе (1) мы анализировали следы архаического культа, сохраняющего традицию родового драконоборчества, и восходящего своими корнями к поколению первых божественных героев. Мы обнаружили, что этот акцентировано родовой (династический) культ, был легитимизирован в новой (христианской) религиозной парадигме через образ св. Георгия Победоносца.
К числу древнейших антагонистов этого культа можно отнести в частности, культ Змеедевы-праматери, и культ ящера-коркодела, распространенный некогда на севере европейской части России и в Приуралье.
На некоторых любопытных аспектах генезиса последнего из перечисленных выше культов нам хотелось бы остановиться в рамках данной работы.
Довольно подробная реконструкция культа подземно-подводного ящера на Севере Европы, принадлежит Б.А. Рыбакову (2). Отчетливые следы этого культа обнаруживаются в Новгороде. С этими местами связано следующее предание, записанное в “Мазуринском летописце” (“Книга, глаголемая летописец великия земли Росиския, великого языка словенского, от коле и в кои лета начаша княжити”, 31 том Полного собрания русских летописей): “Великий князь Словен поставил град Словенск, ныне называемый Великий Новгород. С того времени новопришельцы скифы начали называться словенами и реку, в озеро Ильмень, впадающую назвали по имени жены Словена Шелони. Именем же его младшего сына Волховца назвали Оборотную протоку, которая истекает из Волхова и ниже впадает в него вновь. Больший же сын Словена был бесоугодник и чародей и своими бесовскими ухищрениями превращался в лютого зверя крокодила, залегал в реке Волхов путь водный и непокоряющихся ему которых пожирал, которых опрокидывал и топил” (3). Легенда, занесенная в “Цветник” 1665 года повествует о дальнейшей судьбе “князя Волхова”: “Сего же ради люди, тогда невегласи, сущим богом окаянного того нарицаху… И баснословят о сем Волхве невегласи, глаголюще: “В боги сел” <…> Наше же христианское истинное слово... О сем окаянном чародеи и волхве – яко зло разбиен бысть и удавлен от бесов в реце Волхове и мечтании бесовскими окаянное тело несено бысть вверх по оной реце Волхову и извержено на брег против волховного оного городка, иже ныне зовется Перыня. И со многим плачем от невеглас ту погребен бысть окаянный с великою тризною поганскою. И могилу ссыпаша над ним вельми высоку, яко есть поганым. И по трех убо днех окаянного того тризнища просядеся земля и пожре мерзкое тело коркоделово. И могила его просыпася над ним купно во дно адово, иже и доныне, якоже поведают, знак ямы тоя стоит не наполняйся” (4).
Архаичный сюжет о речном божестве-ящере (“коркоделе”) известен и по русской вставке в перевод “Беседы Григория Богослова об испытании града” по списку XI века: “Ов (некто, некоторый) требу створи на студеньци (у родника) дъжда искы от него, забыв, яко бог с небесе дъждь даеть. Ов не сущим богом жьрет и бога створышаго небо и землю раздражаеть. Ов реку богыню нарицаеть и зверь, живущъ в ней, яко бога нарицая, требу творить” (5). Примечательно, что автор вставки признает существование в воде некого зверя, не соглашаясь только с приписываемым ему божественным статусом.
Главным религиозным центром Новгорода являлось святилище на Перыни, возникшее еще в IX веке. Урочище Перынь находится у самого истока Волхова близ Ильменя на небольшом плоском холме, который во время половодья превращается в остров. Здесь во время языческой реформы 980 года, Добрыня утвердил культ нового общерусского государственного божества – Перуна, сменившего на старом священном месте некого Jassa, Jesse, в латинской транскрипции которого явно ощущается связь со славянским обозначением змея (jaze) или ящера.
Впоследствии в народном представлении эти два культа были смешаны, о чем в частности свидетельствует следующее предание, записанное в середине XIX века П.И. Якушкиным во время его путешествия мимо Юрьевского скита, известного в народе как Перюньского: “Был Зверь-змияка, этот Зверь-змияка жил на этом самом месте вот где теперь этот самый скит святой стоит Перюньской. Кажинную ночь этот Зверь-змияка ходил спать в Ильмень-Озеро с волховскою коровницею. Перешел змияка жить в самый Новгород; а на ту пору и народился Володимер – князь в Киеве; тот самый Володимер-князь, что привел Руссею в веру крещеную. Сказал Володимер князь: “Всей земле Русской – креститься. Ну и Новгороду – тожь. Новгород окрестился. Черту с Богом не жить. Новый город схватил змияку Перюна, да и бросил в Волхов. Черт силен: поплыл он не вниз по реке, а в гору, к Ильмень-озеру; подплыл к старому своему жилью – да и на берег! Володимер князь велел на том месте церковь рубить, а дьявола опять в воду. Срубили церковь: Перюну и ходу нет! Оттого эта церковь называется Перюнской, да и скит тоже Перюнский” (6).
Однако согласиться с такого рода объединением было бы крайне опрометчиво.
Известно, что в отличие от народного культа Волоса “культ Перуна – дружинно-княжеский культ киевских Игоревичей” (7) – т.е. культ сугубо воинский.
Этот первенствующий культ был далек и от славян и от финно-угорских племен северо-востока. Здесь были свои традиции, уходящие, как подчеркивает Б.А. Рыбаков, в более глубокий исторический пласт представлений, чем славянское земледельческое язычество (8).
Адам Олеарий, побывавший в Новгороде в 1654 году следующим образом описывает идол Перуна, поставленный Добрыней: “Божество это имело вид человека с кремнем в руке, похожим на громовую стрелу (молнию) или луч. В знак поклонения этому божеству содержали неугасимый ни днем, ни ночью огонь, раскладываемый из дубового леса. И если служитель при этом огне по нерадению допускал огню потухнуть, то наказывался смертью” (9). Таким образом, речь идет о боге-громовнике – традиционном “супротивнике” змея-ящера-дракона.
Исходя из этого, реформа 980 года представляется нам видимым проявлением древнейшего антагонизма двух архаических культов, связанных с образами солнечного божества-змееборца и хозяина подземно-подводного мира – ящера.
Ящер – хозяин вод, рыбы и водных путей был, очевидно, важен для новгородцев, которые свои земледельческие моления адресовали преимущественно рожаницам, а моления о рыбных богатствах и водных путях, игравших важную роль в их жизни, обращали к богу “Jassa”, царю вод, выступавшему, в двух ипостасях: как бог Ильменя и Волхова (“чародей Волхов” – коркодел) и бог “синего моря соленого” – морской царь. С последним тесно связан новгородский цикл былин о Садке.
Б.А. Рыбаков приходит к выводу, что наиболее архаический слой преданий повествующий об игре мудрого гусляра (“Он из хитрых же Садко да был хитер-мудер, Ен ходил-то все играл да все ко озеру…”) ради хорошего улова рыбы – это часть древнего обряда, производившегося у священного места, названного после 980 года Перынью, а в более раннее время посвященного богу реки, “бесоугодному чародею” Волхову, “залегающему водный путь” и “преобразующемуся во образ лютого зверя коркодела”.
Это вполне подкрепляется, тем обстоятельством, что в орнаментации подлинных гуслей первой половины XII в. из раскопок в Новгороде, мы обнаруживаем композиционное господство все того же ящера, благодаря своей трехмерной скульптурности, объединяющего обе плоскости инструмента. Т.е. орнаментика новгородских гусель XI-XIV вв. прямо указывает на связь этого, несомненно культового инструмента со стихией воды и с её повелителем, царем подводного царства – ящером.
Ящер на новгородских гуслях позволяет надежно связать воедино и ритуальную игру на гуслях на берегу Ильмень-озера и задержку корабля Садка морским царем (чья антропоморфность как бы предполагается, но внимание, – никак не зафиксирована!) за многолетнюю неуплату дани ему: “не пошлины Поддонный царь требует, А требует он голову человеческу” (10).
Здесь, очевидно, мы встречаем отголосок древнейших обрядов, предполагавших человеческую жертву водному божеству, впоследствии замененную жертвой коня. Это подтверждается многочисленными фольклорными сведениями, определенно свидетельствующими о том, что “водяным” приносят в жертву живую лошадь или конский череп. А.Н. Афанасьев подробно описывает жертвоприношение коня водному хозяину: ”Крестьяне покупают миром лошадь, три дня откармливают её хлебом, потом надевают два жорнова, голову обмазывают медом, в гриву вплетают красные ленты и в полночь опускают в прорубь или топят среди реки” (11). Однако же: “известны и другие случаи: “в недалекую старину сталкивали в омут какого-нибудь запоздалого путника” (12).
Мотив жертвоприношения водному божеству отчетливо прослеживается в известном эпизоде принесения Стенькой Разиным в дар Волге своей любовницы, плененной персидской княжны. Более завуалировано, этот же мотив представлен в эпизоде с Ильей Муромцем, когда, отправляясь на богатырские подвиги, он опускает на прощание корочку хлеба в Оку – “за то, что кормила и поила его” (13).
В истории с поэмой о Садке имеется еще одна существенная деталь, которая в сопоставлении с фольклорными данными объясняет постоянное упоминание святого Николая, которому Садко строит церковь-однодневку за свое избавление со дна морского. Речь идет об обряде принесения жертвы уже не Водянику, а христианскому Николе. Обряд “умилостивления Онежского озера” проводился 6 декабря: “Каждый год накануне зимнего Николы пред всенощной из каждой рыбацкой семьи к известному месту собираются старики. На берегу ими делается человеческое чучело и в дырявой лодке отправляется в озеро, где, конечно, и тонет. Два-три старика поют песню, где просят Онего (озеро) взять чучело соломенное ... И для большей вразумительности призывают имя Николы Морского” (14).
Эта малоизвестная этнографическая запись, извлеченная Б.А. Успенским, является ключом ко всему комплексу былинных упоминаний и археологических фактов, о которых шла речь выше. Она явно указывает на то, что “Никола зимний” (он же “Никола Мокрый”, “Никола Морской”), требующий человеческих жертв для озера – прямой наследник архаичного Водяника, Поддонного князя, или, если угодно, Ящера, который “требует живой головы во сине-море”.
В этой связи крайне немаловажным представляется, что вплоть до XX в. рыбаки, проплывающие мимо небольшого всхолмления между Ильменем и Волховом, бросали в воду деньги, как бы воскрешая древние жертвы “поддонному царю”. Отсюда, кстати, становиться вполне очевидным источник современного обычая бросать монеты в водоемы (реки, фонтаны и т.п.)…
Для населения киевского Поднепровья культ ящера, как хозяина “нижнего мира”, хорошо засвидетельствован для VI-VII вв. В новгородской земле этот культ был, очевидно, в полном расцвете и много позже, в X-XIII вв. Об этом свидетельствует, обилие изображений ящера в новгородском прикладном искусстве.
Так, в составе новгородских древностей X-XI вв. представлены ручки деревянных ковшей, представляющие собой тщательно обработанное скульптурное изображение ящера. У ящеров крупная морда с огромной пастью и четко выделенными зубами. На шее ящеров в той или иной форме обозначена идеограмма воды: это или круговая зигзаговая линия, или каплеобразные ряды, или сложная орнаментальная плетенка. Б.А. Рыбаков подчеркивает, что изображение ящера на ковшах отнюдь не случайно, так как ковш-“черпало” был неотъемлемой частью обрядового пира, многократно упоминаемой в поучениях против язычества (15).
Морды ящера украшали кровли домов, что еще раз связывает это существо с темой воды, в данном случае дождевой. Н.А. Криничная указывает, что на Севере концам балок-куриц (16) придавали фантастические формы змеи с разинутой пастью или некоего чудовища с рогами (17).
В русских кладах женских вещей XI-XII вв. встречаются длинные серебряные цепи сложного плетения, которые носились на шее и спускались ниже пояса, образуя самый нижний ряд украшений. Цепи замыкались двумя головками ящеров, застегнутыми небольшим кольцом. По месту нахождения ящеров в общем ансамбле костюма они вполне соответствовали представлениям о владыке “нижнего мира”.
Весомым аргументом в пользу того, что люди русского средневековья считали ящеров неотъемлемой частью общей космологической системы, являются вщижские бронзовые арки, найденные А.С. Уваровым в алтаре церкви середины XII в. в удельном городе Вщиже.
Арки представляют собой каркас конструкции “напрестольной сени”, воздвигаемой при торжественном богослужении над алтарем и священными предметами на алтаре. Центром системы здесь опять-таки являются полуподземные ящеры или один ящер, зрительно расчлененный на два изображения для того, чтобы оказаться одновременно и у заходящего и у восходящего солнца.
Мастер внес в свою композицию целый ряд чисто языческих деталей, раскрывающих не столько понимание картины мира христианскими космографами, сколько древнейшее, идущее из глубин веков, представление о мире, в котором центральной фигурой был архаичный ящер, распоряжающийся ходом самого солнца. Эти арки показывают, что и много позднее рассматриваемого времени в церковном искусстве Руси ящер был неотъемлемым элементом представлений о макрокосме.
Ящеры вщижских арок овеществляют мифологические персонажи былин о Садке и преданий о “боге-коркоделе”, сближая их с польскими средневековыми сведениями о культе “Яже” или “Яще” и с детской архаичной хороводной игрой XIX в. в Яшу (Ящера), воспроизводящей человеческие жертвоприношение Ящеру на берегу реки или озера (18).

“Лютый зверь коркодел”
Храм Покрова на Нерли, 1165 г.

Ритуальное поклонение ящерам на территории современной Литвы и Белоруссии было достаточно распространено с глубокой древности вплоть до XVI века. В предыдущей работе мы уже приводили свидетельство посла Императора Священной Римской Империи в России, Сигизмунда фон Герберштейна о giwoites – “неких змеях на четырех (коротких) лапках, напоминающих ящериц, с черным жирным телом”, которых в Жемайтии кормили “в своих домах” и которым “со страхом поклонялись” (19).
По мнению Б.А. Рыбакова: “такие реальные земноводные, являвшиеся объектом домашнего культа, и могли быть исходным материалом для образа более значительного бога озера, реки или всего подземно-подводного мира” (20).
Этот древний культ, о котором почти не известно в предшествующие два столетия, внезапно заметно оживает в XVI веке, когда в Прибалтике и Белоруссии неожиданно и в больших количествах появляются giwoites. К этому же времени (1582 г.) относится и следующее сообщение, зафиксированное в тридцатом томе Полного собрания русских летописей: “…В лето изыдоша коркодилы лютии из реки и путь затвориша, людей много поядаша, и ужосашося люди и молиша Бога по всей земле. И паки спряташася, а иных избиша. Того же году представися царевич Иван Иванович, в Слободе, декабря в 14 день…”
Б.А. Рыбаков следующим образом комментирует это сообщение: “Здесь речь идет не о прикормленных к дому обожествленных “гивоитах” (“живоитах”), а о реальном нашествии речных ящеров” (21).
В данном контексте представляет интерес следующая полесская легенда о чудовище Огневержце: “В болоте живет огненный змей Огневержец. Он убивает всех, кто попадает на болото. Похож он на ящерицу, с костяными пластинками на лбу и по телу” (22).
До середины того же XVI века просуществовало и языческое капище в развалинах Елабужского Чертового городища при слиянии реки Тоймы с Камой, получившее свое название от оракула-змея (черта), который жил, будто бы в находившемся на этой горе языческом храме. Запустение капища наступило, когда перед самым взятием Казани из Чертового городища “излете змей велик, огнен, и на запад полете”.
Г.Е. Верещагин в 1911 году следующим образом описывал предания, связанные с этим примечательным местом: “Оракулу-змею приносились в жертву иноплеменники, а плывшие по Каме судовщики, во избежание опасности, непременно должны были приносить ему дары, а те, которые не хотели приносить, подвергались опасности. Оракул был настолько известен, что даже казанская царица Цумбека (или Сюхнибека) послала туда своего вельможу узнать от оракула о будущей судьбе Казанского царства. Вельможа, прибыв туда, молился там по-своему девять дней и в десятый услышал из капища голос, который говорил, что Казанское царство разрушится и водворится тут христианская вера. После такого предсказания змей будто бы в чёрном облаке поднялся из капища и в виду всех полетел на запад, где и скрылся навсегда. Почти то же сообщает и казанский историк Рычков. Он говорит, что в некотором улусе на высоком берегу Камы стоял небольшой каменный городок – остаток древних болгар. Некогда в нём обитал бес, творя разные чудеса, чем и привлекал туда со всех сторон черемисов и татар, принимал от них жертвы и предсказывал судьбу. Он исцелял также и от тяжких болезней. Если плывущие по реке, не исключая и христиан, ничего не хотели принести ему в дар, то он тотчас же убивал их, топил суда, наносил им различный вред. Наконец, он до того стал простирать своё мщение, что уже никто не смел приближаться к городищу, не заплатив бесу надлежащей дани. Обращавшимся к нему он отвечал невидимо через своих мудрецов. Одним предсказывал долгую жизнь и здоровье, другим – болезни, бедствия, погибель и покорение земель их. <…> Об оракуле-змее на камских берегах упоминается и в третьей песне известной эпической поэмы “Россиада” <…> С легендами о Чёртовом городище связывается сказание об Ананьевском могильнике, находящемся близ Елабуги. М.В. Уфимский, сотрудник “Волжского Вестника” говорит, что Чёртово городище было цитаделью, или крепостью чуждых народов, которых местные легенды причисляют к чуди (о которой мы будем говорить ниже – А.К.)”.
Далее Верещагин приводит точку зрения, согласно которой: “Юнан или Ананьевский могильник принадлежит скифским народам. <…> Известно, что греки присваивали происхождение скифов от Геркулеса и скифской красавицы полуженщины-полузмеи (речь идет о Змеедеве-ехидне, дочери Борисфена (Днепра) – А.К.), которая родила от Геркулеса трёх скифских родоначальников: Агатирса, Гелона и Скифа” (23).
Примечательно, что жители села Котловка Елабужского уезда еще в начале XX века продолжали верить в существование в этой местности огромных (величиной с бревно) змеев (24) …
С образом ящера-коркодела связаны топонимы многих озер и рек Северо-Запада, как то: река Ящера, озеро Ящино, населенные пункты Ящера, Малая Ящера и др. В окрестностях Москвы можно указать на Спас-Крокодильный монастырь близ Клина (ныне село Спас-Крокодилино). В данном контексте представляют интерес и весьма протяженные непроходимые болота на границе Псковской и Новгородской областей. Их площадь составляет более 200 тысяч гектаров. Что творится в сердце болотной страны неизвестно – до сих пор этот район Европейской России остается малоисследованным. В глубине болот, на берегу озера возвышаются руины древнего Рдейского монастыря. Остается только предполагать, для чего основатели монастыря выбрали столь гиблое и малопригодное для жизни место.

ЧУДСКОЙ СЛЕД

Обращаясь к вопросу о генезисе культа ящера-коркодела, следует обратить самое пристальное внимание на тот факт, что именно у истоков Волхова, некогда недавние колонисты-славяне соприкасались с так называемыми чудскими племенами (1). Именно литейщикам племени чудь приписывается авторство предметов, относящихся к искусству металлической пластики, именуемому Пермским звериным стилем, характерной составляющей которого является сюжет ящера. Пермский звериный стиль (предположительно VII в. до н.э. – XII в. н.э.) в том смысле как он понимается большинством исследователей, представлен культовыми ажурными или сплошными односторонними литыми бронзово-медными сюжетными пластинами-плакетками, входившими в определенные системные наборы, отражавшие космогонические и генеалогические представления их создателей. Наборы этих пластин, расположенные в определенном порядке, служили основой для изложения мифов, и, видимо, были обязательной принадлежностью каждого родового святилища, что объясняет их распространенность и устойчивость сюжетов. Пермский звериный стиль обладает всеми признаками системности: повторяемость сюжетов, общие технологические приемы, длительность существования, композиционная структурность. Помимо культовых плакеток к пермскому звериному стилю можно отнести так же и ряд фигурок-бляшек или медальонов, изображающих птиц, головы медведей и антропоморфные личины или фигуры. Эти предметы также выполнены плоским литьем и имеют, в ряде случаев, ажурно-прорезное исполнение.

Прорезная бляха. Крылатый человеколось на ящере. VII-VIII вв. Бронза, литье. Троицко-Печорский р-н.

Наряду с Пермским звериным стилем культовые плакетки представлены в Печорском зверином стиле и в Обском (Западносибирском) зверином стиле, наиболее северные памятники с ажурными культовыми пластинами, аналогичными Приуральским и Зауральским, находятся на о. Вайгач и на Югорском полуострове. Три указанных стиля имеют ряд общих сюжетов. Прежде всего, это плакетки с изображением лося, человеко-лося и собственно ящера. Общим является и мотив летящей птицы, птицы с антропоморфной личиной или фигурой на груди (2). Следует отметить, что сюжеты птицевидных пластин впервые появляются в эпоху бронзы и раннем железном веке. Они встречаются в составах древних святилищ-костищ. На некоторых таких костищах найдены пережженые кости человека – судя по всему, остатки человеческих жертвоприношений... (3)

Птицевидный идол с человеческой личиной на груди. VIII-IX вв. Бронза, литье. с. Кондратьева Слобода Чердынского р-на Пермской обл.

Характерно совпадение сюжета всадника (всадницы), который в Печорском стиле едет на ящере-лосе, в Пермском - на лошади, в Западносибирском - на лосе или на лошади. Примечательно общее распространение сюжета ящера. Ящер здесь – зооморфное существо с коротким плотным туловищем, короткими, обычно трехпалыми ногами, тупой или подтреугольной головой. Голова может иметь выросты наподобие рогов или бивней.

Ажурная бляха. Всадница, под ногами – десять голов ящеров, позади – животное, впереди – птица. V-VI вв. Бронза, литье. Верхнее Прикамье Пермской обл.

Ящер, заглатывающий людей и обитающий под землей – хорошо известный сюжет угорских урало-обских сказок. Согласно чудским представлениям это владыка нижнего мира – Куль-Отыр (в переводе с коми-пермяцкого “куль” – водяной черт, “отыр” – люди, народ) (4). У угро-самодийских народов Сибири ящер известен и как зверь-мамонт, чаще всего обитающий под землей. Судя по находкам на селище Володин Камень I, в пермском стиле образ ящера также связывался с подземным миром (хозяин) и может рассматриваться, в том числе, как олицетворение духа-покровителя металлургов (5). В атласе А. Спицына “Шаманские изображения” приведено свыше сотни рисунков “чудских образков” с изображением ящеров (6). Примечательно, что в большинстве случаев ящеры изображены в движении, у них открыта пасть, они “дышат”, они “живут”, глаза у всех открытые, зрячие! Бляха.

Семеро лосей идущих по спине ящера. VI-VIII вв. Бронза. Пермская обл.

Д. Анучин пишет: “среди приуральской чуди было широко распространено представление о каком-то мифическом звере с некоторыми признаками гада с удлиненной головой, вооруженные рогом и напоминающей отчасти крокодилью или носорожью, с вытянутым туловищем, покрытым чешуями вдоль спины и оканчивающимся более или менее коротким хвостом. Зверь этот <…> представлялся живущим на земле”. Как правило, ящер служит подножием человекообразных фигур (сульде), с которыми представляет подчас сложную композицию. На поделке, найденной на Каме близ деревни Ныргында, изображен “огромный, весьма типичный ящер, длинный, изогнутый, с коротким пушистым хвостом и короткими лапами; на сильно вывернутой нижней челюсти и на шее волоса, верхняя челюсть иззубрена”. На ящере сидит человек с раскинутыми руками-крыльями, голова и руки его переходят в лосиные головы, а те, в свою очередь, в птиц. Это произведение относится ко времени рассвета пермского звериного стиля (VIII-IX вв.).

Ажурная бляха. Ящер, рыбы, находящиеся в его чреве, сидящий человеколось в окружении лосиных голов и птиц. VI-VIII вв. Бронза, литье. д. Ныргында Сарапульского р-на, Удмуртия. Сборы А.А. Спицына, 1898.

В ряде случаев ящеру отводится главное место в композиции. Обратим внимание на изображения, найденные в деревне Подбобыке Ныробского района Пермской области, на левом берегу реки Колвы. Одно из них Ф. Теплоухов описал следующим образом: “Животное это представляет собой нечто среднее между зверем и рыбой, в общем же напоминает собою отчасти большую ящерицу или крокодила. Тело этого чудовища, как и форма его головы, делает его похожим на рыбу, но глаза и ноздри похожи скорее на звериные. Кроме того, нижняя челюсть длиннее верхней и ей придана форма загнутого вверх рога. Другой такой рог помещен на затылке. Ноги короткие, в виде человеческих рук, а хвост подобен рыбьему, поставлен вертикально” (7).

Полая подвеска с объемными фигурами двух людей, сидящих на ящере. VIII-IX вв. Бронза, литье. р. Ухта.

Д. Анучин отмечал следующую важную “идеологическую деталь”, помогающую понять суть этого ритуального изображения: “Зверь этот изображался или в виде отдельных фигур, или в подножии антропоморфных и зверовидных фигур – “образков”, как бы заменяя собою Землю. <…> Тем не менее, ящер представлялся способным к передвижению на себе других, более или менее антропоморфных существ” (8).

Подвеска в виде всадника на ящере. VIII-IX вв. Бронза, литье. г. Чердынь Пермской обл.

Ящеры присутствуют не только в сложных религиозных композициях пермской металлопластики, где их образ заметно упрощен и стилизован. Имеются отдельные изображения, очевидно, родовые тотемы, где ящер выписан более детально (9). В этой связи стоит обратить внимание на одну из версий мифологического сюжета о гибели “карликовой” чуди, связанную с мотивом найденного чудью серпа – знака грядущих изменений. Неправильные действия по отношению к серпу вызывают гибель чуди – увидев серп, чудь превращается в ящериц (10).

Полые понизки. У “птиц” отчетливо обозначены зубы или клыки, а также затылочный рог, характерный больше для изображения рептилии (ящера). VI-VII вв. Бронза, литье. Похожие отливки обнаружены во многих местах Прикамья.

Представляет интерес сибирское изображение схемы мироздания на куске ткани в версии эвенков, где ящеры уже занимают господствующее положение. В центре композиции находится мир людей, представленный находящимися на плоскости фигурами прародительниц. Сверху мир людей ограничивает изогнутая полоса-радуга. Сверху с боков к радуге примыкают изображения существ, являющихся почти точными копиями ящеров с пермских бляшек – крокодилообразные с гребнями и рогом. В непосредственной близости от них изображение солнца и луны. Под (!) ящерами изображены летящие птицы (11). Рептилии как две капли воды похожие на чудских ящеров в изобилии представлены на иконе XVII века “Чудо о змие Феодора Тирона” (Ярославль). Характерный момент, сближающий ящеров, изображенных на иконе и ящеров с чудских “образков” – загнутые кверху нос и нижняя челюсть чудовища.

“Чудо о змие Феодора Тирона” Ярославль, XVII в.

Покровитель православных воинов, Святой великомученик Феодор Тирон (память 2 марта (17 февраля), в субботу первой седмицы Великого Поста) “пострадал при императорах Максимиане и Максимине, служа воином в городе Амасии (Малая Азия). Он воспротивился повелению вкусить идоложертвенную пищу, за что принял мученическую кончину 17 февраля 306 года и был погребен в Евхаитах Амасийских. Его именование тирон означает “молодой воин”, то есть новобранец” (12). Однако в основание сюжета ярославской иконы ложиться совсем другой эпизод, отраженный в апокрифическом “Житие святого Федора Тирона”: “Во времена царствования царя Валента в Афинейских пределах и при его мужественных боярах появился некий воин в городе, называемом Андреокий, – сильный, дерзкий, очень богатый, по имени Федор, первый боярин среди всех, и был он возлюбленным рабом Божьим. И жил святой в том городе, где был колодец, кипящий благодатной водой. Охраняли тот колодец звери и змеи, и множество других гадов. И каждый год царь приносил им жертву: коров двенадцать, и девиц восемьдесят, и ягнят двадцать пять. И (тогда) колодец выпускал воду, и весь народ насыщался (ею)”. В определенный момент положенная жертва не была совершена: “И разгневался змей и остановил воду, и были люди все опечалены этим, и скот у них подох”. Ко всему прочему змей похищает мать Федора Тирона. Федор же “препоясался оружием и отправился к колодцу, чтобы сразиться со змеем. А царь отправился к Федору и увидел, что тот вооружен и хочет идти к колодцу. И сказал ему царь: “О Федор, чадо (мое), что ты не можешь сделать, то и не думай о том!” <…> теперь тот вход, в который хочешь войти, слишком узок, а змей ненасытен. Нет там места, где бы против (змея) встать, ни оружие вынуть, (змей же) ползает животом и грудью по земле и невидим, не сможешь ты с ним сразиться”. Федор на это ответил: “Если хочешь, владыка, устрой по-доброму дом мой, скот раздай вдовам и сиротам, а рабов освободи, коней же моих и оружие воинское держи в царстве своем. В первую субботу совершай поминовение по мне. И повели мне сотворить молитву да идти к источнику, а не расслабляй меня”. Увидел царь, что он непреклонен, и, став на колена, начал молиться <…> А раб Божий Федор проник в змеево жилище и обнаружил там свою мать, убранную золотыми и серебряными украшениями, словно девица, и двенадцать больших змей обвивали ее ноги, а перед нею (находилась) аспида морская. А старый змей восседал впереди на золотом престоле, и некоторые гады, большие и малые, лежали перед ней, сторожа ее. Увидев это, раб Божий в ужас пришел. И вот увидел он свою мать, замыслил ее похитить и приблизился к ней. Но вдруг поднялись со свистом двенадцать змей, а мерзкая аспида зашипела и облизывала свою пасть. И старый (змей) надвинулся (на него) так, что не-возможно человеку и глаза поднять на него, желая сожрать живым раба Божия. Федор же, увидев множество змей, пришел в ужас и молился, говоря так: “Господи Боже, знающий все, Властитель над всем невидимым и непостижимым, Создатель всего, услышь молитву мою, чтобы одолеть мне врагов, мерзких змей этих, и прославится имя твое святое!” И был голос ему, говорящий: “Мужайся, Федор, я с тобою!” И простер (Федор) руку свою, и пронзил змея и аспиду, и все воинство змеиное победил. Но громадного змея не было там, он охотился в поле. И схватил Федор свою мать, говоря ей: “Выходи, мать моя, уйдем из адовых рук”. И пока они говорили, возвратился громадный зверь и увидел их. Взор его был грозен и страшен, и в длину имел он семь локтей, а в ширину – двенадцать, да три головы. И притащил он с собой двух отроков и трех оленей, и осмотрелся нечестивый, и увидел, что жилище его разрушено, увидел воина, обнимавшего свою мать, и сильно рассвирепел. И гневно испустил на них дым и тьму кромешную. А раб Федор в ужас пришел и стал молиться: “Господи Боже наш, ты извел Иону из чрева кита, который, сначала пожрав его, через три дня выпустил, ты Даниила избавил от пастей львиных, так помилуй же и спаси меня и рабу свою, да одолею я змея этого!” И снова был ему голос, говорящий: “Мужайся, Федор, я с тобою!” И замахнулся (Федор) копьем, и ударил змея так, что не мог тот видеть, и пронзал утробу его, и изнутри, и снаружи. И семь дней был Федор вместе с матерью в затворе. И молился Федор Богу, так говоря: “Господи Боже, сущий на небесах и на земле, разрушивший врата и цепи адовы, внемли молитве моей, ибо ныне слава моя в горьких пропастях пребывает, сошел я в глубины земные, да отринет жизнь моя печаль и устремится она к тебе, Господи Боже мой!” И, желая спасти его и избавить от беды, Господь Бог послал к нему архангела Михаила, и тот заставил воду течь своим путем. И повелел рабу Божию (Федору) выйти с матерью своею и с двумя отроками и отправился возвестить (об этом) царю. И вот появилось облако светлое и покрыло их. И потекла вода обильная, словно река, и увидели люди воду на месте том и раба Божия (Федора) с матерью его и с двумя отроками, и пошли известить об этом царя. И обрадовался царь, встретил (Федора) и стал расспрашивать, как же он убил змея и все его войско. И поставил его первым надо всеми, и с тех пор боролся (Федор) с разными народами и побеждал их” (13). Если вспомнить заметное “оживление” культа ящера в XVI веке, и обстоятельства с этим связанные (появление в Прибалтике и Белоруссии в больших количествах giwoites, нашествие речных ящеров 1582 года и т.п.) становится понятно, почему сюжет этого апокрифа представлялся актуальным для иконописца XVII века. Из объекта поклонения (хотя бы и вынужденного) ящер окончательно превращается в “супротивника”, который может и должен быть повержен. Обострение идеологического противостояния закрепляется сюжетным основанием иконы, а также образом именно чудского ящера. Образ этот, по всей видимости, был вполне узнаваем и понятен для того времени и нес вполне определенную смысловую нагрузку. Действительно, славянская (языческая, а затем христианская) и чудская веры несколько веков сосуществовали рядом и, несомненно, оказывали определенное влияние друг на друга. Тот факт, что в “Стоглаве” – сборнике государственных законов все того же XVI века, упоминаются арбуи (чудские колдуны) свидетельствует как о широком их распространении, так и о том, что их деятельность продолжалась и в XVI веке. Там же упоминаются и “лихие бабы-кудесницы, знавшие колдовство чудских арбуев”, которые поступали в просфирни и “над просфорами, и над кутьями, и над свещами, также и над богоявленской водой, волхвовали и приговаривали, яко же арбуи в Чюди” (14). Вариант: “И она (проскурня) спросит имени о здравии да над проскурою (“проскура”, “проскурня” – разговорный вариант слов “просфора” и “просвирня”) сама приговаривает якоже арбуй в чюди” (1551 год). “И в Петров деи пост многие ядят скором и жертву деи и питья жрут и пиют мерзким бесом, и призывают деи на те свои скверные молбища злодеевых отступних арбуев чюдцкых” (1534 год). После Крещения Руси память об уничтоженных языческих капищах сохранялась в названиях, например, Болвановские улицы и селения в местах сегодняшнего обитания славян обычно указывают на бывшие в основном угро-финские, чудские, мольбища и капища (15). Влияние арбуев, традиционно почитаемых особенно “сильными”, простиралось заметно далее Новгородской земли. В этом свете представляет несомненный интерес версия о существовании на территории нынешней Москвы дославянских чудских святилищ, предложенная В. Муравьевым. Согласно этой версии три московских топонима с корнем “арбат” – Арбат, Арбатецкая улица возле Крутиц, Малый Арбатец у Воронцова поля (ныне Дурасовский переулок) – происходят от слов “арбуй” (чудской колдун) и “арбовати” (колдовать). Муравьев подчеркивает, что эти слова встречаются в документах XVI века применительно именно к чудским волхвам (16). Так что же нам известно об этом племени, с которым ассоциировалось и которому приписывалось непосредственное авторство изобразительного образа чудского ящера. О легендарном племени чудь, населявшем некогда север европейской части России и Приуралья, повествуют предания, бытующие среди северян, в частности среди народности коми. Предания о чуди входят в широкий ареал аналогичных преданий у северных русских и некоторых их соседей, охватывающий территории Европейского севера от Скандинавии до Урала (17).

Прорезное навершие кресала. Птицевидные идолы с характерным затылочным рогом, склонившиеся над антропоморфной фигурой. Орнаментировано с двух сторон. Х в. Бронза, литье. с. Редикор Чердынского р-на Пермской обл.

Современная историография отождествляет чудь с финно-угорским населением северо-востока Русской равнины. Считается, что под именем “чуди” выступали, в том числе предки современных эстонцев, вепсов, карелов, коми и коми-пермяков. Возникнув в новгородских землях и зафиксированное уже в начальных строках летописей, это этническое определение для народов с языком и обычаями сильно отличными от славянских (или “чудными”) по мере продвижения русских на восток распространилось до Урала, а затем проникло и в Сибирь (18). В преданиях чудь представлена как персонаж мифического времени или древний (“прежний”, “иной”, “старый”) народ. Городища чуди находятся на холмах, зафиксированных в современной топонимике как “чудские” (имеются сведения и о чудских озерах). Жилищами чуди служили пещеры, чаще землянки или ямы, крыша которых держится на четырех столбах. В некоторых описаниях чуди мы встречаем акцент на необычно большом росте представителей этого племени. Действительно, в славянской мифологии чудо (чоудь, шудь, чудовище = диво, дивище) означало великана, гиганта. Как у сербов див – великан, так в русских преданиях, великаны суть дивьи народы, заключенные в горах “на самой полунощи”, нередко это великаны-людоеды, имеющие белые глаза (чудь белоглазая) (19). Кроме чуди-великанов и чуди-язычников, коми-пермяки различают еще чудов, легендарный народ маленького роста: “чудские-то были один народ, а чуды – другой <...> чуды-то ведь мелкие люди” (20). Л.С. Грибова в работе “Чудь по коми-пермяцким преданиям и верованиям”, определяет исконние функции чудов в системе дохристианской религиозности как “совершающих обмен” (вежöм) детей, или “переводящих” детей из этого мира в иной мир. Сравнивая чудов (нечистых существ религиозных представлений) с чудью, она приходит к выводу о тождестве их характеристик. Моментом отчуждения от чуди легендарной является момент христианизации – не принявшая новую веру чудь в народной памяти обретает демонологические черты, превращается в чудов (21). Именно комплекс преданий, сюжет которых строится вокруг мотива исчезновения чуди из данной местности после христианизации населения, являются основным источником сведений о чуди. Принявшие православную веру становятся коми, тогда как некрещеные остаются чудью, которая или погребает себя в ямах, или уходит с этой территории, как правило, под землю. Места предполагаемого самопогребения чуди называют чудскими ямами. В этих местах может “являться” чудь, здесь “чудится”, поэтому чудские ямы считаются “нечистыми”. Тем не менее, еще в 20-30 гг. ХХ века на чудских могилах совершались обряды поминовения чуди (важэсö касьтылöм – ”поминки по древним”) (22).

Прорезная бляха с человеколосем на ящере. VI-VIII вв. Бронза, литье. р. Ухта.

По другой версии исчезновение чуди связывается с приходом новых людей (собственно исторических племен) вообще: “чудь в землю ушла, под землей пропала, живьем закопалась. Сделала она это, по одним, оттого, что испугалась Ермака, по другим, оттого, что увидала белую березу, внезапно появившуюся и означавшую владычество Белого царя” (23). Как бы то не было, но мифическое время “карликовой” (вариант – “гигантской”) чуди cменяется эмпирическим временем “высоких” (“нормальных”) людей. В этой связи стоит особо подчеркнуть, что чуды (демонизированная чудь) относятся к мифологическим существам уже исторического времени, принципиально отличающимся от чуди мифического времени.

ЧУДЬ И СИРТЯ

С преданиями о чуди самым непосредственным образом связаны северные предания о народе сиртя (сихиртя, сииртя, сирчи), обитавшем в тундре до прихода ненцев. По преданиям, сиртя были маленького роста, носили красивую одежду с металлическими подвесками. У них были белые глаза (вспомним “чудь белоглазую”), говорили слегка заикаясь. Домами сиртя служили высокие песчаные сопки. На поверхность тундры они выходили по ночам или в туман; обитали под землей, где ездили на собаках и пасли мамонтов “я хора” (земляных оленей).

Прорезная бляха. Трехликий крылатый человеколось на ящере. VII-VIII вв. Бронза, литье. р. Ухта.

Последнее обстоятельство в контексте нашего исследования заслуживает того, чтобы остановиться на нем подробнее.
Различным группам хантов зверь-мамонт известен как вес (вэс). В некоторых случаях имя веса подвергалось табуированию, и тогда он фигурировал как вой (зверь).
Описывают это существо следующим образом: “белый, живет в воде, в ямах”, “как кит, говорят, всплывает”, “из воды выползает, под вид тюленя”, “крокодил, землю роет по берегу, в воде живет”.
С именем веса связан целый ряд топонимов, например озеро Весынг-лор (“Озеро веса”), располагающееся на левом берегу реки Казым, к юго-востоку от деревни Юильск (Северная Тюмень) – примечательно, что неподалеку располагается бор со святым местом хантов.
По правому берегу Казыма, рядом с устьем реки Сорум, слева от устья, находится проточное озеро-старица Весынг-вэри (“Старица веса”). Примечательно, что со слов сорумского ханты Данил Петровича Захарова: “в этой старице крокодилы живут, звери – большие, как акулы”!
Неподалеку от озера Весынг-вэри располагается яр Вес-имисангхум (“Яр женщины-веса”). Там также находилось священное место, которому поклонялись ханты. Обратим внимание, что в означенном топониме упомянут “вес” женского пола.
У шурышкарских хантов известно озеро Вес-тор (“Озеро мамонта”), Вес-тор-курт (“Деревня озера мамонта”), у среднеобских – Вес-емтор-сан (“Ручей озера мамонта”), у ваховских – Весынг-эмтор (“Озеро мамонта”), у хантов реки Сыни – Весынг-курт (“Деревня мамонта”).
Этнографическими исследованиями установлено, что народы Сибири (ханты, манси, селькупы, эвенки) считали мамонта подводным или подземным животным с рогами и не сомневались в его реальном существовании. При этом мамонт наделялся одновременно признаками сухопутного (лось, олень) и водного животного, приобретая образ полузверя-полурыбы.
Представления о мамонте как о подземном существе отражены в самом его наименовании, таком как “земляной бык”, или “земли олень самец”, которое обнаруживается у ненцев (янг-хора), у хантов (мув-хор, мув-хар, мы-хор), у манси (ма-хар). У якутов мамонт именовался у-огуса (“водяной бык”) и считался духом-хозяином воды!
А ханты реки Сыни называли мамонта йинк-вой (“водяной зверь”), при этом, считая, что он живет в земле и имеет большие зубы или рога.
В контексте нашего исследования представляет значительный интерес, то обстоятельство, что представления о звере-мамонте у народов Сибири (главным образом северной ее части) имели ярко выраженную религиозную окраску. Мамонта считали священным животным. Так, по свидетельству мозямского ханты Семена Ивановича Юхлымова, знатока и исполнителя фольклорных произведений своего народа, “все те, которые под землей” подчиняются двум главным подземным богам, называемым курснгэн-веснгэн (“боги-весы”) (здесь прямо-таки невозможно удержаться от того, чтобы не отметить характерную перекличку с сюжетными рефренами произведений известного писателя и визионера Говарда Филлипса Лавкрафта). Неудивительно, что места связанные с обитанием мамонта-веса, считаются у хантов святыми (1).
Уже знакомый нам Сигизмунд фон Герберштейн, в “Записках о Московии” писал: в Сибири “имеется великое множество птиц и различных животных, каковы, например, соболи, куницы, бобры, горностаи, белки и в океане животное морж... Кроме того, Вес, точно так же белые медведи, волки, зайцы” (2). Характерно, что таинственный Вес помещается здесь в один ряд с вполне реальными животными.
П. Городцов, приводя западносибирский цикл сказаний о мамонтах у обских угров, сибирских татар и русских пишет: “Мамонт существует на земле и до сих пор, только в небольшом количестве: это животное теперь очень редко. Ранее же – в прежние времена – мамонтов водилось на земле, несомненно, гораздо больше. Мамонт своим внешним видом и строением тела напоминает быка или лося, но размерами своими он значительно превышает этих животных: мамонт в пять-шесть раз больше самого большого лося. На голове у мамонта имеются два громадных рога: рога его гладкие, розовые и чистые, слегка изогнутые, как у быка, но не ветвистые, как у лося. Копыта у него раздвоенные. Как и чем питается мамонт – неизвестно; говорят, что он питается каким-то составом, имеющим вид камня. <...> Мамонт живет исключительно в земле и притом на значительной глубине (неподалеку от берегов большой реки мамонт роет себе в земле логовище-пещеру и оттуда ходит на водопой). <…> Мамонт не любит солнечного света... Во все летние месяцы мамонт укрывается в земле. В зимнее же время, когда речная вода укрыта от солнечного света толстым льдом и снегом, мамонт любит проводить время в самой реке, в воде подо льдом. <…> Мамонт по своему нраву животное кроткое и миролюбивое, а к людям ласковое, при встрече с человеком мамонт не только не нападает на него, но даже льнет и ластится к человеку”.
Кротость мамонта иногда подтверждается в Сибири рассказами, напоминающими популярное во многих областях России повествование о случайно провалившемся под землю и зазимовавшем там человеке. Зимует он со змеями, а в сибирской версии сюжета — с мамонтом. Мамонт (как и змей) не трогает пришельца; даже “ластится” к нему. Он указывает ему камень, лизнув который можно насытиться, а весною выводит на берег реки.
Подробное исследование сибирских поверий, связанных с мамонтом и “мамонтовыми костями”, было предпринято В.Н. Татищевым во время разыскания им, по указу Петра I, рудных месторождений. Описание мамонта в его материалах совпадает с описаниями XIX–XX вв.: “Сей зверь, по сказанию обывателей, есть великостию с великого слона и больше, видом черн, имеет у головы два рога, которые по желанию своему двигает такс, якобы оные у головы на составе нетвердо прирослом были. <...> Оной зверь живет всегда под землею, с места на место приходит, очищая и предуготовляя путь себе имущими рогами, якобы некоторыми снастьми, но не может никогда на свет выттить; когда же он так близко к поверхности земли приближится, что воздух ощутит, то умрет. О пище его не что иное мнят, как токмо самая сущая земля, притом же некоторые сказуют, что он не может в тех местах жить, где люди на земли поселились, но удаляется в места пустые и ненаселенныя” (3).
Следует отметить наличие определенных совпадений между изображениями чудских ящеров и соответствующими описаниями мамонта-веса. В частности, нижняя челюсть ящеров имеет ярко выраженную форму загнутого кверху клыка или бивня, каковой присутствует и в описаниях мамонта-веса.
В предании, записанном в 1900 году, рассказывается как однажды старый могущественный шаман вызвал “холбут аiбi” (“тень мамонта”), взобравшись на спину “тени”, он заставил ее плыть по озеру…
Д. Анучин в свою очередь отмечал, что: “ящер представлялся способным к передвижению на себе других, более или менее антропоморфных существ” (4). Причем деталь эту он выделяет как важную (“идеологическую”) для понимания сути ритуального изображения ящера в сложных религиозных композициях пермской металлопластики!
Некоторый свет на природу этого совпадения проливают славянские предания об “Индрик-звере”.
В различных вариантах стиха о Голубиной Книге (5) имя этого зверя представлено в разных формах: Индрок, Индра, Кондрык, Белояндрик, Вындрик, Единорог, Единрог и Единор. Также разняться и его черты, однако во всех вариантах он называется “всем зверям отец”.
В русском фольклоре Индрик – подземный зверь: “ходит рогом по подземелью, аки солнце по поднебесью”, “пропущает реки и кладязи студеные ”, “он живет на Святой горе, ест и пьет из Синего моря, никому обиды не делает”. Наряду с этим Инрик-зверь наделяется чертами хозяина водной стихии (царь вод), источников и кладязей.
Особо отметим буквальные совпадения в описании Индрик-зверя и мамонта – и тот и другой имеют один или два рога, и наделяются одновременно признаками сухопутного (подземного) и водного животного. В обоих случаях подчеркивается миролюбивое настроение по отношению к человеку.
То обстоятельство, что Индрик-зверь: “проходит все горы белокаменные, прочищает все ручьи и проточины”, “выкопает ключи все глубокие”, а также изображается как противник змея, который мешает брать воду из колодца, сближают его образ с фигурой индийского бога Индры, победившего предводителя демонов змея Вритру, из живота которого излились мировые воды: “Он [Индра] убил змея, он просверлил [русла] вод, он рассек недра гор” (“Ригведа” 1.32.1) (6).
Однако для нас особенно важно, что Индрик-зверю приписывались свойства противников змея и крокодила – “енудра” (выдры, греч. ένύδριος), “ихневмона” (“фараонова мышь”, млекопитающее рода мангустов, поедающее яйца крокодилов, иногда ихневмонами называют всех представителей рода мангустов), и сказочной рыбы “еньдроп” (греч. ϋδρωψ – морской зверь, известный в славянских списках Физиолога) (7).
Отсюда можно предположить, что наличие определенных совпадений между изображениями чудских ящеров и описаниями мамонта-веса в какой-то мере продиктовано представлением об общей (подземно-подводной) среде обитания этих различных (подчас даже антагонистичных) существ.
Наряду с этим невозможно игнорировать и то, безусловно связующее эти фигуры обстоятельство, что в обоих случаях народные представления (сиртя) и соответственно композиции пермской металлопластики (чудь) фиксируют наличие устойчивой и вполне определенной связи между означенными подземно-подводными животными и конкретным подземным народом: сиртя пасут мамонтов; чудской ящер изображается расположенным к передвижению на себе антропоморфных существ.
Разумеется, этим связь комплекса представлений о племенах карликовой чуди с северными преданиями о народе сиртя отнюдь не исчерпывается.
Так же как чудь, сиртя считались умелыми кузнецами и хорошими воинами. Встречи с сиртя одним приносили несчастье, другим – удачу. По преданиям, с приходом в тундру ненцев-оленеводов сиртя скрылись под землей. Известны случаи женитьбы ненцев на женщинах сиртя. По другим рассказам, сихиртя могли украсть детей (если те допоздна продолжали игры вне чума), наслать порчу на человека или просто напугать его. Встречаются упоминания военных столкновениях ненцев с сихиртя, при этом последние отличались не столько ратной доблестью, сколько умением неожиданно скрыться и внезапно появиться вновь. Ненцы относили эти умения к особым (шаманским) дарованиям сихиртя.
Значение самого слова “сихиртя” (“сирти”, “си-ирти”) объясняют как: производное от глагола “сихирць” (приобрести землистый цвет кожи, чуждаться, избегать), от названия жука “си” (в которого превращается душа умершего), и, наконец от “си” (отверстие, дыра) (8).
Впервые подлинные ненецкие предания о сиртя – кочевых охотниках тундры и морского побережья, промышлявших диких оленей, рыбу и морского зверя, говоривших на языке, отличном от ненецкого, и скрывшихся навсегда под землей, были записаны А. Шренком, совершившим в 1837 году большую поездку по Большеземельской тундре (9).
Что характерно, во время этой поездки в низовьях реки Коротаихи, впадающей в Баренцево море к востоку от Варандея и к западу от Югорского полуострова и хребта Пай-Хой, им были обнаружены “чудские пещеры” с остатками материальной культуры (к сожалению, безвозвратно погибшими для науки).
В записях миссионера Вениамин мы находим: “Река Коротаиха замечательна обилием рыбных промыслов и чудскими земляными пещерами, в которых, по самоедским преданиям, когда-то в древности жила Чудь. Пещеры эти в десяти верстах от устья, на правом берегу, на косогоре, который издревле по-самоедски назывался Сирте-ся – “Чудская гора” (10).
Академик И. Лепехин, зная распространенные на Европейском Севере легенды о “чудском народе”, стремился найти его реальные следы в виде археологических памятников. Благодаря сообщениям информаторов И. Лепехин смог сделать следующую примечательную запись: “Вся самоедская земля в Мезенском округе наполнена запустевшими жилищами некогда древнего народа. Находят оные на многих местах: при озерах, на тундре, в лесах, при речках, сделанные в горах и холмах наподобие пещер с отверстиями, подобными дверям. В сих пещерах обретают печи и находят железные, медные и глиняные домашних вещей обломки” (11).
В советское время проблема сиртя разрабатывалась В.Н. Чернецовым (12), который, побывав на Ямале, не только собрал разнообразные сказания о сиртя, но и обнаружил памятники древнейшей культуры, оставленные скорее сиртя, чем позднейшими ненцами. Согласно опубликованным им преданиям, ненцы, пришедшие на Ямал, встретили там население, обитавшее на побережье в земляных домах и промышлявшее морского зверя. Это и были сиртя, не знавшие оленеводства, с которыми ненцам приходилось воевать, а иногда и вступать в браки (13).
В частности известно зафиксированное свидетельство ненецкого рода Вэнонга: их родоначальники на Ямале не раз вступали с сиртя в сражения, а в периоды перемирий вели с ними торговлю, более того, одна из женщин в свое время вышла замуж за сиртя (14).
Ненцы были убеждены, что последние сиртя еще за четыре – шесть поколений до наших дней, встречались кое-где на Северном Ямале, а затем окончательно исчезли. В.Н. Чернецов дважды опубликовал важный археологический материал из землянок на мысе Тиутей-сале при слиянии рек Сер-яха и Тиутей-яха (на западном побережье Ямала под 71°30' с. ш.), который он датировал VI-IX вв. и приписывал сиртя (15).

М.Г. Левин всецело поддерживал сложившуюся на основании указанных выше материалов точку зрения о том, что сиртя действительно существовали и сыграли роль аборигенного субстрата в формировании ненецкого народа. Вместе с тем он подчеркивал необходимость дальнейших поисков свидетельств о сиртя, что в значительной мере и определило направление работ Ямало-Обской экспедиции кафедры этнографии МГУ состоявшейся под руководством Л.П. Лашука в 1961 году.
На сопке Харде-седе (“имеющая жилье сопка”), находящейся на восточном побережье Ямала (бухта Находка), экспедицией Л.П. Лашука было обнаружено заброшенное “священное” место, с которым связано представление о сиртя. По свидетельству местных жителей, в этой сопке некогда скрывались диковинные “маленькие люди”, но уже давно они “ушли” в другую более удаленную сопку, оставив на прежнем месте только “сядеев” – изображения богов и различные вещи. Старухи и сейчас не разрешают детям бегать по сопке: “Вытопчите, мол, сядеев, а это – грех”. Само название сопки указывает, что на ней когда-то было не только жертвенное место, но и жилье.
В результате проведенных раскопок выяснилось, что помимо находок (костяные поделки, деревянные предметы, остатки сосудов и т.д.) относящихся к позднему времени, некоторые обнаруженные предметы имеют типологическое сходство с находками в землянке на мысе Тиутей-сале, существовавшей до X в., оставленными народом несамодийского происхождения, хотя и причастного к формированию современных ненцев.
Основные находки сделанные на сопке Харде-седе были отнесены к эпохе развитого железного века. На сопке были обнаружены следы металлургического производства в виде железных шлаков и сплавившегося в стекловидную массу песка, подстилающего верхний торфяной слой. Структурный анализ показал, что шлак происходит из сыродутного железоделательного горна.
“Изучение напластований на капище Харде-седе ясно показывает непрерывность его использования с I тысячелетия н.э. и до начала 30-х годов XX века, что вряд ли могло иметь место, если бы между ранними насельниками здешних мест – сиртя и позднейшими ненцами – не было никакой генетической связи <…> Тиутейсалинские памятники возникали в приполярной тундре тогда, когда здесь не было и намека на оленеводческий уклад населения и какие-либо следы новой культуры, принесенной из южной части Обь-Енисейского междуречья – наиболее вероятной прародины оленных самодийцев. Причислять последних к созидателям тиутейсалинской культуры тундровых охотников на дикого оленя и приморских зверобоев нет особых оснований, хотя, распространившись со временем по Крайнему Северу, самодийцы через посредство аборигенов (сиртя) и явились восприемниками этой культуры”.
Характерно, что ямальские ненцы отчетливо различают сиртя – древних аборигенов и хаби – хантов – также очень древних жителей Севера. Ненец, имеющий хотя бы и в далеком родстве иноязычные элементы, уверенно говорит, что это были хаби, а отнюдь не сиртя, но случается, что далекий родич был сиртя, опять-таки с хаби ничего общего не имеющий. Таким образом, очевидно, что представление ненцев о сиртя носит в значительной степени характер этнического, а не какого-либо иного различия.
В Находке экспедицией Л.П. Лашука были записаны следующие сказания об аборигенах Ямала. Сиртя – люди очень низкого роста, но коренастые и крепкие, жившие тысячу лет назад. Во всем они отличались от ненцев: домашних оленей не держали, охотились на оленей-“дикарей”, носили иную одежду: например, ягушек (распашная женская одежда из оленьей шкуры), как ненцы, не имели, одевались в шкуры выдры (намек на глухую верхнюю одежду). Однажды появилась большая вода, затопившая все низменные места на Ямале. Жилищами сиртя стали недра возвышенных сопок-седе. По другой версии, сиртя “ушли в сопки” потому, что с появлением “настоящих людей” – ненцев – прежняя земля перевернулась оборотной стороной. Став подземными жителями, сиртя впредь опасались выходить на дневной свет, от которого у них лопались глаза. День у них стал считаться ночью, а ночь — днем, ибо только по ночам они могли выходить из сопок, да и то, когда в окрестности все тихо и нет людей. Сейчас сиртя осталось мало, и все реже они выходят на поверхность. Только шаман может определить, в какой сопке сиртя есть, а в какой их нет.
Как указывает Л.П. Лашук, реалистическая основа в этих преданиях бесспорно есть и подтверждается научными данными, однако конкретного ответа об этнической принадлежности сиртя сказания не дают (16).

В этой связи представляет интерес следующее современное свидетельство, записанное В. Мещеряковым: “время от времени оленеводы наблюдают таинственное явление: раскрывается в тундре земля и образуется Яма — вход в подземное царство сиртя. Подходить близко к ней опасно, края осыпаются. Но если набраться смелости и заглянуть внутрь, то дна не увидишь, оно находится очень глубоко, скрыто белым дымом и пышет жаром. Яму можно заметить издалека: над ней поднимается дым или туман. Ночью над Ямой люди видели столб света, а иногда и купол, светящийся красным огнем, который мог подняться в небо и совершить полет. Это сиртя летают над своей землей. А сами ненцы и их шаманы могут летать только на минлее, гигантской птице с семью парами железных крыльев” (17).
Не стоит игнорировать и то вполне установленное обстоятельство, что еще в конце XIX века у ненцев в ходу были человеческие жертвоприношения! Самоеды убеждены, что если преподнести сядею человеческую голову, то он непременно пошлет богатый промысел. Однако убийства осуществлялись скрытно, так как преступников вполне могли отдать в руки правосудия другие самоеды.
В процессе христианизации старые культовые места на материке, в Большеземельской тундре, на Тимане, на полуострове Канине были уничтожены. Но, как оказалось, ненцы все же сумели сохранить некоторые святилища, утаив их от миссионеров. Так, например, на остров Вайгач (священный остров коренных народов Севера, ненцы (самоеды) называют его “Хэбидя Я” – “святая земля”) идолы были перенесены из северной части в глубину острова и надежно спрятаны в горах (современная гора Большая Болванская).
Посетивший в 1898 году остров художник А.А. Борисов, оставил крайне любопытные сведения о посещении местных святынь. Он с большим трудом уговорил самоедов показать ему святилище Неве-Хэге (“Мать богов”) у Большой Болванской горы. Свои впечатления от увиденного Борисов изложил впоследствии в своей книге “От Пинеги до Карского моря” (1907): “Не доезжая версты три до главной святыни, мы остановились у предуверия, так сказать, самоедской Мекки. Я опрометью бросился осматривать эти интересные места и наткнулся между скал на огромную груду идолов. Она была так велика, что, если бы потребовалось перевезти ее на другое место, пришлось бы нагрузить 30-40 возов. Кругом божеств попадались огромные кучи топоров, ножей, цепей, обломков якорей, очевидно, взятых с судов, потерпевших аварии, гарпунов, обломков от ружей и замков, пуль. Именно сюда самоеды ехали за тысячи верст, чтобы здесь, у подножия жилища властелина полярных пустынь, принести в жертву оленя. Очень многие думают, что самоеды теперь уже этого не делают, но они жестоко ошибаются: самоеды так же чтут своих “хаев” (богов – А.К.) и “сядэев”, как и в былое далекое время. Свидетельством этому служили глаза, уши и губы только что убитых оленей и кровь, только что засохшая на некоторых богах. Шагах в двадцати валялись три оленьи желудка и недавно погасшие священные костры” (18).
Характерно, что, по мнению ученых, это утверждение, вполне актуально и для наших дней.
Во время археологических исследований, проведенных на острове экспедицией под руководством Л.П. Хлобыстина (1984–1987) (19), помимо предметов языческих культов аборигенов Севера были обнаружены предметы новгородского производства (бубенчики), эмалевые крестики Киевской Руси. Были найдены и совсем уж редкие для северных широт предметы – части сабли XI-XIII веков, оловянное обрамление иконки с оглавием и изображением “Нерукотворного Спаса”, подвесные фигурки ангелов, архангела Михаила, всадника “Перун на коне”, стоящих “перунов” (20).
А результаты Морской арктической комплексной экспедиции (МАКЭ) Российского НИИ культурного и природного наследия, проводившейся летом 2000 года, подтвердили предположения, согласно которым на острове были расположены главные святилища и других народов, обитавших на этой территории до прихода ненцев. Согласно выводам МАКЭ: “эти более древние святилища могли принадлежать племенам Югры и легендарного народа сииртя (сихортя), о котором рассказывают многие ненецкие легенды. Новые находки на Вайгаче, которые датируются II—III в. до н.э., доказывают, что в этом регионе в течение столетий пересекались пути многих народов Севера, Сибири и Восточной Европы. Главные святилища как бы передавались “по наследству” от одного народа Севера к другому” (21).
С преданиями о чуди и “ушедшем в землю” (в горы и тундровые сопки) народе сиртя, совпадает летописный рассказ о людях неведомого языка, живущих в недрах гор, новгородца Гюряты Роговича об Югорской земле, записанный в Лаврентьевском списке “Повести временных лет” (1096 г.): “Теперь же хочу поведать, о чем слышал 4 года назад и что рассказал мне Гюрята Рогович, новгородец, говоря так: “Послал я отрока своего в Печору, к людям, которые дань дают Новгороду. И пришел отрок мой к ним, а оттуда пошел в землю Югорскую. Югра же – это люди, а язык их непонятен, и соседят они с самоядью в северных странах. Югра же сказала отроку моему: “Дивное мы нашли чудо, о котором не слыхали раньше, а началось это еще три года назад; есть горы, заходят они к заливу морскому, высота у них как до неба, и в горах тех стоит клик великий и говор, и секут гору, стремясь высечься из нее, и в горе той просечено оконце малое, и оттуда говорят, но не понять языка их, но показывают на железо и машут руками, прося железа; и, если кто даст им нож ли или секиру, они взамен дают меха. Путь же до тех гор непроходим из-за пропастей, снега и леса, потому, и не всегда доходим до них; идет он и дальше на север” (22).
В этом же ряду находятся и уральские поверья о дивьих людях. Следующая легенда была записана в 1927 году на Урале Н.Е. Ончуковым: ”Дивьи люди живут в Уральских горах, выходы в мир имеют через пещеры. В заводе Каслях, по Луньевской железнодорожной ветке, они выходят из гор и ходят меж людьми, но люди их не видят. Культура у них величайшая, и свет у них в горах не хуже солнца. Дивьи люди небольшого роста, очень красивы и с приятным голосом, слышать их могут только избранные. Они предвещают людям разные события. Рассказывают, что в селах Белосудском, Зайковском и Строгановке в полночь слышится звон; слышали его только люди хорошей жизни, с чистой совестью. Такие люди слышат звон и идут на площадь к церкви. Если приходит на площадь недостойный человек, он ничего не видит и не слышит. Приходит старик из Дивьих людей и рассказывает о событиях и предсказывает. Мужики в тех местах знают все, что скрывается большевиками” (23).

“Бронзовая статуетка, изображающая древняго Чудскаго рудокопа.
Найдена въ Сибири, находится въ Император. Эрмитажъ”
Д.Н. Анучин “К истории ознакомления с Сибирью до Ермака. Древнее русское сказание “О человецах незнаемых в восточной стране”.

Д. Анучин пишет: “Верование в существовании под землею людей было с давних пор в ходу у северных инородцев. Новгородское сказание помещает их однако в страну у верховьев Оби и не говорит, чтобы они жили в земле, а только, что они “ходят под землею иною рекою день да нощ с огни, и выходят на озеро, и над тем озером свет пречюден и град велик, а посаду нет у него. И кто подет к граду тому и тогда слышити шюм велик в граде том, как и в прочих градах (живущих); и как придут в него, и людей в нем нет, и шюму не слышити никотораго, ни инаго чего животна, но во всякых дворах ясти и питии всего много и товару всякаго, кому что надоб, и прочь отходят, а кто что бесцены возьмет и прочь отидет, и товар у него погыбнет и обрящется пакы в своем месте. И как прочь отходят от града того, и шюм пакы слышти, как и в прочих градах живущих“ <…> По всей вероятности, в этом известии передан слух о той Чуди, которая пролагала в Алтае под землей свои копи для добывания из них медной руды. Известно, что как в Алтае, так и в Урале, Русские открывали рудники, большей частью, по следам какого-то древнего народа, который был знаком с металлургией, и открыл в этих горах почти все более замечательные в них медные месторождения” (24).
Действительно, предания наделяют чудь качествами отменных рудознатцев и металлургов. Мамин-Сибиряк писал: “Чудь существовала задолго до русской истории, и можно только удивляться высокой металлической культуре составлявших её племён. Достаточно сказать одно то, что все наши уральские горные заводы выстроены на местах бывшей чудской работы – руду искали именно по этим чудским местам.

ПРЕДАНИЯ О "КАРЛИКОВОМ НАРОДЕ" В СВЕТЕ ПОСЛЕДНИХ АРХЕОЛОГИЧЕСКИХ И ПАЛЕОАНТРОПОЛОГИЧЕСКИХ НАХОДОК

Одно из наиболее замечательных свидетельств в нашей истории связано со знаменитой картой Арктики Герарда Меркатора (1) (1595 г.), изображающей, как полагают, легендарную Гиперборею. Северный полюс здесь окружает обширный материк, разделенный на четыре части могучими реками, самый же полюс венчает скала, окруженная внутриматериковым морем. Под изображением скалы присутствует латинская подпись: “Гора черная и высочайшая”. Каждый из четырех островов, образующих материк-кольцо, также подписан. И вот из подписи соответствующей большому острову к северу от Новой Земли и Шпицбергена (т.е. предполагаемой территорией обитания сиртя) мы обнаруживаем, что: “Здесь живут пигмеи, их рост около 4 футов, и жители Гренландии называют их скрелингерами” (2).
Опираясь на свидетельство Меркатора (или же его неизвестных информаторов), мы можем предположить, что культура сиртя (сопоставимая по целому ряду признаков с культурой чуди), заселявшая арктическое побережье и предшествующая самоедским племенам, могла представлять собой остаток легендарной цивилизации Гипербореи, или же некой отдельной народности, некогда входившей в ее состав.
В нашем распоряжении имеется и еще один достаточно веский аргумент, свидетельствующий в пользу этого предположения.

Mercator
Septentrionalium Terrarum Descriptio

Речь идет о комплексе преданий, связанных с Племенами Богини Дану (Tuatha De Danann) кельтской (ирландской) мифологии. Эти, прибывшие с таинственных северных (!) островов (где они преисполнились друидической мудрости и магических знаний) племена, считались предпоследней волной завоевателей Ирландии, утвердившейся на острове, одержав победу над своими демоническими соперниками-фоморами.
Впоследствии Племена Богини были вынуждены уступить в сражении “сыновьям Миля”, считавшегося предком гойдельского населения Ирландии (собственно исторических ирландцев). После битвы поэт и провидец Амарген поделил страну на две части – подземную, которая досталась Племенам Богини Дану и наземную, где властвовали человеческие переселенцы. Десять крупнейших холмов-сидов были распределены между Племенами Богини, которые, однако, продолжали оказывать на жизнь потомков Миля непосредственное и немаловажное влияние.
Характерно, что Племена Богини Дану отличались от людей, прежде всего владением особым магическим искусством, а не собственно “божественностью”. Именно Племена Богини Дану принесли в Ирландию четыре знаменитых магических талисмана: камень Фал, испускающий крик под ногами законного короля; победоносное копье Луга; неотразимый меч Нуаду и неистощимый котел Дагда. Любопытно, что именно от супруга Дану (валлийское Дон) – Бели ведут свое родословие крупнейшие валлийские исторические династии.
Предания о Племенах Богини Дану ложатся в основании последующих представлений (являющих собой уже известную нам инверсию первоначального образа) о сидах – обитателях нижнего мира, названных так по названию холмов (сидов) в которых они обитали (3).
В этой связи стоит вспомнить о насельниках ненецких сопок-седе (ненецк. седе – бугор, сопка, куполообразное возвышение земной поверхности) и “сядеях” – изображениях богов племени сиртя.
Итогом последующей инверсии образа сидов становится представления о fairy – волшебном народе маленького роста (феи, эльфы), населяющем холмы и нередко похищающем (подменяющем) человеческих детей. Заметим, что эти представления также вполне согласуются с ненецкими представлениями о сиртя – диковинных “маленьких людях” похищающих детей, а также преданиями о чудах, “совершающих обмен” детей.
Все это в свою очередь можно соотнести с ирландскими представлениями о ши, гэльское название которых означает “народ, живущий в холмах” (или слуа ши – хозяева, или жители, холмов, где Siogh – холм или небольшая гора). В Англии их также называют “народом холмов”. А в некоторых районах Доунгола их называют “Слуа Беата” – “хозяева жизни”, что точно указывает на то, что их считают не умершими, не призраками захороненных в могильниках и курганах в древности, но живым народом, более того, народом, обладающим вечной жизнью. Только позже эти холмы стали ассоциироваться с могильными холмами и курганами, и многие пришли к выводу, что ши – это призраки или просто воспоминания о тех, кто давным-давно хоронил в этих холмах своих умерших. Несмотря на важность, которую многие фольклористы придают этой интерпретации, она может быть не более чем предположением, причем, вероятнее всего, – ошибочным, потому что единственное свидетельство в этой области наталкивает на совершенно иные выводы. На это свидетельство, несомненно, можно положиться: на каждом суде над ведьмами, в котором были упомянуты феи, живущие под землей, они неизменно жили в естественном холме, а не в могильнике (4).
В указанном контексте весьма симптоматично следующее замечание известного этнографа, специалиста в области изобразительного искусства и фольклора финно-угорских народов Л.С. Грибовой: “Пермский звериный стиль отличается от степного искусства Евразии, перекликаясь с искусством древневосточных государств (Египет, Ассирия, Шумер, Вавилон и др.), а также некоторых варварских цивилизаций Европы (кельтское искусство)” (5).
То обстоятельство, что означенный комплекс представлений имеет под собой вполне определенные реальные основания, подкрепляется в частности открытием неолитического поселения Скара Брэ (Skara Brae) на Оркнейских островах (северная Шотландия).

Поселение Скара Брэ (общий план)

Поселение Скара Брэ было обнаружено в 1850 году, когда сильный ураган обнажил то, что было скрыто в недрах одного из прибрежных холмов. Поначалу ученые не проявили к этому событию особого интереса. Интенсивные раскопки в Скара Брэ были начаты только в 20-х годах крупнейшим археологом того времени профессор Гордоном Чайлдом (Childe) (6). Вначале Чайлд считал, что это было поселение пиктов - одного из древних племен севера Англии, которые были поглощены шотландцами между VI и IX веками н.э. Однако по мере продвижения исследований стало ясно, что в данном случае речь идет о культуре необычайной древности. Чайлд был поражен результатами собственных изысканий и даже не смог их принять. Было установлено, что поселение было основано ранее 3100 года до н.э. и процветало, по крайней мере, до 2500 года до н.э (7).
Но главное заключалось в том, что каменная кладка стен, миниатюрные кровати, низкие потолки и дверные проемы – все было сделано для людей ростом не выше метра!

Фигуры людей на фотографиях позволяют оценить
реальные размеры поселения Скара Брэ

Выяснилось, что поселение строилось намеренно как подземное сооружение. Вначале из каменных плит возводились стены, потом из камней и дерева делался настил, затем все сооружение покрывалось слоем земли и торфа. Оставлялось лишь небольшое входное отверстие. Между жилищами были построены подземные переходы. Посереди каждой комнаты располагался очаг, обложенный камнями. Из каменных плит были сделаны маленькие шкафчики для предметов быта и безделушек. Характерно, что обитатели подземного поселения обходились только каменными орудиями. Любопытно также то, что к моменту раскопок полностью сохранился весь внутренний интерьер подземных жилищ. Над каменными кроватками сохранились остатки балдахинов. В каменных шкафчиках аккуратно лежали украшения и глиняная посуда, на полу, у выхода из одного жилища, было обнаружено оброненное кем-то ожерелье, каменные орудия и оружие стояли нетронутыми. Создавалось впечатление, что хозяева исчезли в одночасье. Очевидное предположение о вооруженном вторжении не подтвердилось – слишком аккуратным и нетронутым выглядело внутреннее убранство подземных жилищ (8).

Скара Брэ (фрагмент)

Ко всему прочему, на некоторых каменных предметах (в т.ч. кроватях) в Скара Брэ были обнаружены некие загадочные надписи на неизвестном языке. Специалисты по древним языкам выдвинули версию, что речь идет о самой старой версии рунического алфавита, известной как “Футарк” (“Futhark”). Однако последние исследования показали, что знаки на каменных предметах в Скара Брэ не имеют ничего общего ни с Футарком, ни с рунами вообще (9) …
Поселение Скара Брэ продолжает таить в себе еще много загадок.
Керамика обнаруженная в Скара Брэ относится к типу Райнио-Клэктон, которая являет собой поздненеолитический стиль керамики в Британии, сконцентрированный в Шотландии (Райнио, Скара Брэ и некоторые мегалитические камерные гробницы) и в Южной Англии (поселения в районе восточного побережья близ Клэктона и дальше на запад – Эвбюри, Стонхендж, Вест Кеннет, Уиндмиллхилл, Вудхендж). Для этого стиля характерны плоскодонные чаши, расширяющиеся кверху. Обычный в Шотландии орнамент состоит из налепных валиков-кордонов, в Англии он часто дополняется нарезным геометрическим.
В интересующем нас контексте особенно значимо то обстоятельство, что керамика Райнио-Клэктон не имеет предшествующих форм в местных культурах, что позволяет говорить об иммиграции носителей этой культуры на Британские острова (10).

Каменные предметы невыясненного назначения из поселения Скара Брэ

Похожее открытие было сделано во время раскопок курганов у села Власовка Грибановского района Воронежской области, начатых в 1985 году. В зоне Второго Власовского курганного могильника было обнаружено т.н. “капище карликов”, состоящее из лабиринта (представляющего собой разветвленную систему подземных ходов с ровными полами и прямыми стенками) и собственно святилища. Искусственное происхождение лабиринта было подтверждено наличием вертикальных колодцев. Проведенные расчеты показали, что подземные ходы такого размера могли прокладывать человеческие существа не выше восьмидесяти сантиметров, и весом не более двадцати пяти килограммов. Для освещения древними землекопами использовались факелы, на что указывали многочисленные вкрапления угольков на полу ходов.

Студенты Воронежского Государственного Педагогического Университета
ведут раскопки подземного капища

Святилище представляло собой обширную прямоугольную яму, посреди которой была обнаружена глубокая столбовая ямка, наполненная щебнем. По профилю насыпи удалось проследить, что яма представляла собой остатки конструкции с земляным купольным сводом, в центре которого располагался некий каменный или деревянный объект, возможно, идол. Дальнейшие раскопки показали, что идолу приносились жертвы – глубже был обнаружен скелет человека практически обыкновенных размеров (рост сто шестьдесят сантиметров), у которого в теменной области черепа определялось треугольное отверстие с гладкими краями – признак того, что со времени нанесения раны прошло несколько месяцев, прежде чем человек умер. По периферии лабиринта также обнаружены многочисленные жертвенники, где располагались останки животных, преимущественно головы лошадей. На одной из голов находились хорошо сохранившиеся железные удила, относящиеся к VIII веку кашей эры (11).
Ключом к подобного рода находкам может служить открытие, которое, по словам профессора Криса Стрингера (Лондонский музей естественной истории) “переписывает историю эволюции человека” (12).
В 2003 году во время раскопок на индонезийском острове Флорес, профессор Майк Морвуд из Университета Новой Англии в австралийском городе Армидейл и его коллеги обнаружили останки неизвестного ранее вида существ, которых окрестили Homo floresiensis. Фрагменты скелета, обнаруженные в известняковой пещере Лианг Буа принадлежали малорослому прямоходящему гоминиду. Анализ черепа показал, что это был нормальный взрослый индивидуум, а не больной или мутировавший экземпляр (13).
А во время раскопок, проведенных в 2004 году международной антропологической экспедицией (Австралия, Великобритания и Индонезия) были обнаружены новые останки этих человекоподобных существ, рост которых составлял 90 сантиметров (!), а объем мозга около 380 кубических сантиметров, что составляет примерно четверть от мозга современного человека. Обнаруженные останки принадлежат по крайне мере девяти различным особям. Первоначальные находки и новые обнаруженные останки, по мнению ученых, принадлежат одному и тому же виду (14).
“Данные находки подтверждают, что это был не просто индивидуум с отклонениями от нормы или патологией, а представитель существовавшей длительное время популяции”, – пишет Морвуд и его коллеги на страницах журнала “Nature” (15).
Несмотря на небольшой объем мозга, эти существа обладали развитым интеллектом – изготовляли орудия труда из камня и пользовались огнем. Возраст обнаруженных останков варьируется от 95 до 12 тысяч лет, т.е. эти существа жили в одно время с современным человеком!
“Маленькие люди” не относятся к Homo sapiens, но в тоже время и не являются уменьшенной разновидностью современных пигмеев, которые имеют мозг такого же объема, что и современные люди нормального роста. “С точки зрения биологии, их нельзя считать разновидностью человека”, – говорит антрополог Джеффри Швартц (Jeffrey Schwartz) из Питсбургского университета.
Отдельные ученые полагают, что представители такого рода существ могли дожить и до наших дней (16). Доказательством тому служат местные предания о расе “маленьких людей”, которых здесь называют Эбу Гого (Ebu Gogo).
“Индонезийские предания в деталях описывают существо “Эбу Гого”. Его рост около одного метра, и оно общалось с людьми, – рассказывает Генри Ги (Henry Gee), один из редакторов журнала “Nature”, – Последнее из таких преданий рассказывает о встрече с маленьким человеком, которая произошла всего 100 лет назад. Существуют и народные сказки о хоббитах и эльфах, и теперь их нельзя считать просто сказками. Это, скорее, исторические хроники и воспоминания. <…> Есть вероятность, что такие существа могут существовать на земле и сегодня” (17).
В пользу этого предположения свидетельствуют и последние мифы, записанные в Индонезии путешественниками из Дании, в которых говорится, что Эбу Гого, живы до сих пор (18) …
Марк Хендорсон пишет: “Эксперты считают, что, Homo floresiensis является потомком группы Homo erectus, которая каким-то образом добралась по морю до острова Флор и поселилась на этом отдаленном острове около 800 тысяч лет назад. Известно, что, когда большие млекопитающие оказываются отрезанными от мира на небольшом острове, из поколения в поколения они уменьшаются в размере (т.н. “островная миниатюризация” – А.К.): при естественном отборе лучше выживают маленькие существа, которые потребляют меньше пищи в условиях ограниченных природных ресурсов. В то же время это явление никогда не наблюдали на примере человеческого вида. Теперь можно предположить, что в подобных условиях миниатюрные люди могли появиться не только на индонезийском острове, но и на десятках других островов планеты” (19).
Ученые подчеркивают, что это всего лишь гипотеза, которая подтвердится только тогда, когда на этом же острове найдут более древние кости гоминидов нормального размера.
Не являясь сторонниками дарвиновской теории эволюции в чистом виде и оставляя гипотезу о происхождении данного вида существ от Homo erectus на совести антропологов, мы, однако же, должны отметить следующее любопытное совпадение. Как мы помним, и Племена Богини Дану (Tuatha De Danann) и пигмеи, упомянутые на карте Меркатора, или приходят с островов или являются их насельниками…
Как бы то ни было, но открытие Homo floresiensis заслуженно считается одним из значительных событий в современной палеоантропологии. Оно обнаружило, что Homo sapiens был (а возможно и является до сих пор) отнюдь не единственным представителем рода человеческого.
Как справедливо отмечает Элфорд Алан: “Знакомые нам со школы классические генеалогические древа, показывающие, как человек произошёл от обезьяны, уступили место концепции генетических островов. О мостах, соединяющих эти острова, каждый может только гадать”.
В этой истории следует отметить еще один примечательный момент, имеющий непосредственное отношение к теме нашей работы. В той же самой пещере, где были обнаружены останки “маленьких людей” (Homo floresiensis), были найдены останки драконов Комодо и карликовых стегодонов – предков современных слонов. Дело в том, что еще несколько тысяч лет назад здесь обитали гигантские вараны, которые в наше время сохранились лишь на соседнем островке Комодо (т.н. комодские драконы) (20).
И здесь нам опять-таки приходится вспомнить о той особенной связи между подземно-подводным животным (ящером-мамонтом) и подземным народом (чудь-сиртя), которую так настойчиво транслируют нам народные предания…
Исходя из всего вышеизложенного, мы можем предположить, что в перечисленных нами фольклорных образах (чудь, сиртя, Tuatha De Danann) запечатлелись черты реального народа, проживавшего (а, возможно, и проживающего) на пространстве от Европы и до Западносибирской тундры и оказавшего определенного рода влияние на соседствующие с ним “исторические” народы.
При этом нам хотелось бы остеречься (и остеречь) от эскалации атмосферы чрезмерной и безоглядной идеализации, которая в большинстве случаев окружает проблему “маленького народца”, не в последнюю очередь, искусственно культивируемая современной культурой (в том числе т.н. “культурой New Age”). Последнее обстоятельство с нашей точки зрения уже само по себе является определенного рода свидетельством.
Мы ни в коем случае не претендуем на некий окончательный вердикт по этой сложной и требующей детального изучения проблеме. Однако у нас не может не вызывать определенного рода опасения та степень интенсивности с которой подобного рода бессознательные стереотипы внедряются в сознание самого широкого спектра аудитории.
В качестве своеобразного противовеса означенной тенденции, нам бы хотелось завершить это скромное исследование следующей цитатой из романа Артура Мэйчена “Три самозванца” (“The Three Impostors”, 1895), писателя, чей литературный и визионерский гений оживил “на страницах своей прозы замутненные, полустертые временем образы давно забытых легенд и традиций” (21): “Наши далекие предки называли эти жуткие созданья “справедливыми” и “добрыми” именно потому, что боялись их, по той же причине они придавали им чарующий и милый облик, прекрасно зная, что на самом деле все выглядит совсем иначе. К этому обману живо подключилась и литература, приложив свою шаловливую руку к сему преображенью, так что игривые эльфы Шекспира уже весьма далеки от оригинала и вся присущая им мерзость прикрывается маской безобидной игривости. В более же древних преданиях – сказаниях, которыми обменивались люди, сидя вокруг горящего костра, можно уловить совсем иной дух. Он сквозит в историях о детях, мужчинах и женщинах, таинственным образом исчезавших с лица земли. В последний раз пропавших обычно видел какой-нибудь случайный крестьянин – человек шел полем, направляясь к странным зеленым круглым холмикам, и больше его никто никогда не встречал. Существуют также истории, рассказывающие о несчастных матерях, которые оставляли мирно спящее дитя за плотно закрытой на деревянную щеколду дверью, а по возвращении находили не пухлого розовощекого английского малыша, а чахлое, желтокожее, морщинистое созданье с угольно-черными глазищами, – одним словом, дитя иной расы. <…> А что, если неведомая, ужасная раса обитателей холмов существует и поныне? А вдруг они по-прежнему живут в диких, пустынных местах и время от времени являют миру злые деяния, о которых рассказывают первобытные мифы, вечные, как мифы урало-алтайских племен или испанских басков.

Статья из ЖЖ ilion_skiv