Благость

да, Люба, Владимир Набоков - несомненный мастер слова, сюжета, атмосферы, расслоения мира на микрослои и микромиры и т.д
В этом смысле замечателен и особо любим мною его роман "Приглашение на казнь", в котором уже сам герой в своем имени помножен на себя дважды - Цинциннат :)

вот заключительный кусок романа (казнь Цинцинната):

"....(Закачались и замерли черные квадратные морды фотографов.)

- Никакого волнения, никаких капризов, пожалуйста, - проговорил м-сье Пьер. - Прежде всего нам нужно снять рубашечку.

- Сам, - сказал Цинциннат.

- Вот так. Примите рубашечку. Теперь я покажу, как нужно лечь.

М-сье Пьер пал на плаху. В публике прошел гул.

- Понятно? - спросил м-сье Пьер, вскочив и оправляя фартук (сзади разошлось, Родриг помог завязать). - Хорошо-с. Приступим. Свет немножко яркий... Если бы можно... Вот так, спасибо. Еще, может быть, капельку... Превосходно! Теперь я попрошу тебя лечь.

- Сам, сам, - сказал Цинциннат и ничком лег, как ему показывали, но тотчас закрыл руками затылок.

- Вот глупыш, - сказал сверху м-сье Пьер, - как же я так могу... (да, давайте. Потом сразу ведро). И вообще - почему такое сжатие мускулов, не нужно никакого напряжения. Совсем свободно. Руки, пожалуйста, убери... (давайте). Совсем свободно и считай вслух.

- До десяти, - сказал Цинциннат.

- Не понимаю, дружок? - как бы переспросил м-сье Пьер и тихо добавил, уже начиная стонать: - отступите, господа, маленько.

- До десяти, - повторил Цинциннат, раскинув руки.

- Я еще ничего не делаю, - произнес м-сье Пьер с посторонним сиплым усилием, и уже побежала тень по доскам, когда громко и твердо Цинциннат стал считать: один Цинциннат считал, а другой Цинциннат уже перестал слушать удалявшийся звон ненужного счета - и с неиспытанной дотоле ясностью, сперва даже болезненной по внезапности своего наплыва, но потом преисполнившей веселием все его естество, - подумал: зачем я тут? отчего так лежу? - и задав себе этот простой вопрос, он отвечал тем, что привстал и осмотрелся.

Кругом было странное замешательство. Сквозь поясницу еще вращавшегося палача начали просвечивать перила. Скрюченный на ступеньке, блевал бледный библиотекарь. Зрители были совсем, совсем прозрачны, и уже никуда не годились, и все подавались куда-то, шарахаясь, - только задние нарисованные ряды оставались на месте. Цинциннат медленно спустился с помоста и пошел по зыбкому сору. Его догнал во много раз уменьшившийся Роман, он же Родриг:

- Что вы делаете! - хрипел он, прыгая. - Нельзя, нельзя! Это нечестно по отношению к нему, ко всем... Вернитесь, ложитесь, - ведь вы лежали, все было готово, все было кончено!

Цинциннат его отстранил, и тот, уныло крикнув, отбежал, уже думая только о собственном спасении.

Мало что оставалось от площади. Помост давно рухнул в облаке красноватой пыли. Последней промчалась в черной шали женщина, неся на руках маленького палача, как личинку. Свалившиеся деревья лежали плашмя, без всякого рельефа, а еще оставшиеся стоять, тоже плоские, с боковой тенью по стволу для иллюзии круглоты, едва держались ветвями за рвущиеся сетки неба. Все расползалось. Все падало. Винтовой вихрь забирал и крутил пыль, тряпки, крашенные щепки, мелкие обломки позлащенного гипса, картонные кирпичи, афиши; летела сухая мгла; и Цинциннат пошел среди пыли и падших вещей, и трепетавших полотен, направляясь в ту сторону, где, судя по голосам, стояли существа, подобные ему. "